***
Черная, как воронье перо, панорама простиралась перед Эрмалем; не было никаких изменений в ее темной однообразии, кроме мерцания фосфенов в поле зрения. Младшему потребовалось несколько секунд, чтобы приспособиться; его эрекция все еще болезненно упиралась в брюки — Фабрицио, казалось, по-прежнему не намеревался снимать их с него. Свободные ладони Эрмаля, неподвижные и беспомощно устремленные вверх, не смели оставить свое место на подушке. Однако, он только что сам передал бразды правления Моро, брошенный слепому чувству безопасности и пойманный захватывающим ожиданием того, что Фабрицио желал сделать с ним, с ним. Он дрожал с головы до ног под защитным крылом тела римлянина, еще не проронившего ни слова, и тишина перемежалась только их дыханием, которое превращало ожидание в тревогу. Невероятно, насколько был восхищен со своей стороны Фабрицио. Он не мог не заметить кадык Эрмаля, опускающийся и поднимающийся при глотании, как если бы в его горле пересохло, его язык, выглядывающий, чтобы увлажнить розовые губы — детали, которые он уже знал и любил, наблюдая за ними каждый раз, хотя и в разных обстоятельствах, которые теперь представали в новом свете и с новым смыслом. Это было действительно прекрасно. Фабрицио никогда не представлял себе это так — даже когда мастурбировал в темноте отельных номеров, где он коротал время, прежде чем попрощаться до бог знает какого следующего мероприятия; и он кончал слишком быстро, сопровожденный фантазией, где безупречные губы Эрмаля плотно обхватывали его член, веки были опущены, а длинные кудри танцевали с каждым движением, гримасой удовольствия или затруднения, до тех пор пока вибрации стонов, доносящихся из глубины его горла, не приводили старшего к пику удовольствия; и кудрявый, стоя на коленях перед ним, не имел времени, чтобы вытереть рот от стекающей жидкости, прежде чем сильные татуированные руки притягивали его для последнего, интенсивного поцелуя. — Фабри. Скажи что-нибудь. И он казался таким уязвимым. Фабрицио с самого начала чувствовал себя защитником по отношению к Эрмалю в силу разных причин: больший возраст, чувство ответственности за него, сложности, которые ставили их обоих на линию огня и способные нанести ущерб их художественному и интеллектуальному достоинству, атавистический инстинкт, привязанность… любовь. Не то, чтобы Эрмал нуждался в том, чтобы его защищали, Фабрицио знал это и прежде всего он был уважителен. И, тем не менее, казалось, что гиперчувствительному воину нравилось, что старший так заботился о нем, чтобы ослабить его защиту (но не слишком, потому что у него, в свою очередь, постоянно оставалась врожденная тяга оберегать тех, кого он любил) в своих объятиях, нравилось отдавать контроль. Даже в постели. И сейчас он преподносил ему свое доверие — и свое тело — на серебряном блюдце. Фабрицио мог бы сделать с ним все, что угодно, и столько всего он хотел бы сделать, чтобы показать Эрмалю свою благодарность здесь и сейчас, что он не мог придумать связной фразы, только одна пульсировала в его голове, подводя итог всему, что он чувствовал: я хочу, чтобы тебе было хорошо. И был даже страх произносить что-то настолько чистое и искреннее, что красота этой хрупкости могла бы испариться в воздухе. — Это идет тебе больше, чем рубашка, убедил. — О, иди в задницу! Если бы он не надел повязку, Фабрицио уже видел бы, как он закатывает глаза. Старший приглушил искренний смех, полностью сократив небольшое расстояние, разделяющее их, положив губы на чужие бледные ключицы, затем спокойно спустился вниз, к грудине, и остановился, обдумывая следующий шаг. — Ты собираешься снять с меня эти штаны, или мне самому? — выпалил Эрмаль на одном дыхании. Концентрироваться на стимулах, вызванных чувствами, когда одно из них выведено из строя, было… совсем иной историей. Он глубоко вдохнул, и знакомый, сильный аромат, пропитавший одежду и кожу Фабрицио, затопил его еще сильнее, приятно ошеломляя; он отчетливо ощущал и ценил каждую мозоль на пальцах Моро, которые гладили его ребра и рисовали маленькие круги на его пупке, прежде чем они расстегнули брюки, вырвав у него стон облегчения. Как только боксеры тоже исчезли, Эрмал был полностью обнажен. Никакой барьер больше не отделял его — Фабрицио был его убежищем и наполнял его вниманием, заставлял чувствовать себя особенным, отвечая взаимностью за то, что сам чувствовал себя также, за то, что он решил довериться ему. Фабрицио наклонился к нему без промедлений. Когда он обхватил ладонью ноющий член Эрмаля, руки того долго не задерживались на подушке, предпочитая цепляться за непослушные пряди на затылке Моро. Склонившись над ним на коленях, старший ни за что на свете не упустил бы из виду лицо Эрмаля, столь богатое микро-выражениями даже с завязанными глазами — а может быть, еще более богатое именно в силу этого фактора, предположил он. Большой и указательный пальцы руки, не занятой ласками, он сжал вокруг чужого соска. — Черт, Фабри, — выдохнул Мета, выгибая спину. Да, Фабрицио должен был признать, что эффект неожиданности завораживал его гораздо больше, и он хотел извлечь из этого все преимущества, потому что не упустил бы такой возможности, если бы это предложил ему сам Эрмаль. Он не положил конец восхитительной, безжалостной пытке, видя, что сосок партнера покраснел и распух, пока Эрмаль не усилил хватку на его волосах. В ту же секунду исчезнувший контакт с его членом предупредил младшего, и в следующий момент вес чужого тела покинул матрас. — Что ты делаешь? — фыркнул он, не потрудившись скрыть нетерпение и растущее разочарование. — Я ошибаюсь или более интригующе не узнавать об этом заранее? — ответил другой, раздеваясь — он слишком долго игнорировал собственные потребности — и добавляя свою одежду к уже разбросанной по полу куче. Движение воздуха остановилось над лицом Эрмаля, и Фабрицио с особой осторожностью оставил на повязке поцелуй, легкий, как перышко. — И потом, не думай, что ты скоро получишь то, что хочешь. От этой игривой наглости Моро дрожь пробежала по позвоночнику младшего. — Я вижу, тебе нравится быть в игре, — он немного поздно заметил иронию в том, что сказал, потому что видение было термином, не очень подходящим к нынешней ситуации, и он надеялся, что Фабрицио не заметил или притворился, из страха дальнейших насмешек с его стороны, и вооружившись остроумной диалектикой, которой он отличался, но в такие моменты — из-за Фабрицио — ее запас, безусловно, иссякал. — Я мог бы привыкнуть к этому, — размышлял старший, не изменяя своего легкого тона, и без намека на ложь. — Я сейчас вернусь. Фабрицио не потребовалось много времени, чтобы выбрать кое-что из холодильника — фрукты, а точнее клубнику, и когда, черт возьми, он купил ее? Он даже не помнил, но убедился, что все ягоды еще съедобны, если не совсем свежи, достаточно для того, что он задумал. — Надеюсь, не опоздал, как обычно, — начал он вслух, стараясь действовать как отвлекающий маневр, чтобы Эрмаль не заметил шума от упаковки клубники, которая была положена на тумбочке. Он взял одну из самых больших ягод. — Надеюсь, это того стоит. Я, как обычно, был так нетерпелив, что не мог удержаться от соблазна начать делать все сам, пока тебя не было, — возразил Эрмаль, состроив гримасу. Он почувствовал, как Фабрицио вскочил на кровать и навис над его телом, не обращая внимания на плоды, которые тот прятал в ладони, и, как только на ощупь обнаружил, что Моро наконец-то голый, притянул его к себе и жадно прижался. Он не мог их видеть, но без каких-либо усилий мог представить в уме чернильные рисунки, украшавшие грудь и руки старшего, до мельчайших деталей. — Ты не умеешь лгать, кудряшка, — напомнил Фабрицио, но дыхание застряло у него в горле, потому что рука Эрмаля, не держащаяся за его плечо, сомкнулась вокруг его члена. — А это? В этом я хорош? Моро издал низкое одобрительное рычание и толкнулся навстречу движениям. С одной стороны, было неплохой идеей закрыть глаза и наслаждаться моментом — может быть, даже направлять руку младшего своей прямо к оргазму, увидеть свою собственную сперму, капающую на чужой живот, собрать немного языком и заставить Эрмаля ощутить это, изливая жидкость в рот через томный поцелуй… Да, ощутить. С другой стороны, он не позволил бы Эрмалю так мешать его планам. Сохраняя неизменный ритм, предпринятый младшим, он отодвинулся на несколько миллиметров от его лица и вздохнул над его губами, едва вымолвив: — Открой рот. От этой внезапной просьбы миланец остановился, но момент недоумения был мгновенно и сразу замещен мыслью о главной причине, по которой он предложил Фабрицио расширить горизонт их динамики. Страсть с щепоткой страха, замаскированного под волнующее любопытство, — это Эрмаль желал попробовать сегодня ночью. Он желал всего этого и чтобы Моро был рядом, руководил им и… да, командовал им так, как считает нужным. Достаточно было обнять затылок младшего и пощекотать его между ниспадающими локонами, жест, который — Фабрицио уже узнал — был способен заставить Эрмаля расслабиться лучше, чем что-либо еще; и он повиновался. Как только Моро получил это молчаливое согласие, он коснулся его нижней губы кончиком плода. Эрмаль вздрогнул, сначала не узнав клубнику по ее текстуре, но он начал получать представление по ее неподражаемому аромату и ощущению свежести. — Бицио, ты серьезно? — Тссс, — заглушил его римлянин. Сдерживать улыбку было титаническим подвигом, но Эрмаль был далек от желания разорвать чары, поэтому Фабрицио уже вводил клубнику в его рот, позволяя языком проследить ее поверхность и распознать ее форму. Дыхание младшего сделалось более неровным, и, когда Моро понял, что оно по частоте близко к его собственному, не осталось сомнений, что Эрмаль больше не может сопротивляться. — Давай, соси, — приказали ему с твердостью, и губы миланца сомкнулись вокруг кончика плода, который Фабрицио продолжал толкать вперед и назад, вырывая из Эрмаля самые чувственные звуки, что он когда-либо слышал от него. Боже, это свело бы его с ума. — Не переставай прикасаться ко мне, — решительный тон, который он принял, не дрогнул ни на мгновение, но он, конечно, не мог скрыть от младшего того эффекта, который тот оказал на него, более того — Мета прекрасно знал об этом и извлекал для себя большую выгоду. — М-м… — громко застонал Эрмаль, снова лаская Моро настойчиво, как будто он ничего другого и не ждал от этой ночи. Хватка на его затылке от расслабленной и комфортной стала почти болезненной, и рефлекторно его зубы опустились на кончик клубники, достаточно, чтобы ощутить ее мякоть и не раскусить до конца. Струйка розоватой слюны потянулась из уголка его рта. — П-полегче, Эрмаль, — предупредил его Фабрицио, опускаясь к партнеру, чтобы попробовать этот сок, промочивший ему подбородок. Губы миланца теперь были опухшими и блестящими, ярко-красного цвета, что совсем не отличало их от плода, который окружал их; губы похотливые, смертельные, словно божественный дар в пышном саду Эдема. Младший под ним становился все беспокойнее. Было еще рано, чтобы он откровенно начал умолять трахнуть его так, как он хотел, но Фабрицио понял то же самое, когда Эрмаль повернул голову в сторону, чтобы отдышаться. И римлянин остался с клубникой, размокшей и пропитанной слюной другого. Он закинул ее в рот, пожевал и послал вниз легкий поцелуй. — Спасибо за закуску, — Фабрицио усмехнулся, поднимаясь на колени, раздвинул и приподнял бедра партнера, чтобы освободить себе путь, а затем наклонился к ящику прикроватной тумбочки, чтобы взять смазку, но был прерван. — Ты бы мог предложить мне еще парочку на ужин… Фабри, нет. Моро недоуменно повернулся в его сторону. — Если это не какой-нибудь еще сюрприз для меня… забудь об этом на сегодня, — сказал Эрмаль. Фабрицио неуверенно отступил назад, положив ладонь на колено младшего. — Но тебе будет больно... — Ты не сделаешь мне больно. А теперь, пожалуйста, поторопись, — и резко потянул партнера на себя, больше для того, чтобы убедиться, что он вернется в положение, которое предполагал ранее. Фабрицио несколько мгновений наблюдал за ним. Если Эрмаль только что показал, что доверяет ему, то ему казалось правильным — естественным — ответить тем же; если Эрмаль считал, что другой не причинит ему вреда, то он был уверен в этом, он был уверен, что действительно хочет того, о чем он просит, и Фабрицио верил ему. Подстегнутый этим последним соображением, он сунул два пальца в рот, чтобы смочить, а затем расположился напротив отверстия Эрмаля и принялся нежно ласкать его. Миланец глубоко вдохнул и выдохнул в знак благодарности и желания, и постарался наиболее возможно углубить контакт. Одной рукой он сжал угол подушки, а другая нашла свое место в переплетении с ладонью Фабрицио, так что потребность в большем была удовлетворена — тот наконец проник в него. Фабрицио обнаружил, что тщательное изучение языка тела Эрмаля было довольно трудной к выполнению задачей из-за ощущения собственной пульсирующей эрекции, но он был готов немедленно остановиться при любом сигнале чрезмерного раздражения, который партнер послал бы ему, пока он не почувствовал, как Эрмаль расслабился, и его напряженные черты уступили место выражению интенсивного наслаждения. Затем Моро добавил второй палец; младший пискнул и скривился, чувствуя, как проникновение становится все глубже и глубже; Фабрицио понял, что задел его простату, когда пронзительный стон заполнил комнату. — Не кончай, — призвал его, и простимулировал эту точку без колебаний, вращая пальцами, убирая их, растягивая с изящным мастерством. Эрмаль затрясся в мучении и попросил его остановиться, потому что его самоконтроль уже не был устойчив. — Я хочу почувствовать тебя, — захныкал он, и Фабрицио не винил его за эти слова, потому что он сам не желал ничего, кроме тесноты и тепла вокруг своего ноющего члена. Мгновение Эрмаль был полон и опьянен пальцами римлянина, а в следующую секунду ощущение пустоты дестабилизировало его, но, к счастью, оно было недолгим, потому что Фабрицио поспешил снова наполнить его уже своей длиной. Несмотря на подготовку и осторожность, с которой он вошел в тело Эрмаля, тот не смог подавить крик боли, который все же уступил в громкости низкому, но мощному рычанию Фабрицио. Он был более узким, чем Моро представлял, и его осторожное промедление нервировало младшего, так что тот уперся пятками в чужую спину, чтобы призвать к движению — найти баланс между двумя желаниями: довести друг друга до пика в объятьях и не закончить все слишком рано. Каждый толчок Фабрицио был точным и решительным, и Эрмаль наслаждался блаженной полнотой, которая его охватила, но вскоре уже не была достаточной; он хотел больше, быть раздавленным этим ощущением, хотел потерять голову. Он пытался встретить движения Моро, ускорить темп, но римлянин, казалось, был больше заинтересован трахать его так, как будто у него было все время на свете, и каждый раз, когда младший был на грани, он замедлялся и выскальзывал наружу. И как Фабрицио мог притворяться, что горло Эрмаля — так дьявольски его отвлекающее, откровенное, открытое горло — не было нескромно подано на его милость и что он не мог бы претендовать на владение им с такой легкостью…? Фабрицио наблюдал, как его собственные пальцы двигаются в этом направлении, касаются кадыка, упираются в него. Время, казалось, остановилось, и это было похоже на отделение от себя себя самого, растворение в небытии из всех сомнений и подобия разумности. От передней части горла он двигался, как будто всегда знал, где находится идеальное место, в сторону, где он мог отчетливо чувствовать учащенный пульс Эрмаля. В некотором смысле Фабрицио догадывался, что у него случится прилив адреналина; чего он не ожидал, так это того, как в конечном итоге это повлияет на его действия. О нет, эта игра становится очень рискованной, и если в его голову и закралась неприятная мысль, говорящая, что он не заслуживает принять на себя такую деликатную ответственность, то невозможно было оставаться равнодушным к искушению устремиться на неизведанную территорию, ощущая чувство покоя, которое никогда не ждал обрести. Он применил легкое давление, нерешительное предупреждение. Это было бы проявлением максимального взаимного доверия — более того, даже не сам факт происходящего, а то, что Эрмаль не отреагировал отрицательно, что он также не использовал слова, чтобы убедить Моро продолжать, откидывая голову назад, предлагая ему всё, и уже крепко сжимал свою руку вокруг его, пока не вонзился ногтями в кожу. Фабрицио мог лишь уткнуться лбом в чужие локоны в последнем акте сосредоточенности. Дальше все происходило быстро: ритм его толчков становился все более энергичным, и его пальцы сжимались вокруг шеи Эрмаля настолько, насколько хватало, чтобы ограничить поток воздуха. Для младшего это означало потеряться в нескольких шагах от риска не вернуться из пропасти, и Фабрицио здесь с ним, чтобы вытащить его на поверхность, одновременно даря бесценно острые ощущения того, что он находится на грани. Между безумием, с которым Моро проезжался по его простате, и уменьшением количества кислорода разум миланца становился все более замутненным и свободным от последовательных мыслей; в состоянии потенциально смертельного головокружения он распознавал только тепло и разряды удовольствия почти невыносимой интенсивности. Эрмаль вцепился в лоскут простыни под собой, призывая все свои силы, будто этого было достаточно, чтобы удержаться в сознании. А затем голос — голос Фабрицио, словно благословение: — Сконцентрируйся на моем дыхании… И в том, что он был одновременно пленником и свободным в любой момент вырваться из своего беззащитного положения, именно этот шепот послужил ему опорой. Окружающая реальность, вся реальность сводилась к Фабрицио. Вдох, выдох Да, пожалуйста, да, еще, Фабри, сильнее… Вдох, выдох Моро увидел партнера задыхающимся, его щеки, окрашенные в робкий алый, его напряженный член, истекающий предсеменной жидкостью, — и с тревожным содроганием, заставившим его сердце в безумии пропустить удар, он понял, что эта картина была слишком опьяняющей. — Боже, Эрмаль… Теперь это был вопрос нескольких секунд для них обоих, и Эрмаль молился, чтобы Фабрицио смог закончить, прежде чем сам он впадет в забытье, зов которого был настолько силен, но, несмотря на это, не был более заманчивым, чем перспектива прокатиться на волне самой экстатической и разрушительной кульминации, которой он когда-либо достигал. Два этих финала в вечности мгновения сливались в одну сущность, связанные энергичным движением на его члене, и игры были окончены. Звезды зажглись во тьме, а мир рассыпался вокруг них. Фабрицио ослабил хватку на шее Эрмаля, как только увидел, что его сперма брызнула на живот, и райский звук, который он издал, потрясенный оргазмом, втягивая большой глоток воздуха в легкие, был последней каплей. Моро последовал за ним, изливаясь внутрь с криком, и младший успел смутно заметить это, прежде чем отключиться. Фабрицио сделал все, чтобы не рухнуть на него своей тяжестью, и первое, что он сделал, это снял с него повязку; он мягко откинул кудри, прилипшие к чужой потной коже, и взял его лицо в свои руки, стараясь не задушить его, по иронии, собственной близостью. — Эрмаль, ты меня слышишь? И Эрмаль был там, с хрипом, бешеным сердцебиением и закрытыми глазами, он был с ним; и хотя он не мог найти голоса, чтобы сформулировать ответ, он слышал другого — немного приглушенно, но слышал. Он чувствовал, что тревога уже съедала Фабрицио заживо, и если его сломанный голос был тому подтверждением, то это было последнее, чего бы хотел Мета. — Спасибо, — было первое слово, которое он произнес слабым голосом, ощущая, как постепенно приходит в себя, будто просыпаясь от анестезии. — Ты в порядке?.. — Фабрицио приподнял его и помог удобнее откинуть голову на подушки. Эрмаль еще не успел отдышаться и унять частоту сердцебиения. Он быстро проморгался в попытке снова привыкнуть к свету, и первом, что он видел, было расплывчатое изображение лица Моро немного в отдалении от него: его растрепанные волосы, небольшие веснушки на носу, борода, украшавшая его совершенные черты, и эта тяжелая завеса тревоги, омрачающая их. И первым делом Эрмаль хотел прогнать ее, растягивая рот в улыбке, которая могла бы передать все его удовлетворение, несмотря на усталость и неприятную сухость в горле. — Мне… Мне нужен глоток воды, — пробормотал он. Фабрицио кивнул и в мгновение ока выбежал из комнаты.***
Убедившись, что младший достаточно утолил жажду, Моро позволил себе упасть на кровать рядом с ним. Он притянул Эрмаля ближе, и тот прижался к его груди, пользуясь этой прекрасной возможностью, потому что Фабрицио немного баловал его, теребя его локоны пальцами и массируя голову, как только он умел. Эрмаль мог заснуть в течение минуты от такой ласки, и римлянин больше не стал бы его беспокоить, но ему пришлось задать вопрос, чтобы тоже уснуть спокойно: — Хей, тебе лучше? Эрмаль поднял голову, чтобы посмотреть на него, наконец-то посмотреть на него как следует — и, черт, как ему не хватало этого. — Я изнурен. Но это было… безумие, Фабрицио, я серьезно, — это было безумие, и мне это понравилось. Однако он не выдержал чужого взгляда, когда добавил: — Это много значит для меня, — пожалуй, гораздо больше, чем мы с тобой можем себе представить. Фабрицио восстановил зрительный контакт, мягко приподняв чужой подбородок. — Что у тебя в голове, Эрмаль? — Ты уже знаешь. Ты меня хорошо знаешь, — есть вещи, которые тебе неизвестны. — И я мог бы задать тот же вопрос. Ты тот, кто положил руку на мое шею, Бицио… — однобоко улыбнулся он. Да, так и было, и если Фабрицио он мог перемотать время назад, он сделал бы это снова. И каждый раз он не убеждал бы Эрмаля, что не подвергнет его опасности, потому что это было вне его власти, а тот не принял бы любое обещание такого рода с его стороны. И все же последнее, невысказанное, он сохранил: это много значит и для меня. Фабрицио отчаянно хотел довольствоваться тем, что во время их украденного времени Эрмаль оставался доволен их встречами, и что именно римлянин был причиной его счастья, и что это счастье было и его тоже. Если и было одно, в чем он был абсолютно уверен, так это в том, что если бы он каким-то образом предал доверие партнера, то никогда бы себе этого не простил. Моро перевернулся без предупреждения, нависая, и Эрмаль снова оказался лежащим головой на подушках. — Ну что ж, если ты не возражаешь, я закончу свою работу, — и Фабрицио заполнил его шею мягкими поцелуями в тех местах, где остались отпечатки его пальцев — вероятно, к утру они исчезнут, но даже если бы это было не так, они не бы не стали проблемой. Эрмаль мог скрыть от чужих взглядов метки Фабрицио на своей коже, но они не стерлись бы из его сердца. — А ты никогда не устаешь, старичок? Ауч! — не очень мягкий укус в ключицу, который, несмотря на все, он заслужил. Поддаться сну в объятиях Фабрицио звучало как сказочный эпилог, но он не собирался этого делать, пока не съел бы пару ягод клубники, которые случайно попались ему на глаза. — Постой, постой, — он протянул руку, чтобы взять одну, — хочешь? Съесть их нормально, я имею в виду, — уточнил он, и Моро тихо усмехнулся. — Охотно.