Концепция "Трех обезьян" для попаданки (пока завершен)

      Ребята, помните, чем больше отзывов, тем больше мотивации писать!

***

      Я стою перед домом и несмело оглядываюсь, пытаясь понять, где я нахожусь. Я знаю, что это мой дом — вернее, тот, который принадлежал мне раньше, но сад слишком сильно разросся, а стены снаружи перекрасили, поэтому я с трудом могу узнать его. В сердце колет болью от осознания того, сколько именно я пропустил. И перекраску дома, и высадку новых растений, и разрастание сада, и появление новых садовых фигур.       Даже появление детской площадки, которую мои родители, видимо, поставили для моего младшего брата Хироки, и то прошло без меня.       Не по своей вине, разумеется, но тем не менее….       Мне так становится жаль то ли себя, то ли родителей, что плакать хочется.       Это действительно больно понимать, что я исчез из их жизни на долгие годы, так что я просто не узнаю то, что раньше было мне почти роднее всего. Это меня пугает, и я, если бы не Дазай, просто развернулся бы и ушел. Но он стоит рядом со мной и крепко сжимает мою руку, приободряя и поддерживая, поэтому я все же нахожу в себе силы поднять руку и позвонить в звонок. Она предательски дрожит, но я перебарываю себя и нажимаю на кнопку на удивление твердо.       Не последнюю роль здесь сыграл Осаму, который поехал со мной в качестве моральной поддержки. Если бы не он, я едва ли бы смог остаться здесь или позвонить, чтобы не сбежать, почувствовав себя слишком чужим. Мне отчаянно хочется плакать от осознания того, что мы теперь просто посторонние люди, но я держусь. Я могу поплакать и на обратном пути, а пока буду улыбаться, будто все хорошо. Судя по взгляду шатена, он прекрасно понимает, о чем я думаю, но, слава Будде, ничего не говорит, потому что в ином случае я бы разрыдался прямо здесь.       А этого, все-таки, хотелось бы избежать.       Честно говоря, это очень странно. Ведь я никогда не был тем человеком, который чересчур робок или нерешителен. Наоборот, чаще всего я пер напролом, когда считал, что я поступаю правильно. Так что моя нерешительность меня скорее злит и раздражает, чем что-то еще. Наверное, это потому, что я понимаю, что я для них теперь уже посторонний человек, как и они для меня, но сердце все равно болит. Слишком сильно, чтобы я мог справиться.       Некоторое время мы ничего не слышим, а потом раздаются голос и торопливые шаги. Меньше чем через двадцать секунд дверь распахивается, и на пороге я замечаю нянюшку, которая сначала следила за мной, а потом взяла шефство над Хироки. Она постарела и пополнела, но я ее легко узнала. Она посмотрела сначала на Дазая, от чего почему-то очень сильно побледнела и ее взгляд стал затравленным (честное слово, она так сильно затряслась, что мне показалось, что ее удар хватит).       Она смотрит на него, как мышь, которая встретила гигантскую змею, что хочет ей пообедать. Вроде бы должна бежать, но тело цепенеет, и мышь не может с места сдвинуться. Такой животный ужас я никогда раньше не видел у людей. Недоуменно хлопаю ресницами и смотрю на Осаму. Тот ловит мой взгляд и пожимает плечами, показывая, что он тут совершенно не причем.       Да и склонен про это думать, потому что я могу с очень большим трудом принять, что взрослый человек так сильно боится одиннадцатилетку.       К тому же, я ему полностью верю, ведь он, все-таки, ребенок, хотя меня довольно сильно удивляет реакция нянюшки. Она будто демона или призрака увидела. Причем, она даже не смотрела на меня, хотя это могло бы многое объяснить. Она четко смотрела прямо на шатена. Странны дела твои, Будда… Я даже засомневался на миг, так ли невинен и безобиден Дазай, как хочет показать. С другой стороны, он никогда не обижал меня и не делал ничего, что могло бы меня расстроить, так что, наверное, дело тут в чем-то другом.       Когда нянюшка все-таки перестает трястись и более-менее успокаивается, она переводит взгляд на меня. Тут же ее глаза расширяются, она открывает и закрывает рот, просто не зная, что сказать, а потом сторонится, распахивая дверь, и кричит в дом: — Господин, госпожа! Чуя вернулся! — от ее пронзительного крика у меня тут же заболела голова, поэтому я поморщился и невольно отступил назад. Тут же слышны грохот падения чего-то тяжелого. Слышу еще то, как бьется посуда, а потом слышатся множество шагов. Уже через минуту у двери столпились все. Я вижу папу, беременную маму, которая чуть ли не плачет, а за ними сбоку высовывается недовольная мордашка с черными волосами и голубыми глазами. Это Хироки. Он недоволен и зол, насуплен и зол. Кажется, обижен потому, что про него все забыли. — Чуя-сан… — папа делает шаг вперед и хочет меня обнять, но Дазай загораживает меня под мой недоуменный взгляд и не дает обнять меня. Его рука сжимает мою почти до боли, и я понимаю, что он очень переживает и боится. Думает, что я останусь здесь и откажусь уходить с ним? Глупый… Я ведь не смогу этого сделать.       Во-первых, как бы мне ни было горько это признавать, этой семье я и правда больше не являюсь близким и любимым человеком. Слишком давно мы не виделись. Я люблю их, но не могу и не хочу с ними оставаться.       Во-вторых, я уже слишком сильно и крепко привязался к Осаму и Мори, чтобы куда-нибудь уйти от них. Я просто не хочу это делать.       В-третьих… Даже если бы мне предложили остаться, я бы отказался, так как не хочу подставлять мою семью перед Правительством.       Снова замечаю тот же панический взгляд, которым они все смотрят на шатена. Будто действительно невероятно сильно его боятся. Будто встретили самое страшное, что вообще могли встретить в этой жизни. Если бы он был постарше, я бы понял их страх, ведь помню, каким страшным тот может быть. Но ему ведь всего одиннадцать! Так почему смотрят, как на демона во плоти? Разве куча взрослых должна смотреть на него, как на самого опасного и ужасного человека в своей жизни?       Недоуменно хмурюсь.       Честно говоря, мне трудно в это поверить. Снова смотрю на Дазая и почти вижу над его головой собачьи ушки, ведь он всегда был рядом со мной таким восторженным и милым, находясь рядом со мной очень радостным. Нет, я просто не могу поверить, что именно Осаму вызывает опасения. Он же милый и невинный ребенок! Может, дело в том, что Мори-сан в последний момент своего посещения, когда узнал о моей судьбе, сильно напугал их, а так как Осаму сопровождал его, вот они перенесли этот страх и на него?       Ну, честно говоря, в это мне поверить куда проще, чем в то, что все эти люди боятся одного ребенка. — Зачем вы пришли? — отец говорит это очень странно, пристально глядя на Осаму, вообще не отводя взгляд. Будто с диким хищником говорит, момент слабости с которым закончится летально. Складывается впечатление, что он говорит это не нам двоим, а только шатену, но это… странно. С другой стороны, я понимаю, почему он не хочет пускать в дом тех, кто принадлежит Портовой мафии. Все-таки, там находится его семья. Но все равно это как-то странно.       Я понял бы, если бы этот страх и защитная реакция была направлена на взрослого человека, но на одиннадцатилетнего ребенка… — Мы пришли забрать вещи Чуи. — говорит Дазай, нагло ухмыляясь. Пихаю его локтем в бок, намекая, что нужно быть вежливее, но ни капли раскаяния не вижу. А улыбка становится только наглее, а еще я улавливаю в ней какую-то темную ноту… опасность? Не опаску, а именно опасность, словно он угрожает. — Вежливее. — шиплю на него, аккуратно прищипывая за бок. Но, видимо, все равно слишком сильно, потому что я буквально чувствую, что ему больно. У него даже мускул не дрогнул, и я чувствую небольшую зависть. Если бы я так ущипнул самого себя, то давно бы уже хныкал над наливающимся синяком, а ему хоть бы хны. Виновато вздыхаю, чувствуя вину за это. Пожалуй, со своей силой нужно быть аккуратнее. Осаму фыркает и закатывает глаза, а потом исправляется: — Можем мы пройти и забрать вещи Чуи? — тон просящий, но угроза из голоса никуда не делась. Он словно и правда готов выйти на бой со всем миром, чтобы защитить меня. Это очень мило, но я не понимаю, почему он ведет себя так по отношению к моей семье. Будто они — его худшие враги, что в корне не верно, но я ничего не говорю. Наверное, после того, как он узнал, куда именно я делся и где именно я был, это отношение к ним вполне понятно. Я ведь никогда не говорил ему, что я почти добровольно отправился в лаборатории. — То есть… — мой отец запинается, а мама бросается в слезы. Видимо, это шалят гормоны, так как я не вижу в ее глазах, чтобы она особенно скучала или грустила. Вот отец — да, а она… Она уже отпустила меня и похоронила. Умом она понимает, что я — ее сын, живой и дышащий, но она почти ничего не чувствует ко мне. Только знание того, что она должна что-то чувствовать, заставляет ее плакать, а не то, что она рада меня видеть или горюет из-за меня. Нянюшка чувствует ко мне куда больше — это я по глазам вижу, пусть и не рискует приближаться.       Интересно, и все-таки, чем Дазай их так пугает?       Своим взглядом?       Или пистолетом за пазухой? Так и знал, что его нужно было отобрать! — То есть мы его забираем. — говорит Осаму, растягивая губы в широкой усмешке. Смотрит очень торжествующе. Я снова пихаю его в бок, хотя старался сделать это не очень сильно. В прошлый раз я переборщил, и не хочу сделать ему еще один синяк. Надо будет извиниться за это. — Он здесь только для того, чтобы собрать свои вещи и забрать их.       Я вижу, что отец хмурится и хочет что-то сказать, но потом переводит взгляд на меня и замолкает. Я радостно улыбаюсь ему, и он отшатывается, словно я ударила его по щеке. Вздыхает и кивает: — Хорошо. Чуя-сан, — смотрит на меня. — Все твои вещи в твоей комнате. Можете пойти и забрать их.       Шатен отрывисто кивает и тащит за собой, от чего я даже не успеваю толком переброситься с семьей и словом. Только оглянуться и увидеть тоскливый взгляд отца, расстроенный мамы, взволнованный нянюшки и недовольный Хироки. Последний смотрит так, будто хочет ударить. Ну, думаю, он как раз в том возрасте, когда очень сильно ревнуют свою семью к кому бы то ни было. Особенно к старшему брату, который пропал неизвестно куда и появился неизвестно откуда. Особенно которому отец уделяет внимания куда больше, чем ему (когда я был его возраста, мне уделяли примерно столько же внимания).       В своей комнате я быстро оглядываюсь и начинаю собирать вещи. Одежду я даже не думал брать, потому что давно из нее вырос, но вот мой ноутбук с зарядкой, книги, скрипку и кое-какие деньги, часть которых спрятал в заначку под кроватью. К тому же, я хочу забрать свою старую игрушку — голубого пингвинчика с белой манишкой, желтым клювом и лапами, розовой бабочкой на шее и в забавной бело-розовой шляпке. Его мне на третий день рождения подарил отец, и я привязался к нему.       Мне не хотелось бы оставлять его, если я могу его забрать.       Пингвинчика Лоло я вручил Дазаю, который с интересом, а потом со смехом посмотрел на меня. Видимо, ему очень сильно хотелось сказать что-то о том, что я остался в детстве, но при этом он благородно сумел удержать неприятный комментарий. Наверное, побоялся, что иначе получит от меня подушкой в лоб. Иногда только так можно заставить его помолчать и не нести чушь. Быстро складываю все в сумку, пытаясь вспомнить, куда именно я дел ноты.       В памяти полнейший провал, но, кажется, раньше я частенько забывал их в комнате с пианино. Может, и тогда я так сделал? Иду в комнату, чтобы поискать ноты. Мне требуется около двух минут, чтобы обнаружить их под крышкой.       Забираю их и собираюсь уходить, как замечаю, каким именно взглядом Осаму смотрит на пианино. Вспоминаю, что частенько раньше играл ему. Хочет, чтобы я поиграл? Или прошлое вспомнил, когда мы проводили дни вместе? — Хочешь, я сыграю? — тихо спрашиваю, внимательно рассматривая его. Шатен мнется, а потом решительно кивает. Улыбаюсь ему и сажусь за пианино. Разумеется, пианино за столько лет уже знатно расстроилось, но на нем играть все равно одно удовольствие. Особенно когда видно, насколько Дазай наслаждается этим. — Спой. — просит он, делая щенячьи глазки. Смеюсь над этим, но пою. Это песня на французском про фей, которые должны показать морякам дорогу к сокровищам. Она тягучая, но веселая, и мне очень нравится перелив мелодии. Пальцы быстро бегают по клавишам, словно я не отсутствовал долгих пять (?) лет, а все это время играл на пианино и упражнялся в виртуозности. Я слышал ее от Вишенки, который частенько брал эти песни из разных миров, которые создавал или по которым гулял. А потом он мне подарил ноты. — Красиво… — Хочешь спеть со мной? — спрашиваю его и начинаю играть следующую мелодию. На этот раз это песня Вокалоидов «Дитя Солнца» на английском языке. Она мне действительно нравилась, так что я выучил ее наизусть. А отличная память от Вишенки просто не позволила мне ее забыть. Я правда ему благодарен, хотя иногда от хорошей памяти одни проблемы, потому что я до мельчайших подробностей помню все время, которое провел в лаборатории, и не могу его забыть.       Конечно, я помню все это не так остро, ведь эти воспоминания приглушены, но все равно слишком отчетливо помнил все это. Я будто снова нахожусь в лаборатории, где холодно, темно и очень страшно, а где-то там ходят ученые, ставящие экспериментами над детьми. У детей мертвые глаза, будто припорошенные пеплом. Они даже не похожи на людей — только на пустых кукол-марионеток, у которых отрезали ниточки, и это очень страшно.       Мне очень страшно и… — Я здесь, с тобой. — Дазай неожиданно хватает меня за руки и стискивает их своими, смотря мне прямо в глаза. Я от неожиданности вздрагиваю и выпадаю из воспоминаний, чувствуя облегчения. Все-таки возвращаться в место, которое было твоим худшим кошмаром, не очень-то хочется.        Замечаю панику в его глазах и благодарно улыбаюсь ему, потому что он меня действительно сейчас спас. Всегда спасает, когда мне снятся кошмары про это ужасное место. Вишенка предлагает мне стереть память о лабораториях, но я отказываюсь, потому что это было бы просто очень несправедливо по отношению к детям и ученым, которые остались там.       Тем более, я — это все мои воспоминания, и мне не хотелось бы лишиться их. — Да, я знаю. Спасибо. — благодарю, ожидая, пока он отпустит меня. Но проходит больше пяти минут, и этого не происходит. Явно видно, что от этого он кайфует, так что мне самому приходится аккуратно вынимать руки из его захвата, чтобы закрыть крышку пианино. Встаю с места и тяну его за собой обратно в комнату. Нужно забрать вещи и убраться отсюда. Я хочу съесть что-нибудь вкусненькое, чтобы успокоиться. Желательно, какую-нибудь шоколадку. Или чипсы. Или мармелада. Или...       В общем, неважно, какую именно, но я хочу вкусняшку!       Собираюсь вручить Лоло Дазаю, чтобы самому понести сумку с остальными вещами, но он возмущенно качает головой и отдает пингвиненка мне, а сам хватает сумку. Я вижу, что ему немного тяжело, ведь вещи отнюдь не легкие (одна скрипка в совокупности с ноутбуком чего стоит), но он упрямо отказывается отдавать все это обратно. Я ведь и уговаривал его, и говорил, что сам справлюсь, и напоминал про свою способность, но он упрямо мотал головой.       Вздыхаю и смиряюсь с тем, что сумку нести будет он. На это было очень смущающе смотреть, ведь я будто специально ребенка заставил это сделать и использовал детский труд, но он выглядел таким довольным и гордым, что нес тяжести за меня, что я ничего в итоге так и не смог сказать.       Как говорится, чем бы дитя не тешилось, лишь бы ничего не взрывало. Ну, или в его случае не самоубивалось.       Когда мы спускаемся вниз и собираемся уходить, отец просит меня отойти и поговорить с ним наедине. Я вижу, как сильно Осаму не хочет отпускать меня туда одного, но я успокаиваю его и все равно иду. Он ведь, в конце-то концов, мой отец. Не думаю, что он станет мне как-то вредить. — Прости. — это первое, что он говорит, после того, как заключил меня в крепкие объятия. Я чувствую, как его мелко потряхивает, а руки дрожат. В голосе надлом, будто он почти плачет. — Прости, Чуя… Прости. — Ничего, я все понимаю. — улыбаюсь ему, вздыхая. Да, понимаю необходимость того, что он отправил меня в лабораторию, но не принимаю. Я не ненавижу его и не хочу отомстить, хотя, наверное, стоило, но мне действительно очень обидно. Просто я думаю, что было бы, если бы на моем месте был именно маленький Чуя. Что он бы пережил? Ведь его бы это просто сломало. Я его прощу, но не думаю, что это смог бы сделать канонный Накахара. — Я думаю, что мы все тебя не заслуживаем. — тихо говорит отец, крепко стискивая меня в объятиях, и, кажется, всхлипывает. Его шепот заставляет меня залиться краской стыда, потому что я не понимаю, когда он успел так подумать. Я отнюдь не святой человек, и просто не понимаю, с чего они вдруг решили, что они меня не заслуживают. — Мы не заслуживаем тебя       Разве это не я должен быть тем, кто их не заслуживает? Хотя бы потому, сколько именно людей из-за меня погибло в момент моей первой Порчи. — Не говори такого, отец. — тихо говорю. — Это ведь неправда. — Это ты не понимаешь, насколько на самом деле в этих словах истины. — хрипло смеется он, отстраняясь. — Возможно. — не спорю, хотя чувствую скептицизм насчет этого. Я вот уж точно не считаю себя человеком, которого не заслуживают.  — Я открыл тебе счет в банке, и каждый месяц клал определенную сумму. Я продолжу делать это до твоего совершеннолетия. Я дам тебе банковскую карточку, так что, надеюсь, ты сможешь распорядиться этими деньгами с умом. — тихо продолжает он, протягивая мне пластиковый прямоугольник. Медленно киваю, принимая его. Не понимаю, зачем он дает мне его. Я бы простил его и без этих денег, ведь у меня и своих навалом. — Также я купил квартиру и оформил на тебя. Я передал Мори ключи и бумаги, так что у тебя по совершеннолетию будет своя квартира. — Спасибо. — тихо киваю, потому что купить подобное в Йокогаме невероятно сложно. Все-таки, в Японии очень много народа, поэтому и квартиры очень дорогие. Даже не представляю, сколько именно он потратил на это. — Но не стоило тра… — Стоило. — строго перебивает он меня. — Я хочу хоть как-то компенсировать то, что ты испытал из-за меня.       Вздыхаю и киваю, кусая губы. Я бы и так простил его, но не понимаю, зачем он мне сует все это. Будто купить хочет. — Мори сказал, что берет над тобой шефство. Он тот человек, которому можно доверять. Надеюсь, что ты будешь счастлив. — тихо говорит он, аккуратно отпуская меня и отходя на шаг. Я снова смотрю в глаза своего спокойного и строгого отца, будто сейчас ничего и не произошло. Я киваю и собираюсь уходить, когда он останавливает меня, хватая за руку. Недоуменно оборачиваюсь и вижу, что он явно сомневается. Потом все-таки решается и понижает голос до максимума, когда тихо произносит. — Пожалуйста, будь очень осторожен с этим парнем. — С Дазаем? — недоуменно спрашиваю так же тихо, вскидывая брови. Он оглядывается по сторонам, кажется, немного нервно, а потом кивает: — Да, будь осторожен. Он не так прост, как кажется. — тихо говорит, подходя ближе и наклоняясь, чтобы прошептать в ухо. — Я не могу объяснить, почему именно, но нас всех от его взгляда в леденящий холод бросает. Так не может смотреть обычный ребенок, как будто… — его передергивает. — Будто из его глаз смотрит сам Шинигами. — Я… — не знаю, что сказать. — Ничего не говори. — он качает головой. — Просто надеюсь, что я ошибаюсь. В общем, просто будь очень осторожен. Особенно с ним. Пообещай. — Но… — Пообещай. — настойчиво повторяет отец, и я вижу в его глазах полыхающую решимость. Вздыхаю и киваю, про себя удивляюсь всему этому. Получаю точно такое же эхо удивления от Арахабаки, который тоже не понимает, что происходит. — Хорошо. Я обещаю. — медленно киваю. — Ладно. — он вздыхает с явным облегчением и ежится, будто почувствовал холодный озноб. Странно, если учитывать, что в доме точно нет никакого ветра. Почему-то мне кажется, что на меня очень внимательно и пристально смотрят, но сколько бы я ни оглядывался, никого так и не заметил. Глюки, что ли? — А теперь ты можешь идти, только… — Только? — недоуменно спрашиваю, вскидывая брови. — Да. — отец кивает. — Только пообещай, что хотя бы будешь писать письма. Ты не обязан этого делать, и я понимаю, что я этого уж точно не заслужил, но мне было бы спокойнее, если бы ты хотя бы раз в месяц писал, что с тобой все нормально. Ты не обязан, но… — Я буду писать. — говорю твердо, потому что понимаю его волнение. Улыбаюсь ему и повторяю. — Я напишу.       Меня снова стискивают в объятиях, и, кажется, он плачет. Я покорно стою и обнимаю его в ответ, то и дело похлопывая по плечу.       Буквально через пять минут я и Дазай выходим из этого дома, окончательно ставшего мне чужим, прихватив все вещи, которые я хотел забрать. Мы идем к машине, которую с нами отправил Мори. Там нас ждет какой-то из подчиненных Огая, которого вроде бы зовут Икари, после чего мы садимся туда. Я хочу сесть на соседнее сиденье, но Осаму не пускает меня и сжимает в объятиях. Ну, спасибо, что хотя бы на колени к себе не усаживает, а ведь порывался.       Здесь, в машине, я могу расслабиться и поплакать в объятиях шатена, ведь мне действительно горько от того, что я едва ли когда-нибудь снова смогу увидеть свою семью. Конечно, я буду писать письма и получать ответ, но это будет не то. Нет, вернее, увидеть-то смогу, но никогда не верну то тепло, которое чувствовал до четырех. Пусть я чувствую немного обиды из-за того, что они, судя по всему, оставили меня позади и стали двигаться дальше, но я могу их понять.       Мы слишком долго не виделись, чтобы они продолжали жить прошлым. Тем более, у них есть Хироки и еще один ребенок, которым они будут дарить свою любовь. Так что у них есть те, кто помогает им идти вперед. — Все хорошо, Чуя. — тихо говорит шатен, поглаживая меня по волосам и крепко обнимая. — Все хорошо. Я с тобой.       Да, это так. Со мной Дазай, со мной Мори, со мной Кьюсаку и даже Элис, которая иногда слишком много капризничает. У каждого из нас есть то, что будет нашей поддержкой и опорой и что поможет двигаться дальше. Так что обижаться на моих родителей за то, что они не сосредоточились на мне, просто глупо. Это не мои чувства, а, наверное, того Накахары, который был ребенком и который бесконечно верил в то, что родительская любовь всегда будет с ним.       Но время прошло, и настал черед двигаться дальше. — Кстати, Чуя… — тянет Осаму, когда я успокаиваюсь и пригреваюсь в его объятиях, решая подремать. Эмоциональная встряска высосала все силы. Сонно мычу что-то вопросительное. — О чем с тобой говорил твой отец? — О том, чтобы я был счастлив. — сонно бурчу, так как у меня просто не осталось сил бодрствовать. Отец говорил, что я должен опасаться Осаму, но я просто не могу этого делать. Я даже не могу представить, что он сможет меня предать или сделать что-то во вред мне. Я не знаю, откуда взялась такая твердая иррациональная уверенность в том, что он всегда будет на моей стороне, но она есть. Почему-то я уверен, что никого ближе шатена у меня нет и уже не будет.       Очень странное ощущение, но я не то чтобы против.       Я думаю, что отец не прав.       Разумеется, Дазай в будущем может стать очень опасным и хладнокровным человеком, но он сейчас просто очень милый и хороший ребенок. Я просто не верю, что он может кому-то навредить!       И я сделаю все от себя зависящее, чтобы он и дальше оставался таким светлым, хорошим и милым ребенком.       Я правда хочу, чтобы он был счастлив.