Горе побежденным

Аннатар склонил голову. Некогда алые, гладкие волосы, теперь спутались грязными прядями и облепляли лицо пленника. Тихо позявкивая кандалами, он насмешливо поднял уголки губ. Саурон услышал шаги своего пленителя и палача. — Здравствуй, Митрандир. Какими судьбами в моем скромном жилище? — Ты знаешь, я пришёл сюда не праздные беседы вести, Майрон, — мужчина чуть нахмурился и подошёл к камере. Беловласый маг выступил из мрака. Рассеянный свет лампы осветил лик прошедшего. В одной руке у него был поднос с незамысловатой снедью и кувшин со стаканом. Другой рукой он нащупал ключ в складках своего балахона и со скрипом распахнул дверь, предусмотрительно закрыв на два оборота за собой. Пленник даже не посмотрел в сторону вошедшего. Он сидел на гнилой соломе в углу камеры, как на троне, и разглядывал грязь под ногтями. Наконец, Аннатар посмотрел на Гэндальфа всё с той же кривой ухмылкой. — Теперь ты моя личная прислуга, да, Митрандир? Как бы низко я не пал, ты все равно в стократ хуже, прислуживаешь врагу. Юнец старался найти на лице старца какие-то эмоции, злость, ярость, но оно излучало спокойствие. — Тебе нужно поесть, — голос Олорина глухо завучал в каменном мешке, но в каждом слове были слышны стальные нотки. Он подошёл к Майрону и поставил у его ног поднос с едой. Юноша даже не двинулся. Но запах свежего хлеба и жаркого из деревянной миски достигли обоняния. В тишине камеры постыдно заурчал его желудок. Олорин легко усмехнулся. — Я думаю, ты все же голоден, поешь, силы тебе понадобятся. — Это твоя инициатива, да, Митрандир? — Артано поддел босой ногой поднос, стакан пошатнулся, и часть жидкости выплеснулась на пол, прибивая парящую пыль. — Никто из этих псов бы не сподобился принести мне даже верёвку для петли. О, они очень разгневаны, — он желчно усмехнулся, бросая горящий взгляд прямо в лицо Гэндальфа. — Хотят растерзать меня, утопить, бросить, наконец, в жерло вулкана, — из горла вырвался сдавленный смешок. — А ты у нас хороший, да? — он сорвался на крик. — Мне не нужны твои подачки! Рука в кандалах дотянулась до стакана, и, с удовлетворённой ухмылкой, Майрон выплеснул его содержимое на белоснежные одежды своего тюремщика. Красные пятна вина быстро расползались по белым одеяниям, и Олорин невольно усмехнулся. Он знал брешь в обороне противника и стал бить по ней методично и беспощадно. — Не думал, что лучший ученик Ауле, самый прекрасный и сильный, будет вести себя как обиженное дитя. В своём положении виноват именно ты, а я лишь подтолкнул события к своему ожидаемому исходу. Ты погубил много жизней, Майрон, и ещё больше разрушил судеб… ради чего? В этих стенах мне можно открыть правду и опустить, как ты ненавидишь все, что чисто и прекрасно. Ты не Моргот, даже не левая пятка части его могущества и воли. И ты должен помнить, что даже Он был низвержен. Митрандир сел, привычным жестом достал из складок трубку и кисет с табаком и неспешно стал забивать трубку. Пленник снова засмеялся, но смех поглотил кашель. Холодные стены, вряд ли хорошо влияли на его здоровье. — Ты даже не представляешь, о чём говоришь, Митрандир. Моя ненависть не слепа, а жестокостью я упиваюсь. У меня нет слабостей, так как я не имею привязанностей, друзей, любви. Множество светлых под маской чистоты и невинности, и ты думаешь, что они просто рады бескорыстным поступкам? — вновь раздался хриплый кашель. — Ты… ты не замечаешь, как они наслаждаются тем, что выше других смертных, как вкушают плоды своей славы… и как, — огненные радужки глаз блеснули в темноте, — поддаются сладостному мраку. Пусть они этого не признают, но кому, как не мне, судить о Тьме, что поглощает их души без остатка. Саурон провёл ладонью по грязным, слипшимися локонам, и Олорин смог рассмотреть уставшее лицо узника. Бледная кожа, которая особенно хорошо оттеняла рану на виске, с подсохшей кровавой корочкой и пожелтевший синяк над скулой. Одежда держалась на честном слове, и от каждого порыва сквозняка Аннатара прошибала дрожь, хоть он изо всех сил стиснул зубы, чтобы не выдавать своей слабости. Митрандир закурил и внимательно слушал Врага. Оставался ли его заблудший брат сейчас его врагом? Нет, Олорину сейчас было его жаль, разбитого, покинутого и всеми проклинаемого. Только на страхе и силе держалась власть того, кто из гордости не замечал других майар, считаясь только с силой и могуществом лишь Валар. — Ты ведь понимаешь, что именно любовь и дружба одолели тебя. Любовь к мелочам, к своему саду, к хорошему завтраку, цветущей малине. Дружба между народами, что не утратили эти узы и не позволили себя развести в разные углы и перебить по одиночке. Майа видел, что положение собрата печально, но если он ему поможет, то Враг начнет тянуть его магию и становиться сильнее, а если пустить сюда лекарей, то тайна пленника станет известна не только Владыкам и избранным, что соберутся судить его. Покуривая, он хмурился, решая оставить ли Майрона в таком состоянии или нет. — Возможно, когда-то ты познаешь эти чувства. Они делают тебя намного сильнее, что и доказал тебе Фродо. Хоть в каменных казематах было холодно, сейчас Майрон уже дрожал, едва сдерживая ярость на спокойствие и отчётливо видимую жалость в глазах мага. — Не смей меня жалеть! — процедил он сквозь зубы. — И не думай, что я буду вымаливать у тебя прощения на коленях за свои деяния. Ты не заставишь меня склониться никогда. Чтобы подтвердить свои слова, Саурон встал и выпрямился, насколько ему позволял ледяной потолок. И, повернув шею, с удовольствием хрустнул позвонками. — Бах! — поднос с уже остывшей едой полетел в стену рядом с Гэндальфом, а Артано потирал затёкшие запястья, закованные в кандалы. Старик лишь вздохнул, спрятав все чувства обратно. По учению Ниэнны он испытывал жалость и сострадание ко всему живущему. Майрон уязвлен, зол, и было довольно предсказуемо, что будет дальше на суде. Все вердикты будут единогласны, и никто не поймет, что они лишились своего помощника в усмирении темной магии, возвращения гномских сокровищ, и мира на Востоке и Юге. На лице Митрандира заиграли жевалки. Если ему ради еще десятка тысяч жизней придется урезонить самого Врага, он не отступится. Но к цели есть разные пути. Табак в трубке кончился, а пепел был стряхнут на остатки еды на полу. Вернулись равновесие и покой. — А ведь я боялся тебя, Саурон, и просил Манвэ не отправлять меня в Средиземье на битву с тобой. Но он говорил, что для этого у меня причин больше, чем кого-либо. Теперь я понимаю, что некого было бояться, и ты лишь тень былого, хоть и в теле. Я все равно дам тебе шанс, тебе это будет полезно. До встречи, еду и правда буду приносить я. Волшебник встал и начал открывать дверь. Саурон повернул голову в сторону выходящего из камеры Гэндальфа и прикусил губу до крови. Капля стекла по подбродку и упала на камень. Язык медленно скользнул по губе и собрал живительную влагу. Как же трудно ломать себя, свою гордыню, до звонкого хруста в ушах. Нет, нет, он не будет ничего просить у этого… этого мага. И хотя он не скажет этого вслух, ни в коем случае. За дни заточения это был первый посетитель, и Артано хотел как-то задержать его. — Стой! — раздался голос бывшего Тёмного Владыки и звон цепей. Митрандир замер, сам не веря в то, что не ослышался и ему не плюнули в спину и не прокляли вслед. Или это уловка? Спрятав свое изумление куда поглубже, старик медленно повернулся, выжидательно смотря на юношу. Ему не мешает привести себя в порядок, да, он должен выглядеть как майа, а не животное. — Я слушаю, Майрон, — дверь закрылась, а колдун остался в темнице. Аннатар намотал цепи на запястья и, причиняя себе боль, подтянулся на натянутых оковах. Худое, подтянутое тело обнажалось в рваных дырах одежды. И, подтянувшись во второй раз, замер. Склонив голову набок, тепло улыбнулся Олорину. — Ты кое-что забыл, — Саурон кивнул в сторону согнутого подноса, перевернутой миски и опрокинутого стакана. Улыбка приобрела оскал, и зубы вновь с наслаждением впились в многострадальную губу. Он будто в экстазе от вкуса крови и боли прикрыл свои яркие кошачьи глаза. Губы старика скривились, как-будто он съел что-то кислое. Он нарочисто медленно подошел к подносу. Поддел носком сапога запеченную курицу в специях из Южного Гондора, и его глаза потемнели. Ничего другого он и не ждал, старый дурак, на что надеялся? Может так же устроить ему пакость? На одно мгновение сбить с него спесь и вдохнуть полной грудью. На краткий миг по камере пронесся легкий толчок силы, а свет от фигуры ослепил глаза… и на мгновение перед Сауроном предстал молодой мужчина ослепительной красоты, волевым подбородком и правильными чертами лица, не лишенными мягкости, а голубые глаза, казалось, светились светом Амана. Но это был лишь миг, и юноша торжествующе приподнял уголок губ вместо улыбки. — Я все же оставлю, вдруг аппетит разыграется, — в следующий же момент уже стоял Митрандир в привычном всем облике и, не теряя времени, уже закрывал дверь, оставляя пленника один на один с собой. Когда в камере раздался всплеск энергии, юноша покачнулся в цепях и с интересом приоткрыл глаза. Зрачки чуть расширились, несмотря на количество света вокруг. Он был удивлен, обескуражен. Хотя сам Саурон не желал подавать виду, лицо выдавало его с потрохами. Казалось бы, привыкнуть контролировать его за многие тысячелетия было обыкновенным делом, но это событие выбило из колеи. Майрон почти не слышал, что сказал на прощание его враг. Хотелось помотать головой, чтобы сбросить наваждение. К счастью или к сожалению, у него была идеальная память, и этот краткий миг, когда он видел истинный облик Митрандир, врезался в сознание, как обломок. Когда звуки за решеткой утихли, и не было слышно ни шагов, ни шуршания одежды, он, наконец, отпустил цепи и осел на соломе в своём углу. Раз за разом мозг выкидывал ему образ улыбающегося уголком рта молодого майа с ярко-голубыми глазами. — Проклятье! — раздалось в темноте острога. Он знал, что его никто не услышит. Нужно как-то забыть этот миг, заглушить, но как, чем?! Артано оглянулся вокруг и взглянул на свои руки, как будто видел их впервые. — Бах! Бах! Гортхаур самозабвенно разбивал костяшки об стену своей «клетки» и, слизав кровь с кулака после очередного удара, залился безумным смехом.