Лютику с Геральтом было странно.
Они являлись, как столь резкие контрасты и очень долго к друг другу шли, долго сходились. Поначалу большое недоверие Ведьмака к персоне барда, неправильно понятые им грязные шутки, раздражающая неуклюжесть и навязчивость держали между ними приличную дистанцию, возводили маленькую, но крепкую стену. Им обоим было сложно привыкнуть к тому, что рядом постоянно кто-то находится. Кто-то столь отличный от них самих. Ибо Лютик уже давно привык тонуть в красном вине, постоянно проливающимся на белые скатерти и в забытых искрящихся ночах, окружая себя незнакомыми лицами, оказывающимися слишком похожими на него. Он всегда хотел настоящей любви, но уже не мог замечать самых искренних проявления к себе хоть каких-то романтических чувств. Ведьмак же предпочитал совершенное одиночество. Но позже не столь обидные подколы наравне с огромной поддержкой, незаметный обмен многозначительными взглядами, неуверенные улыбки сделали свое дело, а они все также не понимали, насколько далеко уже зашли. Эти маленькие детальки, которые до сих пор продолжают выстраиваться одна на другую, и каждая подходя друг другу, составляют общий пазл их отношений, ведь и для Лютика, как и для Геральта — это нечто большее, чем то, что они делают и говорят. Они одинаково сложные и противоречивые, но именно детали позволяют барду улыбаться так долго, насколько он вообще может, а Ведьмаку всегда смотреть прямо в глаза и доводить до давящего молчания, за которым следуют самые важные слова.***
Лютик влюблен в жизнь, и однажды он уже вставал между прошлым и будущем, поэтому сейчас ему важно было бы иметь того, кто не ранит, будет терпеливым и прощающим. Того, кто точно знал бы, о чем он думает и чего хочет. И заставляет постоянно чувствовать страсть и возбуждение. Геральт знает. Геральт о многом думает, но многое и не говорит. Ему нравится смотреть на барда. Особенно, если тот этого совсем не замечает, увлеченный чем-то. У Ведьмака пристальный взгляд, и эти, похожие на золотистый сахар, веснушки, которые иногда будто бы блестят на солнце, чаще всего остального привлекают его внимание. Ведьмак задерживает взгляд на алеющих щечках-яблочках, а когда поздние ночи в городе, пропитанные жаждой путешествий, заканчиваются, и их путь проходит в сторону Синих гор, но все дальше отдаляясь от Лирии и Ривии, то Геральту представляется возможность наблюдать раскрасневшиеся щеки менестреля от утреннего мороза. С лица Лютика вечно не сходит улыбка, которой он одаривает незнакомцев, неуловимо подмигивая молодым дамам и никого не оставляя равнодушным. Он глупо шутит и, улыбаясь, ждет ответной реакции. Хотя прекрасно знает, что ее, скорее всего, не последует. Геральту нравится слушать его смех. Он просто чувствует необъяснимую и легкую радость, когда неугомонному барду становится хорошо, но когда это 'хорошо' сопровождается игристым смехом от переизбытка энергии и запрокидыванием головы, то и Ведьмак может позволить себе чуть приподнять уголки губ. Потому что смех Лютика громкий, исходящий из самого сердца, и его хочется слушать. Слушать также внимательно, как и его песни. Геральт никогда не скажет этого вслух, но он смог молча признать, что слишком часто ловит себя на мысли о том, что бард имеет раздражающе хороший вкус в музыке. О, да, Лютик мастер слова, и ему впредь рассказывать истории, передающиеся сквозь поколения. Сам ривиец далек от всего столь "возвышенного и прекрасного" и лучше поймет жратву, баб и вино, а не «...водоворот земных наслаждений, Геральт! Реки сладкого нектара из редчайших и неизведанных...». Но он старается. Волосы у Лютика столь непослушные, их постоянно взлохмачивал и трепал ветер, но ему нравится. Они мягкие и отдают какими-то слабыми травами, возможно тимьян или даже базилик. К концам они чуть вьются, напоминая кудри у барышень южных балов, но только не челка. Она тонкая, и порой настолько, что создается ощущение, будто бы просвечивает солнечные лучи. У Лютика красивые глаза, но они привлекают мутанта тем, что иногда изменяют свой цвет, подобно волшебным фейерверкам. Во время спонтанных разговоров, где из Лютика льется полная честность вперемешку с новой идеей, он начинает оживленно жестикулировать и захлебываться собственными словами от волнения, и тогда мир видит уже не ясные голубые, а тускло-карие глаза. Бывает, смотришь в них в такой момент, и кажется, что внутри них сияет золото, а у кромки оных спрятались созвездия. Это странно, но Геральту нравится. Ему нравится Лютик вовсе не частями, потому его привлекает и его тело, и запах. Бард носит лёгкие и полупрозрачные рубашки небесно-голубых, желтых и лавандовых цветов. Его мозоли на левой руке из-за долгой игры на лютне совсем не ощутимы в грубых, натренированных убивать, руках. У Ведьмака постоянно эдакий отстраненный взгляд, но он внимателен, и замечает даже мельчайшие детали, а иногда в этом помогает и перенесённые мутации, но он все же может распознать что-то знакомое в Лютике. Как когда ему удалось искупаться в этом, он понимает, что это запах розового дерева, с еле уловимым пряным оттенком, чье масло, которое ему вливали, сочетало в себе и цветочные и древесные запахи. Они такие разные. Ривиец, вся его сущность, пропитана, не беря кровь, — колючим чертополохом и древесным углем. В нем всегда есть что-то волчье, дикое, а былые изнурительные тренировки в попытке достичь идеала, не позволяя себе и минуты покоя до самого конца, закалили его особенным образом. Но будь это так необходимо, Лютик бы сказал, что Геральт был для него как чистый горных воздух, что постоянно дурманит голову. От таких проскальзывающих мыслей бард расплывается в сверкающей улыбке. И когда Геральт смотрит на такого Лютика, его глаза начинают блестеть от бури внутри.***
Лютика почти никогда не постигало чувство столь глубокого одиночества, но порой, когда они с Ведьмаком заканчивали-таки свое путешествие по очередному огромному городу, в который приезжали из надоевшей сельской местности, он оставался в купленной для них Геральтом на пару дней комнате, наедине с собой и со своими мыслями. В те редкие моменты голову будто бы забивал туман и приходило чувство растерянности и потерянности. Они продолжают путь, когда солнце, проникающее сквозь пушистые облака, скрывается с небосвода, а лучи света, которые застали их лица через окно в трактире, исчезают, уступая место россыпи золотых звезд, кажущихся настоящими драгоценными камнями в кромешной темноте ночи, которые встречают двух странников на пустоши. Идут почти в полной тишине, Лютик напоминает о себе немного рассеянным и тихим пением. И тогда Ведьмак, пришедший из Ривии, замечает. За время их странствий он сумел достаточно хорошо его узнать, чтобы с уверенностью говорить о том, что неугомонный бард не является олицетворением спокойствия и безмятежного молчания. Его походка начинала напоминать воронью, он шел, будто бы это был натянутый канат. И в этот самый момент Геральт понимает, что нужно действовать. Медленная поступь и резкий рывок, ведьмачьи замашки, он хватает его за кисть руки, перехватывая ладонь и начиная хрипло бормотать. Обычно в голове крутится мысль о том, что нужно четко сказать, что все будет хорошо, но Геральт просто легко проводит большим пальцем по руке, показывая и выдыхая, что он рядом. Мужчина знает, что Лютик после этого немного, но расслабляется, потому что с ним, с Геральтом, ужасным Ведьмаком, Мясником из Блавикена, он чувствует себя в безопасности. Чувствует защиту. И тогда взволнованный шепот барда стихает, а губы трогает неровная улыбка. Лютик медленно вытягивает свою руку из цепкой хватки Белого Волка, прижимаясь к нему всем телом, сцепляя руки у него за спиной, краснея и обнимая. Он всегда ведет себя более чем уверенно, но на самом деле он часто нервничает, понимая, что сам ненормально чувствителен к словам. Ведьмак прижимает его к своей груди, прекрасно чувствуя и, кажется, слыша быстро бьющееся сердце и Лютика ведет. Ведет от этого уверенного и громкого голоса, хотя Геральт и старается говорить тихо. Лютик закрывает глаза, полностью отдавая себя ощущениям, чувствуя, как ветер холодит мягкие покрасневшие щеки, а свежий и чистый запах глицинии кружит голову. Они стоят так долго, и иногда бард открывает глаза, хотя по-нормальному получается открыть только один, ведь греясь щекой о теплое, даже горячее, плечо, не хочется напрягать голову. Он вглядывается в облака, спускающееся на горы, которые сливаются вместе с утренним туманом, застывшим густым занавесом над сонным городом вдалеке. И прямо в этот момент он может сравнить себя с эдаким растопленным шоколадом, обязательно с бордовой вишневой начинкой. Лютик чуть отрывает голову и дрожь проходит по всему телу, дополняя собой мечтательную дымку опьянения. Его ласковые глаза смотрят так, что само дыхание дрожит. И он отвечает благодарной улыбкой.***
Это был просто выброс адреналина. Миг, когда в венах начинает бурлить. Миг, когда он чувствует, как магия, некогда поддерживающая в нем жизнь, медленно испаряется, возвращая дикую усталость и изнеможение. Возвращая страх. Дыхание учащенное, гнетущее безмолвие так давит, как если бы он еще раз издал тот пронзительный крик, попросту вырвавшийся под властью эмоций. Он помнит, как не мог уснуть из-за оглушительных мыслей и чувства тревоги. Свершилось. Раскаты грома, доходящие до слуха откуда-то издалека, понемногу возвращают в реальность, но в его мыслях, в его голове, до сих пор стоит парень, боль которого настолько сильна, что застряла в горле. Теперь все позади, и он уже на его руках, комкает, ставшую алой, рубашку, пытаясь хоть чуть-чуть совладать с учащенным дыханием. Путь до трактира, в котором была оставлена на отдых лошадь, проходит в абсолютной тишине. Уже конец весны, и так жарко, что улица плавится. У Лютика начинает болеть голова, его подташнивает, а на его лбу выступили капельки пота, уже немного склеив челку. Но бард терпеливо ждет, ведь они почти дошли и вот-вот на город опустятся сумерки и долгожданная прохлада. Наступит вечер. Небо глубокого темно-синего цвета в этот раз не будет покрыто облаками, но отчетливо будет видно мерцание звезд. И все будет, как раньше, как он и хотел. А пока вымученно откидывается голова на ведьмачье плечо, по бледному лицу Лютика проплывает тень от цветущей яблони, и он улыбается. И даже если бы сейчас вместо поцелуя в лоб барду довелось бы получить сильный ожог, порез, или еще одно такое вспарывание его тела, то он бы продолжал улыбаться, думая совсем о другом. Если бы кто-то достаточно смелый однажды спросил у Геральта, ради кого, или чего, он бы пошел на самую большую жертву, то даже тогда ривиец бы не ответил. Потому что он уже жертвует, оборачивая свою силу в слабость. Жертвует, ставит под угрозу хрупкую человеческую жизнь каждый раз, когда идет через лес, уже наготове, работая ради золота завтрашнего дня. Он всегда знал, чувствовал, что эта одна из тех сторон его жизни, всего его существования, которую никто не смог бы понять. А для него бард в последнее время кажется слишком беспечным, чтобы Ведьмак просто так допускал бы последствия этого "инфантилизма". Никогда. Но Лютик не был слишком беспечным, и особенно в прошлом, но просто предпочитал о нем вообще не говорить. Ему нравилось считать, что лучшее решение всех проблем — никогда не думать о них. Не думать о мансардных спальнях, в которые можно было падать от обиды и усталости, без особого желания чувствуя запах свежевыстиранного льняного постельного белья, продолжая молчать и выполнять свой долг, следуя надуманной романтике и строгим традициям. Уже прошло время, когда стол был завален едва-ли потертыми гребнями и ожерельями из жемчуга, а в воспоминания бились нежные локоны, собранные желтыми лентами и прочитанные в пугающе теплые дни поздней зимы любовные письма, запачканные слезами и скрепленные малиновыми сургучными печатями. Прошли времена, где Юлиану рассказывали об истории ушедших времен, а его мир был переполнен каракулями и приторным медом заботы, в котором ему дозволялось вести разговоры о жизни на мраморных ступенях и украдкой отдаваться творчеству, сочиняя песни, посвященные речным нимфам. Но многое из того, что было — ушло, забылось и кануло в лету, а на смену пришла свобода, одетая в белую хлопковую рубашку с кружевной прошивкой и венком из таких же белоснежных и шелковистых цветов, позволяющая встречать рассветы и провожать закаты, вдыхая свежий уличный воздух.***
Иногда Лютик не против непогоды. Да, его душа любит широкое голубое небо и солнечные дни, когда особенно сильно хочется путешествовать по миру, жить моментом, на что он всегда готов к приключениям с легкой улыбкой. Но ему нравится звук грозы и он не против небольшого и недолгого дождя, а в те дни, когда он проходит — спится гораздо удобнее. И рад он этому, только когда это действительно немного и недолго. Но сейчас у него серые дни и серое небо над головой, под которым они с Геральтом продолжают свое медленное движение в дождливое время. Бард постоянно оборачивается, смотря по сторонам, в поисках чего-нибудь необычного. Но находит глазами только весящую вывеску, под которую моментально утаскивает Ведьмака. Они любят посидеть в тавернах. Но если быть уж совсем точным и честным, то это любит Лютик, а Геральт просто идет с ним, потому что ну а как без него. Они пытаются отдохнуть. Геральт из Ривии — от большого груза на своих плечах и от жизни в бесконечной борьбе, что как вечная насмешка. А еще от способности Лютика подраться и посмеяться за один день. А сам Лютик — от надоевшей погоды и от чувства подавленности, накатывающего слишком внезапно и слишком часто. Они отдыхают, оба получая усталое удовлетворение от целого дня. Ривиец кидает золотые на стол и их мир вновь окрашивается в винный. Бард упрямо кладет голову Геральту на плечо, продолжая тоскливо вздыхать и нервно ерзать. Он наблюдает за триадой милых девушек в просторных льняных платьях оливкового цвета и во рту сразу же набегает слюна, стоит ему отвлечься и вслушаться в хриплый голос мужчины. Звон пустых стаканов становится уж слишком громким, от чего и звуки музыки, до которых никому нет дела, не позволяют себе стихать. Так уж вышло, что они сидят в самом темном углу таверны. И у Лютика слишком яркое воображение. Но он знает, что ему не кажется, когда после всех его грязных, игривых поддразниваний, Геральт прижимается суховатыми губами к его шее в поцелуе, начиная только за ухом, заставляя барда мелко подрагивать, облизывая губы. Они сдвигаются со своих мест лишь на чуть-чуть, но уже оказываются у стены. Кружки давно пустые, и вино, и так любимый менестрелем яблочный сидр закончился, но заказывать что-то еще у них необходимости нет. Геральт сегодня не такой задумчивый, а у Лютика выходит какая-то однобокая хитрая ухмылка, потому что его уже ведет. Песни о любви и голых бабах, звучащее на фоне, в один миг кажутся какими-то плавными, да и шум веселящейся толпы едва различим. У Лютика уже красные от вина и пухлые от поцелуев губы, потому что только его Ведьмак может дарить ему лучшие объятия и так же превосходно целовать. Целовать также одуряюще, чтобы у обоих перед глазами все плыло, как когда им удается вместе отдыхать в теплой воде. С неизменными ромашками.***
Их время ночь. Как бы Лютику нравилось следовать за рассветным солнцем, а их ночные разговоры, во время которых они могли держаться за руки, он не променяет ни на что. Наступает тяжкая летняя жара, и солнце все равно застает их, пробиваясь через хвойный лес, через высокие ели. Воздух нагревается настолько, что создается ощущение, будто бы он превратился в горячий пар и сейчас обжигает лёгкие. Несмотря на это, барду нравится принимать теплые ванны в такой жаркий день, когда выпадает маленькая возможность. Лютик любит быть на природе, любит бесцельные прогулки вдоль реки, во время которых он может засматриваться на нежную полуденную синеву. Но еще больше любит, когда после изматывающего дня им удается искупаться вместе. Он может ждать Геральта, параллельно нагревая воду до максимума, чтобы уже вместе с ним наблюдать переливающийся пар, напоминающий танцующие в воздухе фигуры. Пары смазанных поцелуев достаточно, чтобы у обоих мужчин кровь шумно застучала в висках, а в низу живота начало болезненно-сладко ныть. Ведьмак уже видит, что вместо щек у барда горящие огни, настолько они сейчас алые. Вновь покусанные им самим губы и всегда бросающиеся в глаза маленькие, но яркие, багряные пятнышки, которые узором расцветают на скоро синих ключицах, начале груди и под подбородком. У Лютика в голове будто пчелиный рой; и мурашки, бегущие по спине, от которых он сам непроизвольно вздрагивает. И он не понимает, это от того, что Геральт рядом, или от того, каким он его видит. Во рту скапливается слюна и простому человеку остается только поражаться этой выдержке и скорости, присуще только хищным птицам. Геральт чувствует это костями и кровью, весь тот адреналин, чувствует жар и слышит бешеный стук сердца. У Ведьмака охрипший голос, и даже больше, чем обычно. Но той теплоте в нем все равно не скрыться. Лютик чуть приоткрывает глаза и поворачивается, наблюдая дыхание тумана на холодных оконных стеклах, думая в этот момент, что да, он готов признать, — это даже лучше, чем купаться под лунным светом, откидывая голову, подставляясь под холодное сияние полной луны. И временная тоска вновь утихает, мокрые волосы взлохмачиваются чужой рукой и ничего уже не нарушает, ставшую удобной, тишину. А потом, спустя всего пару недель, Геральт позволяет себе брать Лютика в лесу. Медленно проходя, потирая тяжелой ладонью между лопаток. Лютик затыкается и молча понимает. А потом все резко меняется.