Нечего терять

Так мы и стали жить. Мужчина был цветущим, улыбчивым таким. Я бегал на работу, потом возвращался домой и порой обессиленно падал на диван, сразу же поддаваясь долгожданному сну. Руднёв к этому относился более чем почтительно, да он сам по себе был человеком очень тихим, даже чересчур скромным для моряка. Вот приду с работы уставший, весь красный, порой прозябший на остановке, а он посмотрит на меня своими понимающими глазками, предложит кофе и вмиг растворится в квартире, если я ему учтиво откажу. Душа у него была нараспашку, нередко я замечал, что к нему все соседи слетаются, если нужно чем-то помочь, на чай пару раз уже звали, а он, видимо, отказывать людям совсем не умеет, всё улыбается и молча помогает. Правда про себя он порой совсем забывает. Вот будет целый день дома что-нибудь чинить и обязательно забудет пообедать, а потом приду я с работы, спрошу у него про это и как получит он от меня нагоняй! Я зачастую готовил ужин и делал заготовки на следующий день, всего по мелочи, но так, чтобы хватило на два мужицких живота, а Фёдор за этим внимательно следил. В доме у моряка всё было не таким, как в тот день. Всё оживилось, посветлело, наполнилось свежестью, будто я разогнал его личные тучи под потолком. Однако, порой на обоих нападала тоска и философские настроения. Мы садились за стол на кухне, прикуривали по сигаретке и говорили. Обсуждали жизнь, службу, про любовь много твердили. Руднёв всегда трепетно относился к последней теме, но я видел и то, что она для него самая болезненная. Он всегда сжимал свои мощные кулаки и весь тускнел, когда мы говорили о своих девушках, о их былой красоте и о том, где они сейчас, с кем они сейчас. Голубые глаза серели от грусти, от тоски и страха одиночества. Моряк нередко томно вздыхал, но часто уводил тему в нужное ему русло, не позволял мне долго мусолить его этот роман с любительницей шляпок. Мы много говорили о своеобразной жизни отшельника, о её трудностях и недостатках. Высокорослый был замечательным собеседником, он много повидал и с удовольствием делился опытом, но порой бывал нелюдим и мог внезапно прервать диалог, сославшись на какое-нибудь незаконченное дело. И откуда он только эти дела брал? С потолка, наверно. В квартире всегда была чистота, порядок, уют, она даже пропиталась теплом и наконец стала комфортной для краснодарского жителя. Много времени было посвящено дисциплине, но, поверьте мне, я с измальства был человеком очень воспитанным и послушным, знал пределы допустимого и пару раз сам отчитывал Фёдора за его проколы. Он относился к этому снисходительно, улыбался мне, извинялся и неловко чесал затылок, шмыгая носом. Однажды мы вновь засели на кухне. Я пришёл с работы, окрылённый белыми ночами за окном и предстоящим выходным, а Руднёв сидел с банкой пива в руках, придерживая гитару за гриф, и молча смотрел на меня своим виноватым взглядом. Я подошёл к нему, положил ладонь на его широкое плечо и с пухловатых губ сорвался обречённый вздох. - Рассказывай. Тёмноволосый попросил меня присесть и, просидев пару секунд в тишине, почти решился на диалог, но вдруг замолк, отставив банку с пивом в сторону. - Мне сегодня позвонила моя мама. - твёрдо ответил Фёдор. Я вопросительно смотрел на него, в голове было много разных мыслей и догадок, но я даже представить не мог, что же могло случиться реально. - Понимаешь, Ярослав, мы с ней не общаемся уже лет пять, если не больше. Мне и квартира эта от неё досталась, помню кинула она в меня конвертом с деньгами и ключами, выгнала из дома, так кричала на меня, так ненавидела. - Что? Почему? - склонившись над столом, вскрикнул я. Руднёв махнул рукой и потащил гитару в свою комнату, а я смотрел вслед его походке и вспоминал тот день, когда моряк подхватил Щербакова и тихо так, с лёгкостью отнёс его в другую комнату. К чему я это вспомнил? Да чёрт его знает. Тяжёлые шаги были, такие усталые, обречённые. - Я на душу страшный грех взял, сам себя проклял и теперь обречён. Когда-то передо мной встал вопрос: родная мать или любимый мною флот? И я, мечтая стать человеком с большой буквы, выбрал второе. Ты бы видел лицо моей мамы, когда она своими дрожащими руками кинула в меня большим таким конвертом и кричала в след, чтобы духу моего в её квартире не было. Я был так потерян, так ненавидел себя за это, а деваться уже некуда. - Это ужасно... - прошептал я, глядя на Фёдора. Тот кивнул головой и снова по-доброму улыбнулся мне. Вот у него была маленькая особенность, которая мне очень нравилась. Он своей улыбкой мог поднять настроение, приободрить и поддержать. Его лицо становилось очень чутким, расслабленным и очаровательным, но сейчас я видел с каким трудом ему даётся всё это. - И зачем она звонила сейчас? - С Днём Рождения поздравила, сказала, что гордится мной. Да много чего хорошего сказала. - по этим шершавым щекам побежал тоненький ручейок слёз, который Фёдор быстро вытер рукой и он быстро прекратился. - Спустя столько лет молчаливой злости... Я думал, что она рано или поздно просто убьёт меня или начнёт снова на меня кричать, ругать за то, что я выбрал бездушные железки. - Это ведь хорошо, Фёдор, не унывай! Она простила тебя и я в этом уверен. Пойми, родители всегда любят своих детей, они всегда их ждут и будут рады видеть. - я встал с табурета, подойдя к голубоглазому и взъерошив его волнистые волосы. Тот взглянул на меня, сжав губы. - Она гордится тобой. И, казалось, Руднёв сейчас снова прольёт свои слёзы, сдавленный недомолвками и разрубленными отношениями с мамой, но он стал холоден, как айсберг, в его глазах виднелась только военная выдержка и сожаление. В раковине были две тарелки и я зачем-то сиюминутно кинулся их мыть. Моряк так и сидел за столом, подпирая голову руками. Я понимал его, но не до конца. Мне было сложно его поддержать, хотя так хотелось. - Да не понимаю я этих женщин. Мне уже под сороковник, а она только сейчас, представь, лишь в этом году позвонила, чтобы меня поздравить. Неужто так долго держится обида в людских сердцах? Неужто это что-то такое едкое и большое? - вспылил голубоглазый, непонимающе разведя руками во время своей речи. Я закинул полотенце на плечо и с усмешкой посмотрел на негодующего моряка. - А сам-то ты разве не держишь на неё обиду? Разве тебе не обидно, что родная мать с тобой вот так обошлась? Понимаю, что ты не звонил ей из-за страха быть посланным, но если она так же думает сейчас? Если ей тоже сейчас тяжело и неприятно, боязно за своего сына? Ты думаешь, она не переживает за тебя? Да каждый день, наверно. - навалившись на кухонную тумбу, с лёгкой серьёзностью перебил я. Тогда Фёдор оглянулся на меня, призадумался и молча кивнул головой, вновь уйдя глубоко в своё сознание. Каждый занимался своими делами где-то часа полтора, а потом я пришёл в комнату моряка, застав его с очередной книгой в руках. На этот раз он читал "Бегущая по волнам" Александра Грина. Мне тоже нравилось это произведение, но, судя по выражению лица Фёдора, для него это было не просто убийство времени и не просто буквы на старой бумаге. Он внимательно бегал глазами по строчкам, заботливо перелистывая шуршащие страницы. - Любишь чтение? Частенько вижу тебя с книгой в руках. - присев на кровать, робко произнёс я. Руднёв слегка повернул голову в мою сторону, не отрывая взгляда от мелких строк. Это был немой, но очень понятный ответ. - У меня мало увлечений сейчас, так что времени на чтение много. Мне нравятся книги. - наконец голубые глаза блаженно взглянули на меня. Я широко улыбнулся и, подскочив, резко подбросил мужчине идею о прогулке до Невского. Погода сегодня была вполне хороша и добра к нам, дул юго-западный ветер и я был рад частому солнцу на малооблачном небе. Видно, погода сегодня чувствовала день рождения Фёдора и посему была хороша. И вот мы выходим из матросской квартиры. Фёдор был одет в бежевую рубашку с чёрным галстуком, чёрную тужурку и на голове его была белоснежная фуражка, которой он очень гордился, постоянно восхищённо поднимая на её козырёк свой взгляд. Рядом с таким красавцем я в своём потрёпанном пальто и тёмных джинсах чувствовал себя неловко. Все на нас смотрели, девушки чуть ли шеи не ломали, когда мы вышли на проспект. Я старался держаться к Руднёву не слишком близко, но порой меня «прибивало волной» к нему и он с неловким ойканьем приобнимал меня за плечи, защищая от толпы. — А ты, как погляжу, с толпой сливаться не умеешь. — подметил голубоглазый, схватив меня за запястье и притянув к себе, когда поток потащил меня назад. — И как ты целым до дома доходишь? — А я просто в волну ныряю и доплываю до нужного адреса. — обиженно пробурчал я, чуть нахмурив брови. — Да и вообще, это я сегодня в такой качке оказался, а обычно иду напролом. — Ну-ну. — отведя взгляд в сторону, язвительно выдал моряк, но я не обиделся на него. Мне стало до жути неловко из-за этого. Мы стремительно шагали по улице. Я вновь не заметил того момента, когда один пройденный квартал превратился в ещё три. Мы прошли мимо парочки театров и всё это время тёмноволосый рассказывал мне истории создания некоторых мест, изредка хватаясь за фуражку, когда её пытался подхватить ветер или какой-нибудь дурак щёлкал по выпушке. Шли мы достаточно долго, но быстро, я начал уставать и чувствовал, как тяжелеют мои ноги, которыми я всё медленней и медленней шевелил, едва поспевая за походкой моряка. Иногда мне казалось, что он гордо марширует по улице, улыбаясь прохожим, расходившимся в стороны. — Чудеса какие-то творишь. Второй раз уже замечаю, что народ порой уступает дорогу, когда мы идём. — вновь перейдя на быстрый шаг, запыхтел я. — Это просто уважение и взгляд. Вот смотришь ты уверенно вперёд, зацепившись за цель, шагаешь ровно, ритмично и всё вокруг как-то само способствует тому, чтобы ты до цели своей удачно дошёл. — пояснил Руднёв. Я зацепился взглядом за Московские ворота, частично закутанные в строительные леса, и очень уверенно зашагал вперёд, но, казалось, народ расходился из-за моей нелепости и белой фуражки позади. — А тебе не кажется, что это всё из-за?.. — показав на голову, намекнул я, чуть прищурив свои тёмно-синие глаза и заметив, как расплывается в нежной улыбке мужчина. Мы замолчали, а потом не сговариваясь, когда обошли ворота, свернули в небольшой садик, где присели на лавочку отдохнуть. Ноги немного гудели, но если память мне не изменяет, то до проспекта нам идти не меньше часа. Я устало вздохнул, закинув голову назад и приоткрыв рот. Над головой моей были зелёные листья, которые не переставали шумели из-за ветра. Я подёргивал ногами, озираясь на Фёдора. Тот сидел с закрытыми глазами и словно медитировал. Мимо нас прошли две наипрекраснейшие девушки, зацепившиеся за нас взглядом и даже севшие на скамейку наискось. — Фе-едя, Федь, — прошептал я, дёрнув моряка за рукав тужурки. — Смотри какие красавицы. Так и прожигают взглядом. Иди познакомься, может одна из них вообще твоя судьба, а ты тут спишь! — Да они молодые, ты посмотри, как юные комсомолки. — шёпотом возмутился мужчина, раскрасневшись и бегло осматривая девушек. — Сейчас подойдёт к ним такой старик. Сам лучше иди, ты моложе, красивее. — Ой, ну вы гляньте на него, сам в фуражке, а боится. Иди. — я толкнул его со скамейки. Тот смущённо приподнялся, посмотрев на меня осуждающим взглядом, снял свою фуражку, поправив волосы, и стремительно двинулся к девушкам. Я смотрел на него со стороны и сам чуть не сгорел со стыда. Нет, он держался молодцом, не качался из стороны в сторону, даже не нёс чепухи, по крайней мере лица у девушек были всё такие же добрые и улыбчивые. Вдруг они все рассмеялись, голубоглазый развернулся и подошёл ко мне. — Сказали, что моряков не любят. — не присаживаясь на скамейку, огласил Руднёв, а после разочарованно вздохнул, посмотрев мне прямо в лоб, — И просили тебя подозвать к ним, чтобы познакомиться. Я подскочил, взял Руднёва под белы рученьки и пошёл мимо девушек, которые недоумевающе переглянулись и одна даже соскочила, пройдя за нами пару шагов. — А я тоже моряк. — выкрикнул я, забрав у тёмноволосого из рук белую фуражку и определив её на свою голову. — Мне идёт? — повернувшись к нему лицом и широко улыбнувшись, поинтересовался я. Мужчина рассмеялся, кивнув головой. И мы шли так пару минут, после я вернул головной убор его хозяину и посмотрел на слегка розовеющее небо над головой. На город опускался приятный закат, облака собирались в маленькие кучи, медленно проплывая по небесному полотну, было так светло и уютно на улице. Мы продолжали идти по Московскому проспекту, а я всё ещё держал моряка под руку, совершенно об этом забыв, но на улице было удивительно мало народу и случайный прохожий шёл своей дорогой, даже не поднимая на нас взгляд. И всё же я люблю Петербург.