(Умиротворение)
Реман не думал, что может влюбиться в Фёстхолд сильнее. Только ей, только этой любви он отдавался без страха: Страха быть осмеянным, как с отцом, для которого всё, даже имя наследника, было шуткой. Страха наскучить, как матери, жене и наложнице: первой понадобилось лет десять, второй — вдвое меньше, а третья и года не продержалась. Страха перед хрупкостью — чужого чувства, чужой жизни... Реман любит Фёстхолд глубоко и страстно, любит всю жизнь, но сейчас — словно видит впервые. Смотрит чужими глазами: может быть, в этом дело? Реман достаёт у Моргии из волос лепесток, а та и не замечает: слишком увлечена регатой. Он удивительно, непривычно счастлив.(Сомнение)
Глядя на то, как Моргия держится при дворе — уверенная, и гордая, и острая на язык, — очень легко забыть, какая она ещё юная. Как мало видела счастья, как много изведала горестей... Она хорошо владеет лицом, но когда отпускает себя, когда, разрумянившись, любуется на цветущие сливы, и искренним, детским восторгом лучатся её глаза... Она ведь так мало знает! Моргии не с чем сравнивать: ей всё это ново, всё удивительно — до поры. Она, может быть, и правда чуть-чуть влюблена, увлечена новым местом и новым мужчиной… Но сколько это продлится? Год? Два? А что потом?.. Признания, не изречённые, углем лежат у Ремана на языке.(Удивление)
Если хочешь, чтобы твои слова оставались тайной, говори за закрытыми — и, желательно, зачарованными — дверями. Во дворце даже у стен есть уши, а ещё — глаза, лезущий не в своё дело нос и болтливый язык. Отцу на такое было плевать, и последствия его наплевательства Реман расхлёбывает до сих пор. Сам же он обладает удачей особого рода: регулярно слышит о себе то, что предпочёл бы не знать. Может, бубенчик на шее носить — так, на всякий случай?.. — ...удастся его растопить, — с издёвкой тянет Джиалин, и не понять, о ком речь, невозможно. — Не вижу смысла топить бриллиант, — хмыкает Моргия. А Реман — самым некуртуазным образом спотыкается.(Радость)
Он чистит очередную локву, кладёт её в вазу; берёт в руки новую, неочищенную. Простые, механические действия успокаивают: позволяют уму работать без помех. Цифры не сходятся, сколько бы Реман на них ни глядел. Подрядчик подворовывает слишком нагло, спрятавшись за влиятельной роднёй. Спускать такое нельзя. Разбираться — безрадостно. Реман не глядя возвращает локву на место… Ваза пуста. Губы Моргии блестят от сока: в руке — салфетка, в глазах — вопрос. Реман вытирает пальцы и рассказывает: не вдаваясь в детали, но Моргия, как и всегда, выхватывает самую суть: — Я знаю его кузину. Разумная: думаю, будет рада подняться за его счёт... И Реман всё-таки пробует свои локвы.(Гнев)
Реман редко спорит с традициями. Соглашаться выгодно: помогает беречь время и силы для того, за что стоит бороться. Он делает то, что должно, не вкладываясь больше, чем нужно… И, конечно, лукавит, претендуя на эту мудрость. С Джиалин Реман позволил себе надеяться на… что-то, и тем горше было его — их — разочарование. Он жалеет, что когда-то искал с ней близости — и, униженный, рассчитывал уязвить Элендари, вызвав в ней ревность. Теперь они, скованные традицией, ужинают раз в месяц, и спят — раз в месяц, и даже сейчас Джиалин только и может, что стрекотать о небарра — мелочно, неуклюже... — Закрой рот, — говорит ей Реман — и улыбается.(Смесь эмоций)
Мать Ремана не живёт в Фёстхолде и не считается вдовствующей королевой. Отец, вольнолюбивый, не хотел связывать себя узами брака, но под грузом прожитых лет даже он прогнулся: дабы узаконить наследника, женился на той из наложниц, что первая забеременела. Она ему быстро наскучила, его новоявленная супруга… А когда кинледи Суривен вытянула из этого статуса всё, что смогла, то вернулась домой, в Шиммерин — никто её не держал. Реману тогда было десять, и с тех пор он видел мать от силы раз пять: даже денег в этом году она просит чаще. — Я разберусь, — обещает Моргия, забирая у него письмо. Реману хочется ей поверить.(Взаимодействие)
У Моргии цепкий, деятельный ум и чуткие пальцы; Фёстхолд, извечно недоверчивый, льнёт к ней, как море — к кораблю. Реман понимает, почему ей так важно всюду оставить след. Когда в студии появляются свежие цветы, он не придаёт этому значения и только неделю спустя удивляется: почему ирисы? Он находит книгу о языке цветов и переводит, смущаясь, словно подросток: “Зачем ты нарушил покой моего сердца?..” Реман отвечает, как умеет — дарит Моргии нить маормерского жемчуга и веточку вишни: “Ты приковала к себе моё сердце; возьми его, если, полное любовью, оно может удовлетворить тебя...” Слова не нужны — но когда-нибудь он найдёт для неё самые правильные.