home

Ойкава сходит с самолёта в час ночи. Термометр едва ли показывает меньше пяти градусов, но налетевший на трап ветер заставляет шатена затрястись и плотнее закутаться в пальто и кашне. После тёплой Аргентины зимняя Осака кажется сотканной изо льда. Через десять песен в плейлисте Ойкава пишет, что его можно уже не ждать: багаж ему отдавать не намерены. Тоору бы так и бросил его в аэропорту, сел бы на такси и рванул поскорее в квартиру. В тепло, душ, к заботливо готовому ужину, в мягкую уютную постель... Волейболист встряхивается, бездумно переключает песни на телефоне, не разбирая текстов, вытянув ноги в ожидании чуда. "Чудо" наступает через полтора часа и является тяжеленным чемоданом, битком загруженным подарками родным, близким и тысяче других людей, которым он по дурости что-то пообещал. Ойкава сонно щурится, покупает в кафетерии отвратительно сваренный кофе, чувствует себя снобом и ловит такси. Оказавшись в машине, Тоору называет адрес, зябко кутается в пальто и шарф. Водитель молчит, заводит мотор, а потом запоздало восклицает, вырывая шатена из хрупкой дрёмы. Он дёргается, и немного кофе оказывается на пальто. – Ты же тот волейболист сборной Аргентины! – Ойкава улыбается, привычно скрывая усталость и раздражение. Фанаты - это святое. – Моя дочь без ума от тебя! Намёк понят — Ойкава соглашается и на автограф, и на фотографию; лишь бы поскорее домой. Сил на душ уже нет, разве что уснуть прямо в ванной. Кофе совсем не глушит усталость, сон наваливается медленно, но отчётливо. Однако на вопросы внезапно болтливого водителя машинально что-то отвечает. Когда таксист сообщает, что приехали, Тоору долго и тупо смотрит в окно автомобиля, пытаясь сопоставить реальности. Не выходит, и Ойкава верит на слово. Мужчина помогает достать чемодан, желает всего самого лучшего и уезжает, не взяв ни гроша. Волейболист ухмыляется, ищет в карманах ключи. Находит. Долго пытается вспомнить, откуда такая здоровенная связка. Шатен мотает головой, выкидывает в урну стаканчик с остывшим, недопитым кофе, сделав напоследок большой глоток. Горечь оседает на губах, а руки и ноги всё равно ватные. Кажется, даже ощущение холодного ветра, моментально пробившего на дрожь, до мозга доходит примерно тогда же, когда Ойкава всё таки опознает нужный ключ от домофона и квартиры. Наушники, вытащенные во время разговора с таксистом, продолжают выдавать музыку — в пустом холле неожиданно громкую. Вахтёр сначала сонно вскидывается, а потом, кивнув, вновь задрёмывает. Лифт ползет медленно; сначала вниз под сонные проклятия Ойкавы, готового упасть прямо на пороге, а потом вверх. Едва зайдя в кабину, Тоору нажимает четырнадцать и сползает по стене на пол. Долго сидит, бездумно разглядывая сменяющиеся цифры. Глаза болят, будто песка насыпали. Впрочем, едва раздается звуковой сигнал сонливость с Ойкавы слетает, лопается как мыльный пузырь; он резко подскакивает - до темных кругов перед глазами: смена часовых поясов и климата не проходит незаметно. Завтра ещё и ходить из-за холодной сырости толком не сможет: колено разноется. Оказавшись на лестничной клетке, Тоору закусывает губу; руки дрожат, нет: трясутся не то от нетерпения, не то от нервов. Ключ в скважине, три поворота по часовой стрелке, щелчок, от которого шатен вздрагивает, в голове пустеет, а ноги смерзаются в ледышку. Внутренности покрываются инеем, и дверь Ойкава открывает только на чистом упрямстве: потратить почти два часа в аэропорту просто так? нет, ни за что. В квартире тихо и тепло; пахнет влажной будто прелой землёй и жаренной рыбой. Тоору вешает пальто, сердце ухает в грудной клеткой, заглушая прочие звуки. Нога за ногу стаскивает ботинки - от усталости, от непонятно откуда взявшейся тревоги. Тщательно моет руки, разглядывая себя в зеркале. Ровный удивительно мягкий загар, лёгкие тени под глазами, взгляд, переполненный не то надежды, не то отчаяния. Ойкава усмехается, чувствуя себя старшеклассницей, и идёт в спальню. Кровать расстелена, на одной половине у стены — похвальное самопожертвование: терпеть не может там спать — спит Иваизуми. Один взгляд, и с Тоору слетает вся нервозность; сердце замирает и тут же начинает бешено стучать, кровь шумит в висках. Хочется ущипнуть себя и поверить, что это не сон, что он уже дома, а не ждёт выдачи багажа, не задремал во время пересадки! У Ойкавы дёргается уголок губ, полная трепетного счастья улыбка; камни скатываются с души, можно расправить плечи, не подпирая боле небосвод. Шатен садится рядом с кроватью, тихо фыркая на кучу вещей на его законной половине: ноутбук, телефон, какие-то бумаги. Видимо, Хаджимэ коротал время ожидания за работой. Тоору улыбается этому, чувствуя болезненную, давящую на рёбра нежность. Ещё немного, и лопнет как воздушный шарик. Счастье пузырится в крови, щекочет кадык, не давая толком сглотнуть. Лёгкое прикосновение к чужим волосам, жёстким, гладким — шатен закусывает губу. Так сладко, так приятно, будто снова жив, а до этого существовал в затянувшемся кошмаре. Нет-нет, только бы не разбудить Ива-чана в четвертом часу... – Дуракава, нужно было бросить этот чёртов багаж, – Иваизуми бормочет хриплым ото сна голосом, а по телу Ойкавы будто змейками пускают электричество. – Ива-чан, Макки и Матцун не простили бы мне такого, объявили бы предателем и отправили назад, – Тоору ощутимее касается сначала волос, потом скулы. Задевает локтем мышку: экран мгновенно вспыхивает, заставив Хаджимэ чертыхнуться и сесть на кровати. – Тупакава, – с чувством выдает неутешительный вердикт Иваизуми. Улыбка на его губах сонная, счастливая заставляет сердце Ойкавы заходиться сильнее, громче. Радость наполняет вровень с краями, дышать тяжело, протолкнуть воздух в лёгкие выходит только через раз. – В душ пойдёшь? Еду разогреть? – Не нужно, Ива-чан, ничего не нужно, – Тоору нетерпеливо смахивает с кровати бумаги, находит силы и выдержку аккуратно снять ноутбук на пол. Перед тем, как закрыть крышку, отмечает, что открыта программа отслеживания рейсов. – Да, следил, чтобы албанские террористы не похитили твой самолёт, – Иваизуми нетерпеливо тянется к Ойкаве и притягивает к себе. Утыкается носом то в макушку, то в шею, жадно дыша. Тоору прислоняется спиной теснее, ощущает под кожей трепетный восторг, бесконечное счастье и любовь, любовь, любовь! Бешеное сердцебиение отдается по всему телу, и шатен не может определить, чьё оно. – Почему именно албанские, Ива-чан? – глупости, нужно говорить хоть что-нибудь и слушать, наслаждаться родным хриплым голосом! – Какая разница? – Иваизуми хмыкает, целует куда-то в шею и валит на кровать, до хруста в рёбрах прижав к себе. – Ты же уже дома. – Дома, – эхом отзывается Ойкава, чувствуя себя человеком, выигравшим в лотерею, завоевавшим золото на олимпиаде, получившим Нобелевскую премию мира — до чёрта счастливым, цельным, живым. – Я дома.