Чрезмерный энтузиазм и его последствия

Стянув рубашку, Андрей рассматривает собственное отражение в зеркале в туалете. Благодаря бронежилету, на месте, куда угодила пуля, уже чернеет синяк, по бокам переходя в жизнеутверждающую синеву. На плече саднит несколько царапин — при падении он проехался им по асфальту. И ноет, уже даже не болит голова — ей он тоже приложился при падении. Но не мелочи из этого — только пуля и след от нее. То, что Андрей не проигнорировал бронежилет — удача и случайность одновременно. Они не рассчитывали на проблемы — проблемы такого плана, где у подозреваемого есть огнестрельное оружие, которым он готов воспользоваться — при задержании. И лежал бы Андрей сейчас где-нибудь в морге, дожидаясь двойника Киры Семеновны, которая провела бы вскрытие: после таких точных ранений не выживают, — а не рассматривал свои боевые награды. — Любуешься собой? — хмыкает Макс, появляясь за спиной в отражении. Он ободряюще улыбается, но улыбка эта — натянутая и вымученная. — Можешь составить мне компанию, — в тон ему отвечает Андрей. Ему не хочется, но он все же, морщась, надевает обратно свою грязную рубашку. Все равно сменной одежды нет. Только утром они сидели, пили чай на кухне и смеялись над тем, как Крюков и Надежда Викторовна смущаются всякой ерунды. Вряд ли у них, и правда, наметился роман, вот так чтобы сразу — и в отношения, — но вели они себя провоцирующе забавно. Макс предлагал подстроить им свидание, Кира Семеновна уже, кажется, придумывала себе платье на их свадьбу, а Андрей без энтузиазма уговаривал притормозить. А днем его чуть не застрелили. Макс аккуратно касается его спины чуть ниже лопаток и снова, несмело, но на этот раз искренне улыбается, когда ловит его взгляд в отражении. — Я подвезу тебя до дома? Не уверен, что Минздрав одобрит, если ты сам сядешь за руль. — А поездку на твоем мотоцикле Минздрав, по-твоему, одобрит? — спрашивает Андрей. Головой Макс думает не всегда; возможно, именно поэтому ему обычно везет — все, в том числе и удача, принимают его за дурака. Но это отнюдь не означает, что его желанию причинять добро стоит потакать без лишних вопросов. — Тоже нет, так что сегодня проверю, не угонят ли его с парковки перед отделением. — Макс говорит намеренно деловым тоном, будто отчитывается по делу, а потом ерошит ему волосы и делает шаг назад, к выходу. — Твои ключи я уже взял. Встретимся на улице. Это должно быть раздражающим, возможно, неуместным и напрягающим, но кажется Андрею… очаровательным. Особенно тот факт, что Макс спросил разрешения, но прямого ответа — да или да — ждать не стал. По дороге к дому в машине они открывают окна и включают радио. Вечер теплый, народу на улице мало, с моря дует соленый ветер. Не думать о том, что до этого вечера Андрей вполне мог не дожить, не получается, хотя Макс нашел волну с неприевшейся приятной попсой и периодически, отвратительно делая вид, что промахивается мимо коробки передач, касается рукой его колена. — Эй, ты просто такой задумчивый или тебя обкололи обезболивающими? Макс сосредоточенно хмурится, пытаясь припарковаться между побитой временем волгой и огромным заляпанным грязью опелем. Места для маневра не очень много, но искать другую парковку уже бессмысленно — во дворе все занято. Не самый удобный момент чтобы поболтать. — Вечер хороший, — в итоге говорит Андрей. — Подумал об этом. — А-а-а, — тянет Макс, глядя в боковое зеркало. — Похвально. Очень содержательно. Машину в итоге оставляют с номером под лобовым стеклом — есть шанс, что какой-нибудь особо габаритный автомобиль из двора выехать не сможет. Свет в подъезде мигает, хотя Андрей живет в относительно новом доме. И лифт, как назло, едет медленно. Цифры на табло неторопливо сменяют друг друга: десять, девять, восемь... Рядом стоит Макс и переступает с ноги на ногу, запихнув руки в карманы. Андрей в гости его не звал, а он в этот раз разрешения и не спрашивал. ...семь, шесть, пять... Но если бы слова в горле не застряли, то обязательно бы позвал. На работе, когда они, собственно, не заняты работой, они буквально не могут заткнуться, разговаривая или споря, но, стоит времени перевалить за шесть вечера, все как-то становится сложно. Будто все, произнесенное с этого момента, должно прозвучать веско и важно, но веское и важное в голову упорно не приходит. ...четыре, три, два... Наверное, придет тогда, когда нужно. ...один. Створки лифта со скрипом разъезжаются. Андрей буквально заталкивает Макса внутрь; не рассчитав сил, морщится от боли в плече и в груди. — Эй, ты чего?! — Тот выглядит удивленным и даже обиженным, спиной упираясь в стену. — Я же... Здоровый, широкоплечий, расстроенный, как ребенок, мужик — в другой ситуации Андрей над этим бы обязательно пошутил или просто бы посмеялся. Он тянет Макса за ворот рубашки, заставляя немного наклониться, и целует. Створки лифта закрываются, но он остается стоять на месте — никто не нажал кнопку этажа. Макс отвечает только тогда, когда Андрей уже начинает отстраняться. Может, он что-то напутал, навыдумывал, неправильно истолковал. Пьяные поцелуи, влияние момента — раньше Макс бегал за каждой юбкой, так с чего ему относится к этому серьезно или хотеть повторения. С энтузиазмом у него явные проблемы — его у Макса с перебором. Сдержанности ему хватает только на то, чтобы Андрей не вписался в створки лифта со всего размаха, когда он резко перехватывает инициативу. Потом одной рукой он тянет его за волосы назад и от губ переходит к шее, а второй шарит у него под рубашкой. Две вещи, друг с другом никак не связанные, происходят одновременно: в лифте гаснет свет, и Андрей мычит от боли. — Поаккуратнее там, гений. — Извини. Забыл, что с тобой нужно как с принцессой. Макс в темноте бьет по панели с кнопками и с первой попытки попадает в нужный этаж. Свет в лифте зажигается, а он обратно возвращает руку под рубашку, а губы — на шею. Андрей снова тихо мычит — стонет, не открывая рта, — чувствуя, как его пробирают до дрожи эти прикосновения и как он, не задумываясь, зачем, зарывается пальцами в чужие волосы. Когда створки открываются, Макс успевает расстегнуть половину пуговиц на его рубашке и удерживает его, покачнувшегося назад, на ногах. — Вблизи оно выглядит еще внушительнее, — говорит Макс, смотря на синяк на груди. Он легонько проводит по нему пальцами; это не больно — скорее неожиданно. — И лучше пулевого ранения, — отвечает Андрей. — Ну, почти все выглядит лучше пулевого ранения, если так подумать. Лестничную клетку они проходят спокойно, но, стоит закрыть дверь в квартиру, Макс снова теснит его к стене. Свои куртку и рубашку он, не глядя, бросает куда-то в сторону — наверное, целится на стул, но в итоге все валится на пол — и остается в одной футболке. И останавливается, вцепившись Андрею руками в плечи — и вот это уже больно, — а потом обнимает, несравнимо аккуратнее, будто он хрустальный и действительно сейчас развалится. И это почему-то волнует куда больше поцелуев в лифте. — Я никак не могу... — шепчет Макс сбивчиво. — Я же все видел. Как он выстрелил, как ты упал. Постоянно это в голове. Я так... Андрей гладит его по волосам, не зная, что может сказать или сделать еще. У него сердце рвет от нежности и сожаления. — Останешься? — наконец предлагает он. Макс отстраняется и делает шаг назад. Вешает куртку и рубашку, снимает кроссовки. Кладет ключи от машины на полочку рядом с входной дверью. И говорит: — Ага. Вряд ли он делает это специально, но все его действия — привычные, уже обыденные — буквально вопят о том, что Андрей пригласил Макса настолько давно, что он успел освоиться и привыкнуть, а он сам этот момент как-то упустил, поэтому теперь говорит понятные любому дураку, сами собой разумеющиеся вещи. Да и плевать. Пусть остается хоть навсегда — Андрей будет только рад. Естественно, вслух он этого не произносит. Но Макс понимает его и так — без слов.