Спи, моя радость, усни...

Запястья ещё саднят от тугих верёвок, что затягивали казаки. Николина Васильевна резким движением растирает то одно, то другое, пытаясь этим убить и второго зайца: успокоить нервы. Потому что не может быть такого, что раз — и человек с того света вернулся. Да сама Гоголь жива только потому, что отец связался с нечистой силой и горит за это в аду. А тут — нате! — живая Яна Петровна с привычной глазу саркастичной улыбкой сидит напротив, оперевшись ладонями на трость. И смотрит с участием, как продрогнувшая Никки отпаивает себя горячим травяным чаем, хвалит за успехи в расследовании, словом, будто ничего и не было. — Так, значит, Вы всё время были рядом? — невзначай интересуется Гоголь. Почему-то это вопрос становится ей важнее, чем все заданные предыдущие о чудесном спасении следовательницы. — Скажем так, находилась поблизости, — глаза цвета настоявшегося кампари проницательно смотрят, в душу заглядывают юной панночке, говорят одним взглядом: «Я всё знаю, теперь я рядом». Гоголь отводит смущённый взгляд. Николина приходит в комнату Яны Петровны после полуночи. Ей не спится, да и нет мочи спать, когда не верится в такое чудо. Гоголь встаёт на колени перед кроватью женщины, не пугаясь сквозняка, блуждающего по половицам, и принимается наблюдать за спящей Яной Петровной. Тонкие тёмные волосы, где-то с сединой, размётаны по подушке и даже в таком виде схожи с причудливой укладкой. Грудь вздымается от мерного дыхания в спокойном сне. Николина не решается коснуться смуглой, немного шершавой на ощупь ладони и лишь смиренно сидит, поникнув головой. Песнь приходит сама собой: сначала неясный мотив, мягкое гортанное мурчание голосом панночки. Рот раскрывается сам собой, тянет первую протяжную ноту вполголоса, так что стрекот сверчков перекрывает мелодичный напев. Никки и не пытается их заглушить, напротив, их звуки дополняют получающуюся песню. Ой у гаю, при Дунаю, Соловей щебече, Вiн свою всю пташину, До гніздечка кличе. Едва ли Николина Васильевна помнит себя после горящей хаты Ганны. Свой возглас «Яна Петровна!» отдаёт набатом в ушах, кажется, даже вторит ему несколько раз, и звонкое эхо леса возвращает его обладательнице голоса. Что она забыла в лесу? Как здесь оказалась? Всё так маловажно, несущественно, и собственная жизнь кажется такой никчёмной, когда с ней нет рядом… — Яна Петровна! — кличет Гоголь на опушке, и получает в ответ пустоту. Соловей не дозвался своей пташки. Ой тюх-тюх тюх-тюх-тюх-тюх — Соловей щебече, Вiн свою всю пташину, До гніздечка кличе. Горькие слёзы льются в чистые воды озера. Сидящая на берегу алкает утопиться в нём. Но сострадающие мавки не дают погрузится в пучину, насильно выталкивают из своих вод, слушая скорбную песнь отчаявшейся панны. Ой у гаю, при Дунаю Там музика грає: Бас гуде, скрипка плаче, Милий мiй гуляє. Один за одним женский голос присоединяется к песне, создавая подобие хора с надрывным плачем. Николина позволяет им расчесать свои спутанные волосы, освободить пряди от застрявших листьев и веток, водрузить на себя венок из полевых цветов и увести себя в хоровод. Ой у гаю при Дунаю Знаю сама долю. Плачу тужу ще й ридаю Милий за тобою. Воспоминания смазываются пеленой слёз перед глазами, и песнь прерывается тихим всхлипом. Только вот капли, стекающие по молочным щёкам не упадут, как ожидалось, на половицы, а впитаются в ткань дорогой сорочки, источающей аромат изысканных французских духов. — Соловей мой, — ласково обращается Гуро, поднимая дрожащую от волнения панночку с колен. Гоголь льнёт всем тонким станом к горячему и желанному телу рядом, и Яна Петровна ничего не имеет против. — Завтра споёшь ещё? Для меня? — спрашивает Яна Петровна, провожая девушку до кровати, и Никки согласно кивает, укладываясь рядом с женщиной. И им не нужно других слов, чтобы понять друг друга. Достаточно пока целомудренного поцелуя в лоб перед сном для неискушенной ласками панночки, чтобы та просияла. Достаточно быть рядом. Достаточно быть живой. Ведь тогда, у озера с мавками, Яна Петровна Гуро была поблизости.