***
На главной площади будущая бессмертная пара заклинателей оживленно прощалась с родственниками и учениками. Лань Чжань стоял поодаль шумной компании, неспешно разговаривая со своим братом. — Как жаль, что я не могу пойти с тобой, А-Чжань. Надеюсь твой выбор принесёт тебе счастье. — раздосадовано и чуть надломано сказал глава ордена, похоже еле удерживая влагу, скопившуюся в уголках глаз Лань Чжань решительно кивнул, поворачиваясь в сторону активно жестикулирующего мужа, и на тонких губах расцвела невиданная никем ранее мягкая улыбка. Вэй Ин стоял в компании трёх адептов, строго увещивая — Занимайтесь усерднее, не ходите на ночную охоту без старших, Сы Чжуй проследи для меня за Мо Сюан Юем. — Конечно, учитель, не волнуйтесь. — ответил мальчик, и нижняя губа его задрожала. Цзинь И всегда был более эмоциональным и чем-то отдалённо напоминал этим Цзянь Чэна в юности, так что сейчас он был первым, кто не смог сдержать горестных чувств расставания, бесшумно пуская одинокую слезу по раскрасневшейся щеке. — Учитель Вэй, Вы больше не вернётесь? — как-то совсем поникше прошептал Сюан Юй — Хи-хи, с чего бы мне это не возвращаться? — заговорчески тихо ответил Вэй Ин и подмигнул Сказать, что адепты засияли похлеще начищенных медяков, это ничего не сказать. Они, как будто исцелились после долгой смертельно опасной болезни, накинулись на старшего с крепкими объятиями. Собственно Вэй Ину ничего не стоило поднять их троих одной рукой и закружить, с заливистым детским хохотом. Даже Лань Ци Жэнь не смог остаться в стороне, сдержанно кивая своему племяннику, как бы выражая своё согласие со сделанным выбором. А ведь именно он когда-то давно сблизил эту пару, так что внутренняя сваха, о существовании которой мужчина так и не узнал, наконец, получив желаемое, удовлетворенно заснула до следующей весны. Есть ещё одна непоседливая пара в ордене Гу Су Лань, на которой бывший глава ордена может вдоволь отыграть свои козырные. Лань Юань, а ранее Вэнь Юань, вырос под строгим надзором Лань Ванцзы умным, сильным, способным адептом ордена Гу Су Лань, которого не стыдно было брать на встречи кланов и не бояться за честь родного ордена. Всегда сдержанный, способный оправдать все надежды старшего поколения, но не лишенный собственных желаний и стремлений и свойственной в таких делах упёртости. Этим он, как нельзя сильнее, напоминал Лань Чжаня. Мо Сюан Юй же скорее был полной противоположностью, хотя старался вести себя благовоспитанного и придерживаться всех четырёх правил ордена, в котором живет, но даже слепому было видно, что чувствует он себя при этом, как вольная птица в клетке, как сокол в руках хозяина с колпаком, задвинутом на глаза. Старательный, дотошный в деталях своей работы, исполнительный, но в душе у него бушует океан чувств, а в сознание ураган мыслей и планов. Лань Ци Женю этот юноша представлялся маленькой копией Вэй Ина, только проблем от него было поменьше. Спасибо его непоседливому учителю, который смог немного попридержать буйный нрав приемника. Именно таким молодым, амбициозным заклинателем, когда-то бывший глава ордена хотел видеть нерадивого ученика. Но ошибки прошлого учат, что на каждого непоседливого найдётся свой укротитель, который создаст гармонию в этих непростых отношениях. Цзян Чэн и Хуай Сан прислали общее письмо с разными почерками и смыслами послания, как в детстве они любили это делать. Начиналось оно красивыми, витиеватыми, легкочитаемыми иероглифами, выражающими своё почтение к особе, коей адресовано будущее письмо, дальше шли размашистые чуть неразборчивые слова, горячо обещающие сломать ноги по возвращению женатиков в Облачные Глубины. Далее искренние поздравления с пожеланиями обрести заслуженное счастье с описанием тысячи и одной мучительной пытки, которые под конец стали совсем не читабельные из-за сильного гнева автора и дрожащих рук. Такие искренние горячие пожелания сделали настроение Вэй Ину на целый год вперёд. И хотя раньше он читал такие письма в одиночку, сегодня за завтраком не удержался и звонко, разными голосами, декламировал мужу послание, подмечая не сдерживаемую наконец улыбку и тихие хмыканья в ответ на свой заливистый надрывной хохот, от которого бессмертный катался по полу, чем отлично выполнил роль половой тряпочки, начищая поверхность до скрипящего блеска. После не самой спокойной ночи и тяжёлого пробуждения, это письмо было лучшим лекарством.***
Мальчик упал на колени перед маленьким ручьём с ледяной водой, пытаясь пережить приступ рвоты, от которой внутренности как будто переворачивались и водили хороводы с сжиганием чучела внутри хрупкого изнуренного тельца. Стойкий дурной запах от не самой чистой воды нисколько не помогал плачевному состоянию, но ребёнок, кажется, в своём приступе даже не замечал этого, остервенело оттирая свои детские ладошки от киноварной липкой жидкости. Ручей перед его серыми, как у слепого, глазами вмиг окрасился в алый цвет, от чего желудок свело очередной судорогой. Если бы он что-то ел, то неприменно сейчас это стремительно покинуло бы организм, но мальчику было позволено, лишь наблюдать за тем, как сочные ягоды и фрукты исчезают за занавесью шершавых, припухших губ, как трещинки на них заполняет сладкий сок, который стекает аккурат с подбородка вниз на точёные шеи и дальше в ямочку между ключиц, мешаясь с подсохшей капелькой пота. Отвратительная, сладкая, нескончаемая пытка, которую ребёнок вынужден был терпеть по несколько раз на дню, не становилась легче с каждым разом, лишь усложнялась, поддразнивала. И сегодня, когда бесплодные попытки побега остались в прошлом, когда личный кошмар твоей жизни был собственноручно убит, на душе отчего-то не пели птицы, не расцветала радуга после бури. Там горели огни лесного пожара во время многолетней засухи, воняло болото, засасывая в трясину звонких обитателей неба, спокойные волны мирно заснувшего моря окрасились в яркий киноварный оттенок крови. Той самой горячей, красной, точно свадебный шёлк или спелая вишня, которая брызнула фонтаном из вспоротого декоративным фруктовым ножечком горла. Залила дорогие простыни огромной кровати, с задернутыми полупрозрачными белыми пологами с алыми пятнами, украсила бледное, испуганное, детское личико своими жгучими каплями, точно перчатки, обвилась вокруг нежным пальчиков, тянулась дальше к истертым запястьям и острым локтям. Серые глаза безразлично наблюдали за новым предметом одежды, который захватывал все больше территории на маленьком теле, перекрывая нефритовую невинность алым оттенком свободы. Той самой недостижимой, желанной, наказуемой, которая теперь была в его руках, окрашенных кровь по локоть. Какова цена этой свободы? Сколько стоила эта борьба? В кого он превратился на пути к своим желаниям? Он не хотел об этом думать. Не хотел вспоминать. Все чего ему сейчас хотелось — это уйти, как можно дальше и забыть пережитое, как страшный сон, который отнял у него долгие годы жизни. И он забыл. Стёр эту страницу жизни, запомнил лишь доброго мужчину, что подобрал его своими сильными, бережными руками и показал мир, окутанный фиолетовым светом. Мир, в котором красный цвет принадлежит розам, вишням и разбитым из-за детской шалости коленкам. В ответ на красный следует белый цвет бинтов и мазей, цвет заботы и любви, которой у него не было раньше. Но вспомнил об этом Вэй Ин не сразу. Первое, что он почувствовал — это жжение в горле из-за сорванного голоса, первое, что увидел — янтарные глаза, наполненные тревогой и пониманием, в них не было место для жалости, которую Усянь не хотел видеть, не хотел получать, не хотел вновь узнавать о ее существовании. Второе, что он получил с утра, это внимание самого любимого человека, принадлежащего ему в этой вечной жизни, мягкие прикосновения шершавых пальцев воина к своему заплаканному во сне лицу, бережные, укрывающие объятия рук, в которых крылась сила греческого Бога, которая никогда не будет обращена в сторону сероглазого. Такой родной низкий бархатный голос, спокойно и решительно уговаривающий расслабиться, довериться, отпустить, который так не сочетался с искренней мольбой открыться, позволить помочь, разрешить просто быть рядом, всегда, даже когда плохо, когда весь мир против, когда смерть дышит в спину. Горячие уверения, нерушимый завет не отпускать… никогда… как бы не просил, как бы не бежал и не скрывался, следовать неотступной тень, неугомонным призраком… всегда. И Вэй Ин верил, дрожал и рыдал, то ли от воспоминаний кошмара, то ли от счастья, после услышанных слов обещаний, хотел было ответить, но голоса не было, тогда он просто сжимал сильнее одежды на спине супруга, которому было все понятно и без слов, потому как сильное бессмертное тело, способное сокрушить гору, уничтожить многотысячную армию, затмить солнце своим величием, доверительно, нуждающееся льнуло к хрупкому телу смертного заклинателя, в поисках укрытия, заботы, поддержки, которую получал в огромных живительных дозах. Это утро было таким необходимым, таким искренним, тем, что расставит все по полочкам. Первые лучи выжигающего светила, рассеят последние сомнения и страхи, оскверняющие в прошлом страдающие души. Пока уставший, вымотанный бесконечными, оставшимися с детства переживаниями парень будет мирно посапывать в коконе тёплых, заботливо принесённых одеял, другой с лёгкой волной тревоги будет украдкой воровать картинки этого умиротворённо уснувшего, любимого чуда, охраняя хрупкий утренний сон и тайком подливая в свежий чай лекарство для раздражённого горла. Чтобы потом легкими поцелуями, дыханием, точно от взмаха крыльев бабочек, разбудить смешно морщащего носик бессмертного, забавно невпопад открывающего чуть покрасневшие на фоне ясно алых радужек глаза, отнести сдавленно смеющуюся гусеничку к любимому завтраку, на две трети состоящего из перца, кормить своими палочками смущённого, наполовину дремлющего любимого. Чтобы на середине завтрака смотреть за театром одного актёра, самозабвенно читающего утреннее послание от двух глав именитых орденов, со всей ответственностью заявляющих преподнести свои искренние поздравления на больничные койки двух счастливых бессмертных, на которые они попадут, если ещё раз будут заставлять старших братьев так волноваться.