Часть 1
18 февраля 2020 г. в 00:33
Сюэ Ян не помнил, в какой период времени стал притворяться Сяо Синчэнем. Рана от потери цели в жизни, коей являлась самая мучительная месть для даоса, тревожила и болела. Цель эта ускользнула из рук — всего лишь на секунду отвёл взгляд, и белые одежды, как и земля, наливаются красным, и кровь темнеет, багровеет, сверкает в лучах закатного солнца.
Но зато Сюэ Ян прекрасно помнил, как бродил по улицам в поисках того, кто сможет помочь. Как выискивал информацию, и как от него практически все бежали в страхе. Ну, те, кто смог, конечно. Когда Цзянцзай проникал в тело очередного беглеца, Чэнмэй безумно смеялся. Так истерично, что порой собственное лицо заливалось горячими слезами, скатывающимися к растянутым в безумной улыбке губам. И в эти моменты он отчаянно проклинал собственную невнимательность. Свой просчет в том, что душа, разбитая на миллиарды осколков, никогда не станет его марионеткой. Даже после смерти Сяо Синчэнь нанес сокрушительный удар, словно ножом, и теперь этот нож зудел под рёбрами каждый чертов день.
И день менялся с ночью уже в который раз, сбивая со счета. В какой-то момент, возвратившись в похоронный дом и усевшись возле гроба, в котором лежал, словно живой, даос, Сюэ Ян понял, что с таким подходом далеко точно не продвинется.
— Эй, Сяо Синчэнь, — его голос каждый раз дрожит, когда обращается к даочжану, — Ты же не будешь противиться, если я стану тобой?
Улыбка вновь растягивается на губах Чэнмэя, а после по похоронному дому эхом отдается тихий, нервный смех.
Цзянцзай всегда наблюдает за мальчишкой так, словно тот — его великое детище. Он сдержал его, даже когда Чэнмэй вилял хвостиком перед даочжаном, преисполненный светлыми чувствами к Синчэню, и хрипло говорил сквозь улыбку, давая обещание "показать руки по локоть в крови". Это много значило для Цзянцзая, который в тот момент даже был готов разорвать этот чертов контракт, расценивая его, как предательство. Но сейчас... Сейчас его некогда бравый мальчонка вновь кидается из крайности в крайность, заставляя Ниспосылающего несчастья неодобрительно качать головой. Да, это злит. Да, раздражает. Тем не менее, Цзянцзай понимает, что где-то глубоко внутри Сюэ Яна сидит тот маньяк, который время от времени подпитывает демонический клинок кровью. Пока что этого достаточно. Но больше всего злит то, что этот сорванец удумал одеваться в одежды белые, да еще и таскать этот мертвый груз — Шуанхуа. Вздор. Пусть только попробует пойти по светлой дорожке, да с мечом льдистым за спиной — глотку перегрызет и поминай как звали. Но всё это лишь оставалось размышлениями с самим собой, ведь пока не придет время, Цзянцзай не сможет вновь обрести материальную форму. Ему остается лишь наблюдать со стороны и не вмешиваться. Но если мальчишка хоть немного подпортит свою идеально-черную душу, месть будет страшной.
Белоснежная плотная ткань накрывает глаза, погружая Сюэ Яна в кромешную тьму. И в этот момент он чувствует себя совершенно беззащитным котенком в этом жестоком мире.
— Так вот что ты видел все это время: кромешную тьму, которая обволакивает собой все, но... — губы трогает ухмылка, а рука тянется вперед, словно что-то пытаясь схватить, — тебе хватало смелости улыбаться каждому новому дню.
Чэнмэй сдергивает эту повязку, вновь ощущая, как свет слепит глаза. Все же, чертовски приятное чувство — зрение.
И он вновь приближается к гробу, в котором вечным сном спит Синчэнь, проходится кончиками пальцев по острым скулам, надавливает большим пальцем на холодные губы, заставляя их чуть приоткрыться, и смотрит: долго, внимательно, подмечая каждую деталь в этом спокойном лице. Сюэ помнит каждую морщинку, которая выступала на лице даоса, когда тот улыбался или истерично рыдал, умоляя пощадить его жизнь. Краткий смешок вновь разносится по похоронному дому.
"Здесь убрать, там поменять. К черту эти тряпки, что пропахли потом и кровью. Да, хорошо, а затем еще заколоть. Вообще отлично."
Сюэ Ян смотрит на свое отражение и практически не узнает самого себя. Чэнмэя в отражении выдают лишь зеленые глаза, да отсутствие мизинца. Но и с этим легко справиться: на глаза повязку, а руку перебинтовать, мол, поранился. Остается лишь одна проблема: ему не нравится это чувство, когда совершенно ничего не видно. Ян мгновенно теряется в пространстве, словно не ощущает собственным телом ничего, а в памяти совершенно не откладывается где и что находится. Нужна практика.
Цзянцзай уже слишком долго наблюдает за этим фарсом и, если бы имел настоящее тело, то сейчас сидел бы за столом, попивая зеленый чай и кидаясь колкими комментариями в сторону Чэнмэя. А тот, в свою очередь, лишь огрызался бы в ответ. Все же, у Сюэ был, есть и будет только лишь один друг — он сам. И их с мечом души, судьбы, жизни намертво сплелись в этой эпохе, и вряд ли эту нить возможно разорвать.
— Там стена, — флегматично подмечает Ниспосылающий Несчастья, когда Чэнмэй в очередной раз практикуется в незрячей ходьбе. Сколько раз мальчишка уже наворачивался, падал, расшибал колени и сдирал кожу до мяса на единственной ладони. Но каждый раз поднимался и продолжал, словно из предыдущего опыта совсем ничего не запомнил.
И от этого комментария, такого ленивого, уверенного в том, что слова даже не коснутся чужих барабанных перепонок, Сюэ Ян останавливается, едва не ткнувшись кончиком носа в деревянную стену.
— Цзянцзай? — уши невольно вздрагивают, стараясь прислушаться к источнику голоса. Точнее, осознать, с какой стороны исходит звук. — Неужели, я тебя опять разочаровал?
Чэнмэй кратко усмехается, все так же продолжая стоять, почти прилепленный носом к стене. Все же, такого гостя нечасто можно услышать, а увидеть — тем более.
— Мне слишком лестно от того, что ты меня слышишь, — Цзянцзай почти утробно урчит от этой внезапной возможности поговорить с Чэнмэем, а не с полудохлой тушей льдины, которую даже потыкав палочкой фиг разговоришь. — Зачем тебе все это?
Последние слова теплым дыханием касаются уха Сюэ Яна так, словно Ниспосылающий Несчастья действительно сейчас находился за спиной и касался губами. Но это было вовсе не так. Возможно, когда лишаешься чего-то, приобретаешь взамен другое. И, вероятнее всего, заменой зрения сейчас стала возможность слышать больше, чем раньше.
— Это мой маленький секрет, — он шепчет в ответ, улыбаясь широко, а после тихонько так в смехе заходится, словно прокручивая мысленно всё, что копится в пакостливой головушке.
Имея теперь возможность слышать голос Цзянцзая, который, в своей саркастичной манере, подсказывал, как не врезаться, не запнуться, или просто указывал направление, Ян начал привыкать к тьме проще. Да и общий эмоциональный фон Чэнмэя становился стабильнее, ведь раньше, из-за потери того, с кем попросту можно поговорить, в его голову лезли всякие дурные идеи. Так они с каждым днем становились ближе, чем когда-либо раньше. Да и Ян уже настолько привык быть ведомым собственным мечом, что нужда в зрении практически пропала. Ведь как только он снимал повязку, Цзянцзай испарялся.
Оставалось лишь одно незаконченное дело, самая суть существования Сюэ Яна — клан Чан, из которого в живых остался лишь Чан Пин. Он был хорошим мальчиком, когда забрал собственные показания, но недостаточно хорошим, чтобы навсегда оставаться живым. Отличная возможность проверить, насколько люди станут доверять Чэнмэю в образе Сяо Синчэня.
Цзянцзай что-то ласково мурлычет на ухо, и на губах Сюэ Яна невольно проявляется легкая улыбка. Однако, он уже так вошел в образ, что эта улыбка кажется не гадкой, а доброжелательной. И все вокруг так ярко улыбаются в ответ, не разбегаются и даже подходят к знаменитому Сяо Синчэню, восхищаясь его грацией и красотой. А Цзянцзай за спиной лишь иронизирует и ставит тетральную постановку одного актера, изображая все, что происходит.
— Прекрати, — подавляя смешок, бурчит под нос Чэнмэй, чтобы никто не увидел разговора с самим собой.
Чан Пина найти было не сложно. И совсем несложно было расположить его к себе, лишь выведя на разговор о том, зачем же он забрал собственные показания против Сюэ Яна. И этот доверчивый дурак все карты на стол выкладывает. А после Чэнмэй, что руководствуется глазами Цзянцзая, укладывает пьянющего Чан Пина на стол. Связывает. Удерживает. И склоняется так близко к лицу, улыбаясь уже своей улыбкой маньяка.
— И как ты думаешь, с чего бы начать? — он достает из рукава собственный меч и лезвием легко поддевает чужие одежды, разрывая их в лоскуты. К чему это дурацкое зрение, когда они с мечом — одно целое.
Время шло медленно. Они оба знали, что линчи — дело не одного дня. Перебазировавшись под покровом ночи в более укромное место, Чэнмэй накачал Чан Пина дурманящим отваром, чтобы тот не засыпал и не терял сознание. И заранее вырвал ему язык, чтоб не слышать слов мольбы.
Кусочек за кусочком, плоть сына мерзавца опадает шматками на пол с хлюпаньем, а выражение его лица — бесподобно. Страх, мольба о пощаде или о быстрой смерти. Но нет, у них с Цзянцаем совсем другие планы, и через несколько дней, когда тело Чан Пина было настолько изуродовано, что больше походило на решето, Сюэ Ян вновь склонился над мучеником. Но вместо испуганного взгляда увидел тьму. Тьму, которая хочет это сделать.
Ладони обхватывают трясущуюся черепушку, сдавливают ее крепко, как спелую дыню, а большими пальцами Чэнмэй очерчивает редкие ресницы.
— Тшшш, — успокаивающе произносит, — это закончится еще не скоро.
И с последней фразой, расплываясь в улыбке, нажимает пальцами на глазницы и выдавливает глаза из орбит. И они лопаются под натиском, словно сырой яичный желток, когда пытаешься его размешать. И липкая слизь, кровь и слёзы пачкают пальцы, а отчаянное мычание заполняет помещение.
— Дай мне, — Цзянцзай ласково берет инициативу в свои руки, словно накрывая собственными чужие ладони, чтобы ими управлять, и спокойно, играючи вынимает эту кашицу, которая когда-то была глазами. Небрежно скидывает её на пол, идеально вычищая окровавленные глазницы. Разве что не блестит.
Чан Пин еще дышит, хрипит, но это ненадолго. И они трое это понимают.
— Здесь совершенно нечего ловить, идем. — Чэнмэй протирает собственные ладони, оставляя голого, почти разодранного в клочья мужчину лежать на столе и мычать в наркотическом опьянении. Как только эффект спадет, он умрет от болевого шока и потери крови. Это самая страшная смерть, которую он желал бы и для Сяо Синчэня. Но, так как даос уже умер, Сюэ Ян сделает каждого похожим на своего даочжана.
И Цзянцзай с этим спорить не стал. Ведь сейчас у Ниспосылающего Несчастья есть все, что нужно: полное подчинение чужого тела и доступ к многочисленным убийствам. Особенно было прекрасно то, что их желания совпадали. И все равно на этого Сяо Синчэня, который чуть не разрушил такую прекрасную душу: даже если у Яна получится его воскресить, мальчонка уже не сможет избавиться от повязки, что связывает их души в одно целое.