«Код от сейфа: 11-26-04..»
Он – простой честный мужчина, рок-звезда, кумир сотен тысяч и просто пьяница и наркоман, сидящий на своих разноцветных пилюлях так же крепко, как его руки сжимают эту чертову гитару, способную своими звуками очаровать любую даму в любом возрасте, да что там даму – мужчины ровно так же валятся к его ногам, поклоняясь своему божеству как чокнутые религиозные фанатики, для которых плакат с его усатым лицом – икона, а залитая ярким, режущим глаза неподготовленному зрителю светом сцена – крест распятия. Он – до нельзя простой, честнейший мужчина, доставщик мяса каждому желающему, который по воле несчастного случая попал под взгляд чужих, затуманенных пьяной пеленой глаз и навсегда засел в пропитом сознании, заполнив мыслями о себе болезненную пустоту, которую обычно заполняют наркотические галлюцинации или бредовые тексты новых песен, которые никто и никогда, кроме него, не услышит, даже не узнает о существовании обрывков туалетной бумаги с прыгающими во все стороны буквами, несущими в себе не радость и беззаботность, которую требуют от рок-кумира его поклонники, а реальные переживания, которые рядовому слушателю до лампочки, но только не ему.«..ЗАПОМНИ И СЪЕШЬ!!!..»
Да, что-то тут не так.. ты никогда не думал об этом, Ник? Нет, ты, конечно, ничего не думал, может даже не умеешь это делать – твоя последняя пара извилин, чудом не пострадавшая от пьяных дебошей, способна только управлять твоим телом, заставляя его прыгать по сцене в бешенстве и дрыгаться в такт музыке, ведь это так заводит публику. Ник отупел и утонул в море простого, можно даже сказать, простейшего удовольствия, превратившись в животное в зоопарке на потеху публике, а клетка здесь – сцена. Но что на счет тебя, Норберт? Норберт Пиклз.. такое себе имечко для супер-пупер-звезды. Норберт наверняка задумывался, и не раз, что что-то идет не по плану, которого у тебя, впрочем, никогда и не было, как и границ и хоть каких-то принципов, а внутренняя борьба между настоящим «я» и между «Я» сценическим была проиграна заранее – ты даже не пытался что-то поменять, когда в своих песнях вместо «она» писал «он», глядя на его умиротворенное, расслабленное лицо и пытаясь понять, что в нем такого цепляющего, чего нет ни в одной девушке Англии. Он – курьер мясника, разносящий мясные пироги по заказчикам, ты – король рок-н-ролла, который мясу предпочитает запеченных угрей под соусом из собственных слез и соплей и крепкого виски. Вас ничего не связывает, кроме случайной встречи на улице. Черт возьми, он даже не узнал тебя, когда вы столкнулись с ним, а с твоими супер-пупер-популярными песнями знаком только по музыке из бара, куда его занесло по совершенной ошибке – тебе даже не удалось его опоить в ваш первый раз! Влетев в парнишку в синей форме и растоптав все его мясные пироги, ты должен был кинуть ему в лицо пару монет в качестве компенсации, как ты обычно делаешь, и пойти дальше своей дорогой, но вместо того ты протянул ему руку, услышав это очаровательное «ой», от которого у тебя что-то ойкнуло в сердце, и пригласил к себе в номер в гостиницу, расположенную на самой зажигательной улице Веллингтон-Уэллса, чтобы уладить конфликт (хотя, о каком конфликте идет речь, если Эдмунд даже не успел возразить, прежде чем ты уволок его в гостиницу, что-то бормоча себе под нос как сумашедший). Ты сам заварил эту кашу, дружок, ты и твое ничтожное настоящее «я», которое никому не сдалось. Никому, кроме него, разумеется, иначе бы ты не цеплялся за него, как утопающий за соломинку, не заказывал эти мясные пироги в свой номер, которые ты в жизни никогда не жрал, а смывал в сортир вместе с неудачными песнями и своей блевотиной от вида пирога (или ты просто достаточно самокритичен), лишь бы снова увидеть его.«..Ещё раз..»
— Что думаешь? — Лайтберер, с бутылкой виски наперевес, кадрящей походкой выплывает из-за угла ванной комнаты, в которой он с полчаса принимал душ, и, покачиваясь из стороны в сторону в приподнятом настроении, что развалилось на его огромной кровати в лице темноволосого шатена и которое давненько его не навещало, шагает к своей музе, сжимающей в широкой ладони, огрубевшей от таскания коробок из дешевого картона, листок со строчками одной из последних песен рок-символа Англии, которые он еще не успел красиво завернуть и выпустить на пластинках. — Получилось очень нежно, — Эдмунд улыбается своей счастливой улыбкой, искренне которой нет ничего на свете – даже признания матери в любви не столь искренние – и садится на постели, освобождая место своему идолу. — Про кого эта песня? Ник мягко ступает по покрытому ковром полу, в высоком ворсе которого наверняка завалялся шприц, которые он старается прятать от любопытных глаз Эдмунда, и садится на освобождённый для него кусок постели. Он все еще невероятно теплый после задницы Эдди. — Про тебя, — его пробирает смех, когда он видит, как округляются глаза Эдди. Невозможно не умиляться его искреннему удивлению. И весь он такой искренний. Воспоминания щекочат где-то в животе, вызывая на твоих, Ник, губах усталую улыбку. Эдди всегда воспринимал твои слова всерьёз, поэтому тебе пришлось научиться не бросаться выражениями направо и налево, чтобы не задеть и не разбить его сердечко (зато свое ты не пожалел). Пора уже признаться, что твои лучшие песни – по-настоящему лучшие, а не раскритикованные, те, что до сих пор звучат из проигрывателей англичан – написаны в честь Эдмунда. По крайней мере, признайся себе, ведь раньше ты так просто об этом говорил. Почему же сейчас поперек глотки встает ком обиды, из-за которого даже вздохнуть невозможно, не то, чтобы издать звук? Он ведь ни в чем не виноват. Эдди всегда был таким. Таким живым, заинтересованным во всем, что окружает его и что связано с тобой (собственно, ведь ты всегда крутился вокруг него, как теперь крутишься вокруг зеркала, пытаясь впихнуть в свой костюм свою отъетую задницу). Он словно ребенок познавал этот мир, только заново, ведь ему было с чем сравнивать. Когда мальчик сказал, что он не принимает радостин, твои глаза были похожи на два блюдца, ты, наверное, помнишь. И помнишь, как хотел вызвать констебля в свой номер, чтобы он выдернул этого отказчика из твоей постели. Наверняка тебе до сих пор стыдно это вспоминать, хорошо что хватило мозгов ничего не ляпнуть, иначе бы вместо числа 11 в коде сейфа тебе пришлось бы поставить число 1 – так скоро Эдмунд открылся тебе. А ты брал и брал, как настоящий жадина, его откровения, иногда забывая оставить что-то взамен. Эдди всегда был сладким мальчиком, подбиравшим упавших с дерева птенцов и возвращавшим их обратно в гнезда, никогда не дрался и бегал хвостом за какими-то Артуром и Перси – тогда ты не особо внимательно слушал его секреты, только иногда мыча в ответ, чтобы создать видимость, что слушаешь, а больше разглядывал аккуратные черты его лица, но этот голос и слова навсегда въелись в твой мозг. Даже написанные самим собой песни ты не так хорошо помнишь. — Как, говоришь, тебя по-настоящему зовут? — подняв два густо коричневых глаза на Лайтберера, Эдди кусает губу в предвкушении, а Ник, гордо расправив перед ним плечи, чтобы имя не звучало так уныло, вскинул голову и с улыбкой произнес: — Норберт Пиклз! Ему следовало бы еще в позу Наполеона встать, но и то бы не помогло. Курьер заливается смехом, который, конечно, старательно давит внутри, но из-за этого начинает смеяться еще звонче, чем прежде. Особенно долго он смеялся над недовольным выражением лица Пиклза, который явно был до глубины души оскорблен. А потом, насмотревшись на краснющие щёки своего мальчика, засмеялся вместе с ним, не в силах больше выдержать серьезное выражение лица. Он, можно сказать, совсем не знал тебя, но знал намного больше, чем все остальные. А потом ты открыл музей в свою честь, чтобы сравнять его со всеми остальными. Эдди знал твое имя, знал, что по ночам ты плачешь в подушку (потому что он и был твоей подушкой), знал, что ты никогда не хотел изменять своей жене, а просто старался играть роль ради поклонников – теперь об этом знают все, начиная от констеблей и заканчивая докторами, что не вылезают из своей лаборатории, а Эдмунд остался на страницах книги памяти как просто еще один партнер на ночь.«..сколько раз мы с Эдди трахались..»
Верно, это только воспоминания. Воспоминания о его горячих руках, оглаживающих твое далеко не атлетическое и совсем не богатырское тело с таким трепетом, что ты сам начинал трепетать и предательски дрожать; о его мягких губах, которые было так приятно смять своими, горьким от виски, зная, что он ни за что не отстранится; о его худом теле в лунному свете, падающем из окна, что делал Эдди похожим на мраморную статую, замершую в томительном ожидании, пока ты удовлетворишь свой зрительный голод созерцания прекрасного и навалишься сверху; о жалобах соседей на шум, стоны и крики из вашего номера, на трясущийся потолок и стены, и о густо краснеющих ушах Эдмунда в тот момент, когда патрульный в который раз умолял тебя вести себя потише хотя бы в ночное время. Они не согреют тебя одинокой ночью, не успокоят после концерта и едва пережитого наплыва поклонников, в который ты чуть не переломал себе все ребра, не приведут в порядок после дикой пьянки. В них ты запер все самое ценное, что у тебя было, и унес с собой на дно, зарыл этот клад под новыми знакомствами и ощущениями, но забыл подумать, что когда-нибудь его снова найдут и откроют этот ящик Пандоры, и этим «кем-то» будешь именно ты, Ник.«..боже, как я скучаю по Эдди..»
Закрой и никогда не открывай. Его уже не вернешь, он затерялся среди толпы, течение которой несет тебя в пропасть.«..число золотых записей..» — которых больше никогда не будет.
«..число не совсем уж отстойных песен.» — посвященных одному лишь парнишке из мясной лавки с синей шапочкой на голове и с самой искренней улыбкой в мире.