А если там под сердцем лёд, то почему так больно жжет?

В горле скреблась начинающаяся простуда, пальцы от холода практически не гнулись. Бейонд честно предупредил, что скакать на оленях, пусть даже и волшебных — весьма сомнительное развлечение. «Он того не стоит», — повисло в воздухе невысказанным. Но Кэлпи разве об этом задумывался, когда сердце щемило от тревоги, а бескрайняя снежная пустыня пугала не больше, чем темная подворотня в родном дворе? И всё ради того, чтобы узнать, что Керамбит не хочет, чтобы его спасали. Кэлпи обессилено опустился на ступени и шмыгнул носом. Накатила усталость. Керамбит смотрел на него с абсолютным арктическим равнодушием. — Ну, значит, я тоже останусь тут, — ровным голосом оповестил его Кэлпи. Саша моргнул. Сквозь ледяное спокойствие пробилось что-то похожее на удивление. Кэлпи со внезапной злостью подумал, что, возможно, и не было на самом деле никакого осколка, Керамбит просто по жизни отмороженный. А Кэлпи себе что-то придумал. Искал его. Переживал. Идиот. Керамбит прошел мимо него к воротам, и под его взглядом они начали покрываться льдом. Кэлпи не нашел в замке Снежную Королеву, он в нем вообще никого не нашел. В огромном зале были рассыпаны сотни ледяных букв. Саша не был в плену. Саша просто был Керамбитом, и ему было плевать. Кэлпи заметил среди перемешанных букв, аккуратно выложенное «амбивалентный содомит» и истерически засмеялся. А потом обхватил колени руками и замер. Эхо его смеха заглушил свист ветра. Следующие несколько дней Кэлпи обустраивался в замке. Еда появлялась в одном и том же месте. От нее никогда не становилось теплее, но Кэлпи так и не умер от от воспаления легких. Даже простуда прошла. Кажется, это была какая-то особая магия — а может, Керамбит все-таки не хотел ему смерти. Может, ему было не настолько все равно. Кэлпи развлекал себя тем, что пытался рисовать. Портреты, пейзажи, случайные предметы. Часто — самого Керамбита. Красный кирпич на белоснежных стенах смотрелся чужеродно. Кэлпи нравилось. На третий день Керамбит остановился рядом и начал смотреть. — Зачем? — спросил Керамбит и скривился, но это было похоже только на бледную копию его обычных эмоций. — Это попросту жалко. — Я вообще жалкий, — не отрываясь от рисования ответил Кэлпи. — Мне вот и тебя жалко. Керамбит нахмурился. Задумчиво посмотрел на изображения изогнутого ножа, коньков и своего лица, а потом развернулся и ушел. На следующей день ледяные узоры на воротах сложились во что-то смутно напоминающее лицо Кэлпи. В зеркале в главном зале тоже отражался Кэлпи, только светлоглазый и абсолютно седой. Иногда он выходил из зеркала и садился рядом с Керамбитом, опуская голову ему на плечо. Выражение лица у лже-Кэлпи было такое же равнодушно-отбитое, как и у Керамбита. Только самому Керамбиту тот Кэлпи почему-то не понравился. Спичка давно догорела, что, разумеется, не помогло. Хренов Забэ и тут обманул. Теперь это было уже неважно, но ожог почему-то не заживал. Однажды Керамбит схватил его за руку и поднес ее к глазам. Хватка у него была крепкая, до синяков, поэтому Кэлпи попытался вырваться. — Мне больно, — прошипел Кэлпи, и Керамбит сразу же отпустил его руку. Лицо у него на миг стало растерянным и загнанным, как в тот день, когда он пьяным пытался ему что-то сказать, поймав у туалета в баре. Кэлпи тогда рассмеялся и обнял его за шею, не дав договорить. А сейчас мог бы посоревноваться с Керамбитом в том, у кого из них более холодное выражение лица. Воспоминание кольнуло остро и болезненно. Вечером лед в коридоре сложился в кривоватый цветок, а на ступенях обнаружился бинт. Кэлпи счел это извинением. — Ты мне безразличен, — упрямо проговорил Керамбит, зажав его у стены в коридоре. Между бровей у него залегла тревожная складка. Кэлпи робко кивнул, а потом провел рукой по отросшим волосам на затылке у Керамбита. Просто так. — Я тебя совсем не люблю, — отчаянно повторил Саша. А потом наклонился к нему и поцеловал.