Композитный призрак замка Мальборк

      Грета нажала на выступающий кирпич, кусок стены рядом отъехал с отвратительным скрипом. С той стороны за ним тянулись занавесы паутины: пожалуй, первым пусть идёт Большой Фед.       Пахнуло холодом, плесенью и мышами. Сразу от входа вниз вели ступени, вырезанные в известняке.       – Давайте, во имя Девы Марии! И не забудьте про зайца, – комтур толкнул во тьму коротышку Одо.       Тот мигом стал похож на привидение в саване из паутины.       Когда все зажгли факелы и спустились по лестнице в гулкий и тесный ход, сзади донеслось:       – Хотя бы кошку притащите!       Воздух слипался от сырости, дышалось с трудом. Ход словно мышь выгрызала, рясы цеплялись за неровные стены. Скоро ступеньки кончились, пол шёл с уклоном вниз. Что там, в затхлой тьме? Жуть змеилась со всех сторон, тянула бескостные пальцы.       Однако братья будто на волю вырвались. Переругивались, шутили, Бриан смеялся так, что эхо разносилось на милю вперёд. Он склонился к Грете и прошептал:       – Молодец! Здорово выкрутился.       – Комтур отменил приказ меня убить?       – Ага!       Хорошо, конечно, что выкрутилась. Но не заподозрят ли в ней стяжательство?       Поль помахал факелом перед лицом Греты:       – Месье, смотьрите, какая у нашего 'еньриха рожя кислий!       – Он в тоске, – откликнулся Одо. – Ветхий Завет запрещает в сторону зайца даже смотреть, а тут тащить надо. Послушание – прежде всего, брат Генрих, теперь без зайца в замок ни-ни.       – Говорят, кто зайца сиесть, у того детей мьного будет.       Коротышка захихикал:       – А то у мейстера их маловато, всего парочка!       – Прекратите! – в ярости оборвала их Грета. – Что за сплетни? Нет мне дела до зайцев. Впереди туннель может, обвалился, да и сзади – не обрушится ли?       Бриан сначала нёс Густава, через сотню шагов дал ему хорошего пинка, и пьянчуга заковылял сам. От его песни (1) с потолка падали пауки и ползли за шиворот.       – Устав в главе восемнадцатой предписывает хранить молчание после Повечерия, – заметила Грета, шедшая первой. За ней семенил отец Антонио. – Заткните кто-нибудь брата Густава ради спасения его души.       – Он не виноват, что в замке не найдёшь нормальной закуски, – возразил Фед. – А на закуску лучше всего сало. Моя мамочка делала так: топила смалец, прибавляла к нему розмарин, мелко-мелко резала укропчик, да макнуть туда солёный огурец…       – Нет, я с яблоком люблю, – перебил Одо. – А ещё взять такой огромный ломоть ветчины, на хлеб его, только лепёшку надо чтоб прям из печи, хрустящую, в подсолнечных зёрнышках…       – Уже почти пятница, пост, – тон Греты окунал в прорубь и придавливал сверху кованым сапогом. – О каком сале вы, братья? Только «Отче наш», прочтенный девятикратно, отчистит греховные помыслы.       – Да, именно! – встал, как на грабли наткнулся, отец Антонио, словно его озарил свет истины. Остальные врезались ему в спину. – Смалец едят с луком, без лука – всё насмарку.       Грета не стала приводить строки из Устава о воздержании, не стала цитировать Пророка Исайю. Она отметила в себе ярость и желание съездить в рожу хохочущему брату Одо. Это грех гордыни. Следует сечь спину бичом не менее пятнадцати раз после вечерней молитвы.       Она поёжилась – раны от палок только-только зарубцевались. Но послушание есть послушание, и бич не залежится. Если, конечно, удастся вернуться в замок.       Прогрызенный пекарями коридор вышел в другой, пошире. Его стены обложили кирпичом, пол промазали глиной – видимо, этот туннель строили вместе с башнями.       Судя по плану, который она сожгла, сейчас нужно свернуть направо. Грета подняла факел повыше: слева виднелась куча обломков. Возле завала что-то блеснуло.       – О, чур моё! – кинулся туда Фед.       Он сцапал с пола золотой обруч, поднёс факел и принялся рассматривать, остальные сгрудились вокруг. Обруч казался массивным и состоял из плоских пластин, нанизанных внахлёст, как чешуйки.       – Ливониская гривьна, – определил Поль. – В ней униций восемь! Мон шер, тонько сработано: одна к одной плястинки, иглю не вьставишь.       – Брось! – отпрянула Грета с презрением, – Брату Ордена ни к чему золото, особенно языческое. Здесь же кланялись поганым богам!       – Ну нет, в Данциге у меня намечаются большие расходы, – довольно улыбнулся Фед и запихнул золото за пазуху.       Остальные начали обшаривать все углы, переворачивать битые кирпичи.       – Пойдёмте! – взывала к ним Грета. – Чувствуете, как трудно дышать? Здесь мало воздуха, а у нас огонь. Надо скорее выбираться.       Больше никто ничего не нашёл, и братья двинулись вниз по туннелю. Одо выспрашивал Феда, какие-такие расходы ему предстоят, и подсчитывал, сколько шлюх можно нанять, продав одну пластинку от гривны.       – Послушайте, – взмолилась Грета, – вы же рыцари Марии, вы Воины Христовы! Вспомните о целомудрии!       Коротышка посмотрел на неё неопределённо, как будто потерял нить рассуждений. Потом обрадовался, вспомнил:       – А за два шиллинга она нарядится монашкой и отпустит вам все грехи. Все, все, досуха, – заверил он под дружный гогот.       Уши Греты снова начали полыхать. Число вечерних ударов бичом превысило полсотни.       И тут Фед завопил, начал колотить себя в грудь. С него стащили рясу и кольчужную рубашку, расстегнули куртку. Справа на груди сочилось кровью отверстие, будто от штыка, только полукруглое.       – Где моя гривна? – взревел Фед, отпихнул отца Антонио с повязкой и принялся перетряхивать свои вещи. Золото пропало. Он бросился с кулаками на Одо, известного воришку, Поль вступился. Густав был рад подраться, и уже вскипала потасовка, но выручил Бриан. Его мощная фигура вклинилась между братьями, как ядро в стаю голубей, и разом их раскидала.       С помощью молодого рыцаря Грета кое-как успокоила отряд и заставила-таки читать «Отче наш», после чего повела дальше. Через десяток шагов ход уперся в огромный чёрный булыжник, который словно в печи оплавили.       Древние строители туннеля пытались пробить глыбу, но она оказалась слишком твёрдой. На месте скола виднелся отпечаток мокрицы величиной с ладонь.       Здесь коридор сворачивал, огибая неожиданное препятствие, потом снова пошел на северо-запад.       – Братья, вы когда-нибудь видели, чтобы Генрих чесался? – задумался Одо, просовывая руку себе под кольчугу. – Генрих, тебя вши вообще не берут?       – Месье, они бояться подихватить занюдство, – Поль сложил губки бантиком и начал повелительно водить пальцем.       – Нет, его кусают, а он терпит, как святой Макарий, которого комары загрызли, – решил Одо. – Когда умрёт, его порежут на мелкие кусочки и растащат по всем христианским городам, чтобы лечить понос.       – О, дай-ка ухо, мне для ляданки! – пристал Поль.       – Чур мне ножку! – выкрикнул Густав и тыкнул кинжалом «святому» пониже спины.       Грета отпрянула в сторону, заломила руку с клинком и нацелила его пьянчуге в глаз.       – Ну, Генрих, – похлопал по плечу Бриан. – Парни шутят, чего ты.       От смуглого лица исходило что-то доброе, как тепло от очага.       Грета опустила кинжал. Кивнув, она двинулась вперёд.       Сто ударов.       Стоп. Их только шестеро вместе с отцом Антонио, куда подевался Фед? И… какой странный звук!       Тип-тип-тип. Сзади слышался тихий скрип и мелкое тиканье (2), как будто сверчок.       Отряд повернул назад, широко поводя факелами. Одо обнажил меч, за что схлопотал кличку «барсук с морковкой наперевес».       Тип. Тип. Что это? Там, близко, за поворотом. Обогнули оплавленную глыбу и…       От увиденного даже Густав протрезвел.       Брат Фед ел камни. Стоял у булыжника, подбирал осколок и пихал себе в рот, словно сдобный крендель. Зубы его скрипели и крошились, глаза бездумно смотрели перед собой. Тип-тип-тип – падали песчинки, скатываясь по бороде на живот.       – Сава бьен, брать Федь? – спросил Поль как-то слишком вежливо. – Ти… Ти как себя чувишвуешь? Э… Зубов не жалько?       – Розыгрыш, да? – недоверчиво скривился Одо. – Пойдём уже, хочется наружу поскорей.       Отец Антонио на всякий случай осенил Феда со всех сторон крёстным знамением, приложил ко лбу распятие. Пробовал заставить помолиться, но тот упрямо продолжал жевать, хотя за остальными побрёл.       По стенам сочилась влага, капли падали с каменных сосулек, которые связками торчали над головой. Сапоги хлюпали в воде – путники шли сейчас под самой рекой.       Кирпичная кладка впереди оборвалась, брёвна кое-как подпирали потолок. Грета жестом остановила отряд: неизвестно, насколько они прогнили. Потыкав просмоленное дерево мечом, решила, что пройти можно, если аккуратно.       Ещё бы объяснить братьям слово «аккуратность». Поль выводил его от «кура».       Когда опасный участок миновали, снова показались кирпичные стены, пол пошёл вверх. Посреди него тянулась тёмная полоска ила. Грете показалось, что Фед шагает очень странно: высоко поднимает ногу, как на плацу, сгибает, чётко ставит, поднимает в ритм движению ладонь с прижатыми пальцами.       – Фед, с тобой всё хорошо? – уточнила она.       Тот рывком повернул голову – как шею не вывихнул! – и монотонно произнёс:       – Скоро всё будет хорошо.       – Генрих, где ты был две недели? – спросил Бриан и смущённо улыбнулся. – Как тебе удалось выжить, пробраться снаружи в замок? Трое парней видели, что ты упал со стены, в спине у тебя торчал арбалетный болт, к тому же внизу копошились литвины, которые не упустят отличные доспехи и меч.       – Да! – Одо забежал вперёд, загородив проход. – С места не сдвинусь, пока не расколешься. Мы с Густавом на шиллинг поспорили, что ты продался полякам. А Поль говорит, что ты упырь.       Братья сгрудились вокруг Греты, требуя объяснения. Грета вздохнула. Кому ещё рассказать, если не им?       – Я падал, грудь разрывало болью, – начала она. – И тут боль прошла. Оказалось, что я стою посреди высоченного круглого зала с арочными нишами, которые рядами уходят в небеса. Впереди громоздилась мраморная лестница, я поднялся по ней к трону. Трон словно сплели из загнутых под углами стержней, он сиял синими звёздочками.       – Ого! – восхитился Одо. – А на троне сидел старец с белой бородой? Или женщина с младенцем на руках?       – Ничего подобного. На нем возникла женская фигура, прозрачная, как из воды, без одежды и волос. Она сказала: «Мы – Свидетельство. Мы те, кто поджидает окончания каждой человеческой жизни, берём память и возвращаем вас в момент смерти… Фу, вы из Средних веков, что ли? Эй, сделайте кто-нибудь дезинфекцию, тут дышать невозможно!»       Ко мне протянулись странные металлические руки и окружили облаком, от которого я почувствовал во всём теле небывалую лёгкость. Был такой странный запах… Будто вообще все запахи исчезли, и ничего не осталось.       – Как зимой в лесу?       – О, зимой в лесу пахнет снегом, мокрой корой, морозец щиплет. А там словно и нет никого, хотя кругом полно этих, стеклянных. И других ещё людей, в смешной одежде или почти голых, даже мавры стояли с медными ободками на кудрях. Я заметил Флоренца, моего оруженосца, помахал ему. Он казался очень бледным, напуганным. Прозрачные создания окутывали его голову верёвками, такими чёрными и гладкими.       Стеклянная женщина на меня тоже попыталась одеть ободок с верёвками, помянула ангелов Энцифалограмма с Синапсом. Я увернулся и спросил: «Вы от бога или от дьявола?» – «Нет ни того, ни другого, – отвечала она, – И души у человека нет, от вас останутся только терабайты данных. Мы – ваши отдалённые потомки, путешествуем во времени, собираем снимки воспоминаний и вносим в базу. Будете уже одевать сканер?»       – А кто-нибудь взвешивал на огромных весах твои хорошие и плохие поступки?       – В том-то и дело, что не взвешивали! Даже не спросили, почему на прошлой неделе пропустил утреннюю молитву. Нацепили ободок, пожужжали чем-то, – и вот я снова падаю со стены, боль невыносимая. Земля воткнулась в меня, как копьё. Уже теряя сознание, я заметил, что к моему животу ползёт толстый корень, сам ползёт, вылезает из грязи, и другие за ним…       – М-да, – протянул Одо. – Кто бы другой рассказал подобное – я бы в рожу плюнул. Но брат Генрих вообще не умеет сочинять. Он даже детей своих назвал бы Первый, Второй и Третий, если бы они у него завелись.       Внезапно Фед повернулся к Густаву и вцепился тому в щёку латной перчаткой. С чего, зачем?! Густав врезал наотмашь кулаком, звук раздался такой, словно не по груди человека бьют, а по пустой бочке.       Капюшон сполз с головы толстяка, и все увидели, что у него золотой шлем. Шлем, похожий на череп – без забрала, с круглыми отверстиями для глаз и прорезью на месте рта. Сверху шла квадратная ручка, как у чайника. Странно!       Самое странное то, что щекастая голова Феда просто не влезла бы в этот шлем, хоть ты прыгай сверху.       Латная перчатка тоже оказалась золотой. Из её указательного пальца выбежала жёлтая мокрица с длинными усиками и заползла Густаву в открытый рот.       Первым очнулся Бриан. Он схватил за шкирку Феда и отбросил, тот ударился о стену. Густав принялся кататься по земле, держась за горло.       «Откуда золотые доспехи? – пыталась сообразить Грета. – Нашел? А когда успел переодеться? И перчатки какие узкие, неужели в них помещаются эти пальцы-сардельки?»       Но пока мозг ещё барахтался, пытаясь выплыть из потока непонятных впечатлений, тело действовало. Грета выхватила меч и рубанула по плечу того, кто раньше был Федом, а теперь стал сверкающим призраком.       Хорошо замахнуться в туннеле не получилось, однако такой удар мог разрубить до пояса человека в лёгкой кольчужной рубахе. В призраке меч только завяз, погрузившись на ширину клинка.       Раненый встал, разогнулся. Движения его стали прерывистыми, какими-то неживыми. Он отбросил застрявшее оружие, схватился за прореху и содрал с себя кольчугу, рясу и ремень, словно всё это было из бумаги. Кожаная куртка и штаны тоже полетели на пол.       – Ничего себе силища, – прошептал Одо, крестясь.