***
— А вот с этого места поподробней? — нахмурился Жданов. Катя видела, как сползает улыбка с его лица. Молчи. Вот сейчас больше ни слова. Странно, почему он так удивился? Ведь именно это он и хотел услышать. Или сказать. Ну, в общем, она избавила его. Он даже ослабил железное кольцо мускулов вокруг Кати, и ей удалось выскользнуть. Вызывается свидетель защиты, или может быть, обвинения. Все смешалось в этом зале. Все смешалось в ее жизни. Ииии! — Я люблю тебя, — прозаически, без выражения повторила она. — Это вы хотели сказать? Жданов кивнул медленно, как будто в трансе. Катина смелость набирала обороты на глазах. Она засомневалась. К чему Жданову вообще понадобилось это объяснение, если он не испытывал к ней никаких чувств? Но Катя должна была ответить откровенностью на откровенность. Не хотелось подставлять щеку, может, только вот губы. Она мысленно приказала «прийти в себя». Это же был тот самый человек! — Да, я любила вас. Вы не цените того Жданова, которого я любила. Хотя… Да не было никакого того Жданова. Всегда это были вы. Великовозрастный ребенок. Вы на самом деле мнили себя мачо, плейбоем. Впрочем, плейбоем вас назвать можно. Мальчишка, играющий в игры. Вы и этот ваш Малиновский. Весь мир для вас, как большой настольный хоккей. Как тяжело теперь, когда я понимаю это! Она отодвинула стул и села, рукой непринужденно указывая на стул напротив. Жданов помедлил, но потом все же сел. Пока Катя не собиралась убегать. И показывала ему это. — Хорошо. Буду говорить за того Жданова, которого, как казалось мне, я знала. Большее я, конечно, придумала. Возможно, он был первым человеком, который смотрел не на меня, а в меня. И ему, возможно, первому не пришло в голову мерить меня мерками остального мира. Он слишком часто называл меня по имени и говорил мне «спасибо». Неосознанно он прижимал меня к себе, чмокал в щеку, брал за руку. Иногда смущался после этого, но ему никогда не было это противно. Катя перевела дух. Схватила со стола бутылку минералки, налила в стакан и короткими глотками смочила горло. Жданов смотрел на нее с очень серьезным выражением лица. — Я полюбила его телом. Его мужскую красоту, его уверенную грацию, запах, остающийся на его пиджаке, на всем, к чему он прикасался, его близость. А уж потом — мозгами, когда я видела его смелым, решительным, справедливым, добрым и внимательным. Жданов закусил ноготь большого пальца и отрицательно покачал головой. — Ты еще забыла сказать — богатым президентом компании с хорошей родословной, — глухо сказал он, словно в раздумье. Катя невесело усмехнулась: — Все это не имеет значения. Все равно того Жданова уже нет, если он вообще когда-то существовал вне моего воображения. Белые перья с крыльев облетели. Позолота облупилась… Я любила тебя. И больше, кажется, не люблю.***
«В конце-то концов!» — подбросило Жданова. Он протянул правую руку и схватил Катю за тонкие пальцы. — Кому врешь, Пушкарева?! Себе? Мне? Да побойся же ты бога! — зло выкрикнул он. — Стены эти пожалей, им столько лжи уже пришлось выслушать! Не любишь. Ну да! Не любишь. Ха-ха! Рассмеши меня, развлеки меня. — Отпустите меня, Андрей Павлович…. И возьмите себя в руки. Нас могут услышать, — погрозила она ему. Жданов снова уловил ее дрожь. Теперь она даже в голосе у Кати была. Он, запрокинув голову, громко рассмеялся. Он чувствовал, как в нем просыпаются все правильные инструкции Малиновского. Растоптать, задавить, снасильничать. Женщины это любят. Даже лучшие из них. Ну не рассыплется же она! — Мозги у тебя сильные, тут я не смогу ничего поделать. Если только не расколоть эту голову как орех и не пропылесосить самые пыльные уголки… Хорошо сказал, м-да. Он посмотрел на нее, прищурившись, все еще сжимая руку в своей. — Отчего тогда ты дрожишь? — Вы меня пугаете, — попыталась объяснить девушка. — А с чего тебе меня бояться, если сердце твое спокойно? Если ты меня больше не любишь, как говоришь? Потерпи еще немного. — Это ничего не даст. — Да ладно тебе, Пушкарева! Помолчи уже, я тебя понял. Говоришь не то, что чувствуешь. Не хочу больше выслушивать сказки. Сказочник сегодня я, ты не забыла? — О нет! — взмолилась она. Жданов встал. Не выпуская ее руки, выдернул девушку из-за стола. — Скажи теперь это, повтори, — тихим голосом просил он, прижимая ее к себе. — Приходишь сюда, такая красивая, вся в белом, обласканная стилистами и визажистами. Он снова начал распускать руки. Катя тщетно отталкивала его. Злость и желание. Желание и злость. В слабых проблесках разумности Жданов сам себе напомнил бутылку с зажигательной смесью. — Ведешь себя, как некоронованная королева, хозяйка жизни, снежная королева. — Мне больно, — сквозь сжатые зубы выдавила Катя. — Это хорошо. Это очень хорошо. Мы с Малиновским славно потрудились, чтобы изгнать мой светлый образ из твоей головки. Но мне в одиночку придется стараться отучить ваше тело от своего. Боль — самое действенное оружие. Он почти зубами оттянул тонкую кожу чуть пониже скулы. — Ай! — выкрикнула Катя и забарабанила кулаками по спине Жданова. — Но она подействует только в том случае, если это твое «не люблю» было чистой правдой… Что это за туалетная вода, Катенька? Она сводит меня с ума. — Кошмар, вы бредите! — испуганно пролепетала девушка ему в шею. — Отнюдь, я в трезвом уме. Пока. Он попытался найти ее губы. Катя отчаянно уворачивалась. — Ну повтори это теперь. Три раза для убедительности, — злорадно выдохнул Жданов. — Давай, чего ж ты молчишь? Когда я сделаю вот так… и еще вот так… и вот это. Говори… Говори… — Андрей… не… навижу… Но она уже сдавалась. Безвольно опустила руки. Обмякла в его объятьях. Видимо, это было уже сверх меры. Такой диалог она поддерживать не смогла. И Жданов легко, с бьющимся где-то в ушах сердцем, получал ее в свою власть.***
Шум в голове был такой, как будто она плыла под водой. И кто-то в этой воде заполошно колотил одной ржавой железкой по другой. Быстро-быстро. Это ее сердце с бешеной скоростью толкало кровь. Теплый язык Жданова снова и снова проникал в ее рот. Руками он уже потянулся к пуговицам ее одежды. Умелый, гад! Казалось, он и в таком отчаянном положении не терял своих навыков. Как ловко у него всё получалось! Обнимать, целовать и раздевать одновременно. Он на миг оторвался от нее, смахнул листы бумаги, приподнял девушку и посадил прямо на стол, так что ее лицо было вровень с его. Катя чуть не рассмеялась, какое деловитое выражение было в глазах Жданова, как сосредоточенно и внимательно он всё проделывал. Откинув в сторону левый борт ее пиджака, его рука скользнула прямо на талию Кати. Другой он крепко держал ее за шею, приближая к себе. Чувствуя, как его ремень впивается ей в живот, девушка опять погружалась в вязкую жидкость, в полуобморочность. Ну, надо было что-то делать! Размахнуться, и снова дать ему пощечину было просто физически неудобно. Ее руки сами собой оказались обвитыми вокруг его шеи, и изредка ладони натыкались на мягкие волосы и теплый затылок. Как она могла так быстро сдаться на его милость? Очень жаркую, очень незнакомую. Ручной Жданов, тюфяк, не способный связать два слова, ступить два шага без сценария Малиновского, вдруг превратился в эту озверевшую, оголодавшую секс-машину. Такой нежный и нерешительный Андрей Павлович стал похож на Адама, которому только что Еву в целлофане принесли. Новенькую, скрипящую, краской пахнущую. Заворочавшееся возмущение и женская гордость успокоили новой дозой поцелуев, хороших, глубоких, французских. Жданов в приливе ломающей кости нежности прижал Катю к себе. Ноги ее разъехались на скользкой гладкой поверхности стола еще шире. — Если кто-то сюда зайдет? И увидит нас вместе? — тихо, быстро проговорила Катя, как только ее рот оказался свободен. — Плевать, Катюш… — посмотрел он на нее, растрепанный, с красными щеками, и снова потянулся к губам. Она невольно наклонила голову так, чтобы Жданову было удобно начать ее целовать. Пальцы запутались в его черных волосах. Глаза были полузакрыты. Но потом она вспомнила. Для чего тут осталась. Еще вспомнила, что она его больше не любит. И что он не любил ее никогда… «Что, уже пора?» — отрывисто подумалось ей. «Да. Ты же ненавидишь его.» «Но чувствую совершенно противоположное.» «Он опытный соблазнитель. Не попадайся на эту удочку вновь.» «А разве я когда-нибудь с нее соскакивала? Зачем он тогда всё это делает?» «Этот человек просто хочет тебя использовать. В очередной раз.» «Чтобы снять сексуальное напряжение? Согласна посодействовать.» «Поддашься ему, бывший помощник бывшего президента бывшей компании?» «Так не хочется… и ТАК хочется.» «Устроила ромашку, Пушкарева. Пре-кра-щай.»***
Как в последнюю минуту перед смертельным ударом о землю самоубийцы, перед Ждановым пронеслись их с Катей встречи. Ну, первый поцелуй он смутно помнил… На ум пришло только подростковое смущение и головная боль. И еще удивление от того, что эти… штуки у нее во рту ничуть не мешали получать удовольствие. Правда, это он понял уже потом, когда на самом деле начал получать удовольствие от поцелуев. Господи, какие предлоги придумывал он для себя, чтобы делать это почаще! Не понимал тогда, что открывал нового Жданова. Думал всегда, что — Индия, а оказалось — Америка… И когда Малиновский затащил его в постель к Кате, боялся … Чего боялся? Что у нее там всё не так устроено? Что она чистый и невинный ангел, аз есмь Пушкарева, который будет плакать у него на плече и просить прощения через каждый судорожный всхлип? Что он не сможет заставить своё натасканное на модельную красоту тело среагировать на бедную некрасивую девственницу? Она бесспорно ангел. И как любая женщина обречена быть ведомой в любви. Но ничуть не хуже любой другой женщины, она знала, как пользоваться этим. Во вторую ночь он уже смаковал ее умение. В третью ночь — наслаждался… Хотя о чем это он? Ведь третьей ночи не было. Просто он так часто ее себе представлял и видел во сне, что думал уже как о реальном событии… Украдкой, в тесноте кабины автомобиля, по гостиницам и друзьям. С проблемами на работе и с невестой. С постоянным страхом перед разоблачением. И все же это было самое лучшее время его жизни! Уж куда лучше, чем существование без нее. Катя перестала вырываться. Обняла его за шею. Жданов еще мог на волоске контролировать себя, чтобы не сделать ей больно. Старался не слишком сильно прижимать ее к себе. Но почему-то чувствовал сквозь тонкую ткань рубашки пуговицу ее брюк. Он провел рукой по спине под пиджаком, широко расставляя пальцы. Теплая, живая, отвечающая на его движения. Красота придавала ей уверенности. — Если кто-то сюда зайдет? И увидит нас вместе? — спросила его девушка. — Плевать, Катюш… — посмотрел он на нее, удивленный ее способностью здраво рассуждать и говорить. Видно, плохо он работает… Плевать на то, что они сейчас в самом сердце огромного многоэтажного здания. Пусть вечерело, но офис все же еще был наполнен людьми, и в комнату мог войти сейчас кто угодно. Испуг от этого был почти незаметен по сравнению с тем, как он боялся ее недовольства. Что она оттолкнет его. Обычная женщина. И он как на экзамене. Рука Жданова выскользнула из-под пиджака, только чтобы лечь на внутреннюю часть ее ноги, несмело начать подниматься вверх по бедру. Губы осторожно потрогали кожу шеи и спустились ниже, где сходился изящной галочкой вырез ее кофты. Он стащил с одного плеча Кати оковы пиджака, открыв еще одно восхитительное место для удовольствия. Круглое, смутно белело плечо. Так много разгоряченной розовой кожи! Неужели третьей ночи не было? Как, разве не было? Точно, что ли, не было? Ну, тогда ее следует устроить! — Катя, — он изящно вставил в поцелуй ее имя. — Если сегодня мы не будем вместе…***
Они почти лежали на столе. Пиджак был безжалостно отброшен в сторону. Смятым белым ворохом напоминал невестино платье. Пиджак Жданова валялся рядом, зацепившись за перевернутый стул. Это жениха. Все правильно. Катя замотала головой и принялась отталкивать от себя Жданова. Хмельное марево возбуждения застилало глаза. Тело мягко плыло по столу. Согнутые коленки дрожали от напряжения. Тяжесть Жданова на животе, на груди, в сердце. Она выпрямилась, он поддержал ее. Катя поправила сорванные лямки кофты и закрыла ладонями лицо, чтобы хоть на минуту отдохнуть от его прикосновений. Не видеть его. Настырный, наглый, с мокрыми настойчивыми губами. Руки теплые, как свежеиспеченный хлеб и пахнут также. Он застыл, глядя на Катю. Проверял, жива ли она еще после такой атаки. Склонил голову набок. Тяжело вздохнул, осторожно выдыхая. Покачав головой и двусмысленно показав зубы в улыбке, осмотрел приведенный в беспорядок костюм. Рубашка торчала из штанов, половина пуговиц была оторвана. Он слышал — одна из них неприятно хрустнула на полу. Правой рукой заправил выбившуюся прядь волос Кате за ухо. Задержал руку на шее, чтобы опять притянуть лицо для поцелуя. Катя отвернула голову. Сколько времени прошло с тех пор, как они начали этот бессмысленный бой? За окнами темнело, город включал огни высоток. Если она сейчас не избавится от него, он осуществит то, что задумал. Докажет свою непристойную теорему. Это будет означать конец ее карьеры в качестве счастливой женщины. Только белые страницы дневника будут слушать ее причитания. Но выпасть сейчас из этого блаженного состояния, пусть даже Катя болезненно раздваивалась, было так трудно. Без его ладоней на своей коже она просто замерзнет. Или еще чего лучше — упадет. Жданову явно не нравился ее отсутствующий взгляд. Он нахмурился. Облизал губы, испачканные ее новой дорогой помадой. Наклонился к ее уху. Девочка вроде бы созрела, пора было рвать. — Катенька, — медленно произнес в самую голову. Тыльной стороной ладони она провела по лбу. В воздухе висели ее имя, мягкое, пухлое, как неоновая вывеска ночного казино. И эхом звук его голоса пульсировал в ее ушах. — Подумай, стал бы я тебя обманывать, стал бы так долго уговаривать, стал бы я терпеть так долго — а это не просто, — он саркастически вздохнул, — если бы на твоем месте была другая, нелюбимая женщина. Сам дьявол не смог бы так вкрадчиво и осторожно выпрашивать душу грешника. Низкий бархатный голос, ветерок его дыхания. Глаза из-под растрепавшейся челки. Это действовало на самые кончики нервов. — Поедем туда, где нам никто не помешает, — продолжал он, склоняясь еще ближе. Близорукими глазами она видела, как двигаются его пересохшие губы, огромные, совсем близко, какие-то загадочные звери. Она вскинула на него испытующий взгляд. Если врал, то заслуживал Оскара. Может, пора было поверить ему? Но принцип костью торчал в горле, потеснив рыдания. Стоит уступить, и она не избавится от этой любви никогда. Жданов наиграется ей и бросит. Чтобы он там в ней не нашел, это пройдет. Все проходит, и это тоже пройдет. Если у него пройдет, то и у тебя, дурочка, тоже, — подсказывало измученное сознание. Нет! Я слишком сильно его… — … люблю… — услышала она сквозь мысли. — Я хочу любить тебя.***
Катя замотала головой. Она бормотала что-то тихое и жестокое. Короткое «нет». Она не смотрела на него, поправляя одежду, застегивая нижнее бельё. И все отрицательно качала головой. Это было сильно. Он с каким-то злым восхищением посмотрел на нее. — Нет? Не хочешь? Нет? — снова и снова спрашивал ее Жданов. Если он, добравшись до ее плоти, включив все свои двигатели, не смог растормошить Катю, приходилось отступать. После этой, достойной лучшего эротического шедевра сцены он мог бы заработать себе только сердечный приступ. Только не Катеньку. Орешек был очень вкусный, но не по его зубам. Жданов все-таки еще надеялся, что кому-то нужен. Ради кого-то имел право жить. Никчемная жизнь? Ну, уж какая есть! — Значит, нет, — кивнул Жданов. — Ну, нет, так нет. Свободна, Пушкарева! Как же ты свободна! Встретимся в рабочее время. Обсудим производительность труда в цехе упаковки. Поговорим о новых кредитах. Спокойно и деловито, как взрослые люди. Катя сосредоточила на нем свой взгляд. Он насмешливо посмотрел в ответ. Поднял с пола пиджак, встряхнул его, критически оценил его состояние и натянул, выправляя воротник рубашки. Потом подал ей руку, приподняв одну бровь. Катя, нахмурившись, посмотрела на нее, как на удава. Вот-вот обовьется вокруг ее шеи и снова начнет душить. — Да не бойся ты так. Солдат ребенка не обидит. Сколько ж можно уговаривать тебя? Ну не веришь ты мне. Так мне и надо. Видно, я очень сильно перед тобой провинился. И нет мне прощения ни в этой, ни в следующей жизни. Заполним заботами быт. Переквалифицируемся в управдомы. Она не приняла его руку. Только угрюмо сползла со стола. Нагнулась за пиджаком. Пока она не видела Жданова, какое же страдание проступило в его чертах. Лицо неестественно задергалось, глаза покраснели. Мальчик готов был расплакаться. Девочка, самая тихая и беззащитная во всей песочнице, не захотела с ним дружить. Сквозь муку, мужчина горько усмехнулся своим мыслям. Он не стал помогать ей приводить себя в порядок. Катя опять стала бы шарахаться от него. Этого он не вытерпел бы. Засыпая сегодня ночью, он хотел видеть ее лицо в тот момент, когда он добрался до мягкой кожи ее груди. А не теперь, когда она смотрела на него как на таракана, внезапно обнаруженного на стерильной кухне, в ее стерильной жизни. Засыпая… Спасительное забытьё… Для этого ему надо будет изрядно накачаться. Ну что ж, надо спешить. Время близилось к ночи. — Зачем?.. — хриплым голосом вдруг спросила его Катя. — Это всё?.. Ну как? Мы с тобой в конференц-зале, — особенно четко удалась ему эта «ц», как укол спицей, рука прижата к груди, — и провели небольшую конференцию. Лично я замечательно провел время, — рука вытянулась вперед. — Особенно некоторые весьма вкусные моменты, — сомкнулись указательный и большой пальцы. — Если что не так, извини. Не сдержался, глядя на твои вдруг открывшиеся прелести. Каждое слово сопровождалось гримасой боли на ее лице. Но Жданов тоже мог быть принципиальным. И гордым. Пусть не думает, что его окончательно размазало маленьким вагончиком по имени Катя. Он еще лапами пошевелит. Время покажет. А сейчас неимоверная усталость от долгой борьбы с чувственно непробиваемой девушкой вымыла из него все остатки жалости и человечности. — Я думаю, нам не стоит показываться на ресепшене и на стоянке вместе, — это было верхом всего, или низом. Ниже Жданову было уже некуда падать в глазах Кати. Она ответила ему пронзительным зорким взглядом. — Прости, что не предлагаю подбросить тебя. У меня есть еще дела. «Кроме тебя, Катя. Может быть, ты, наконец, поймешь, что мир не крутится вокруг твоей оскорбленной девичьей чести. И начнешь всё заново. И позволишь мне помочь тебе. Дело житейское. Я подожду. Но сейчас я пока не хочу тебя видеть.» — Надеюсь, тебя будет, кому подбросить. Или вызови такси. Я подожду, — Жданов протянул ей свой мобильник. — Ну, скажи что-нибудь. Не откусил же я тебе язык. Разное было, но такого не припомню. Она не сдавалась. Уж лучше бы залепила еще одну оплеуху, подумалось ему, для симметрии. Назвала его подлецом и сволочью. Ну что ты?! Эта не потеряла бы головы и в светопреставление. Железная девочка. Нюрнбергская дева. Она вышла первая, он за ней. Напрасно беспокоились попасться кому-нибудь на глаза. Офис уже затих. Вызвали оба лифта. Ее пришел первый. Она, держа спину невообразимо прямой, вошла в него. Пришел и второй лифт, призывно открыв двери. Но Жданов стоял, прислонившись к холодному металлу дверей, за которыми только что исчезла девушка. Не заботясь о том, что его может кто-нибудь услышать, Жданов издал громкий стон и ударил в дверь обоими кулаками. Он не видел, что Катя в этот момент измождено опустилась на пол. В белых штанах. Размазывая дорогую косметику и слезы по лицу. Надрывно, по-цыгански рыдая.