Глава 2
Анис не успел ничего сообразить, как на пороге оказался мужчина в белом халате.
— Здравствуйте! Нужно было зайти для начала ко мне в кабинет, — затараторил он на французском, обращаясь к Анису, — Давайте пройдем ко мне, потом зайдете к родственнику, — мужчина схватил немного ошарашенного гостя за плечо, выводя из палаты, — Вильгельм, вы отдыхайте, мы зайдем позже, — обернувшись на пороге он обратился к пациенту.
— Идите за мной, — мужчина зашагал по коридору. — Меня зовут доктор Броссар. Вы меня понимаете?
— Да, — Анис прошел в кабинет, закрывая дверь с мыслью, что наконец-то ему пригодилось это безупречное образование, которое ему пытался дать отец. Французский он знал неплохо, не идеально конечно, но разговорный вполне хорошо.
— Если понадобится, у нас есть переводчик. Мы через него общаемся с Вильгельмом, — уточнил мужчина.
— Я сказал, не нужно, ближе к делу. Что с ним? — Анис уселся в кресло, выжидающе смотря на доктора.
— Вы брат Вильгельма? Можно ваши документы? — недоверчиво смотрел мужчина.
Анис бы мог взорваться в любой момент, но, сдержанно выдохнув, он достал документы и положил на стол.
— Простите, я просто обязан был проверить, — извинился Броссар, поправляя очки. — Дело непростое, Анис. Можно буду обращаться к вам так?
— Он ничего не помнит? — Анис проигнорировал вопрос, вся эта лишняя фамильярность была ему ни к чему.
— Да, к сожалению. Но он чудом выжил. Тяжелая травма головы, — он присел за стол, — Мы сделали, что могли, но память пока так и не вернулась.
— Что он помнит? — твердо спросил Анис, обдумывая дальнейшие действия.
— Главное, он может ходить, говорить, писать, читать. Он не помнит события. Даты, имена, ничего этого он не помнит.
— Это навсегда?
— Я не могу дать такой прогноз. Никто не может. Нужно лечение, реабилитация, и возможно, он начнет что-то вспоминать.
— Понятно, — он встал с кресла и направился к выходу.
— Анис, вы берете его под свою ответственность?
— Да, — не поворачиваясь, мужчина направился к выходу из кабинета. Доктор вскочил за ним, пытаясь остановить, — Я хотел бы дать рекомендации по лечению, восстановлению. Вам нужно наблюдение у врача!
— Я думаю, в выписке это все будет, — Анис так и не обернулся, шагая по коридору к палате Билла.
— Да стойте же вы! — Броссар догнал мужчину и перегородил дорогу, — Я не знаю, кто вы и почему так высокомерно себя ведёте, мне плевать на ваше уважение и прочее, но если вы будете себя так вести с моим пациентом, то в палату не зайдете!
— Да что ты?! — Анис закатил глаза и усмехнулся, одним движением убрав с дороги хилого доктора, открывая дверь палаты.
Броссар, сжав зубы последовал за ним, смирившись с наглостью Аниса, поняв, что спорить бесполезно. Да и вызывать охрану, лишний раз беспокоя Вильгельма, не захотел.
— Не травмируйте его! Никакого стресса и грубости! — успел он шепнуть Анису, когда тот уже зашел в палату. Он застыл, пристально смотря на брата.
POV Anis
Блядские мысли в голове путаются. Билл ничего не помнит. Просто, блять, не помнит! Это что за шутка, что за гребаный анекдот?! Не могу поверить, что это произошло и что я единственный его опекун. Такое даже присниться не может. Он теперь, сука, мне принадлежит! Что хочешь — делай!
Докторишка путается под ногами, что-то там лепечет на своем французском, только мне его не хватало. Сгинь уже. Оттолкнув, прохожу в палату, а зайдя, не знаю, что делать, что сказать. Как к нему обратиться, чтобы не вызвать подозрений. Между нами столько всего. Столько! А он лежит и ничего не помнит. Приехал, называется, позлорадствовать. Но то ли еще будет!
— Ээ… Билл, — голос, блять, как у алкаша пропитого. Давно я его имя вслух не произносил, даже как-то странно получилось, спокойно. Будто я и не к нему обратился.
Он слишком резко повернулся, отчего его волосы взметнулись и упали гладкими прядями на плечи. Не хочу думать, почему я это замечаю. Ладно. Все еще поверить не могу, что вижу эту сволочь. На всю жизнь меня зависимым сделал. Ненавижу.
— Здравствуй, — его голос был ослабшим и немного хриплым. Он посмотрел на меня, чуть улыбнувшись. Я вообще охренел, когда он так сделал. Улыбается? Мне? Сейчас одно желание выйти из палаты, иначе все, что тут происходит, начнет сводить меня с ума.
— Этой твой брат — Анис, — вмешался докторишка, представляя меня. — Он заберет тебя домой.
Домой, блять. Да, Билли, ты поедешь домой, где тебе было та-ак хорошо и будет еще лучше. Я усмехнулся и уловил настороженный взгляд врача.
— Я просто рад, что он жив и едет домой, — решил проявить немного вежливости я. — Можете нас оставить? Хотелось бы познакомиться.
— Только аккуратнее с ним, хорошо, — врач прищурил глаза, угрожающе смотря на меня. Я сейчас описаюсь, бля, он мне угрожает?
— Конечно, — улыбаюсь во все тридцать два.
Еще посверлив меня взглядом, он соизволил убраться. А я опять посмотрел на братца, такого беззащитного, жалкого. Наслаждение, а не картина. Вот теперь он ответит за все. Теперь будет расплачиваться за свои поступки, мелкая сволочь. И даже отец мне больше не помешает.
— Жаль, что я ничего не помню, надеюсь, что со временем все наладится, — он попытался что-то мямлить своим хриплым голосом, в то время как я почти неподвижно пялился на него. Это же все немыслимо просто.
— Значит, так. Я с тобой церемониться не буду. Что скажу — то делаешь. Мне не перечишь. У меня и так дел полно, с тобой только нянчиться не хватало! — я сказал это достаточно грубо (по-другому я в принципе не умею), что прям услышал, как он дышать перестал, замер. — Понял? — наклоняюсь к нему ближе.
— Да, — отвечает немного помедлив, боясь посмотреть. Прям дежавю сейчас было. Он так всегда делал раньше. Сука. Получается, в двадцать пять Билл обнулился до пятнадцати. Я будто на десять лет назад перенесся. Меня передернуло.
Я стою над ним, вижу, как он прикрыл глаза. Как его черные ресницы подрагивают, как он растерянно теребит пальцами эту жуткую больничную сорочку. Испугался.
— У тебя есть что надеть? — жестко, не отрывая взгляда от его лица. Такого, сука, не знаю, как назвать даже. Схватить хочется. И хватаю. Потому что могу, потому что в моей власти. Рука сжимает его подбородок, заставив поднять глаза и посмотреть на меня. Тонкие пальцы ложатся на мою руку, и меня буквально ведет от прикосновения. По коже бегут ебаные мурашки. Это всего лишь прикосновение. Что он такое?
— Мне больно, — а руку с моей так и не убирает. Холодная, нежная. Он всегда такой был. Одергиваю руку, проклиная себя за слабость, и отхожу от койки. Ведьма, блять.
— Так есть одежда? — взяв себя в руки, я усаживаюсь на стул, напротив.
— Нет, — качает головой, украдкой смотря на меня. Еще не понял, кто я, как со мной общаться. Ничего, скоро поймешь.
Вспоминаю, что охранник остался в машине, придется переть до него. Ничего не говоря, встаю и выхожу из палаты, оставив одного. Не знаю, какое я впечатление произвел, но я старался. Старался, чтобы он уже сейчас уяснил, кто я и кто в этой игре он.
Выйдя из палаты, я наконец-то почувствовал, как удовлетворён происходящим. Я о таком повороте событий даже подумать не мог, а тут такой подарок. Как только этим подарком распорядиться, что с ним делать? Он ведь пластилин в моих руках, могу слепить что хочу. Могу сказать, что хочу. Могу его жизнь заново придумать. Только вряд ли придумаешь веселее, чем было.
— Езжай в аэропорт, возьми ближайшие билеты до Берлина, Кёльн отменяется, — приказал охраннику, подойдя к машине. — Покупаешь одежду: костюм, ветровку, обувь примерно на два размера меньше моего. Носки, что еще там нужно? Трусы. Принесешь все в палату к Каулитцу, я не помню номер, узнаешь там.
Луис кивает и отъезжает. А я остаюсь постоять, покурить, ведь день действительно удался. Можно и понаслаждаться. Настроения такого, честно сказать, у меня давно не бывало. Знал бы отец, что так будет! Что бы он, интересно, сделал на моем месте? Когда я вернулся в палату, там уже стоял докторишка и, по всей видимости, переводчик. Услышав, как я зашел, все разом обернулись, а Билл незаметно для других, но так очевидно для меня испугался. Молодец, неплохо поддается дрессировке.
— Мы как раз рассказывали Биллу, что ему нужно делать по приезду, — пояснил переводчик на чистом немецком.
— Угу, — присев на стул, я вытянул и скрестил ноги.
— Еще ему вещи нужны в дорогу, — обратился ко мне докторишка.
— Будут.
— Хорошо, что вы предусмотрительный. В общем, зайдите в кабинет, дам вам еще рекомендации, — он строго, словно на школьника, посмотрел на меня. Не привык я к такому, еще слово — и могу вспылить. Мне хватило усилий лишь сдержанно кивнуть, даже не глянув на него. Я, конечно, бы мог не идти, а просто послать его. Все равно братца лечить не собираюсь. Но мысль, что я сейчас опять буду сидеть с Биллом в одной палате, почему-то казалась не лучшей идеей. Могу сделать что угодно, я слишком безбашенный. Уедем лучше спокойно. Я посмотрел на него перед тем как встать, но взглядом с ним не встретился. Он лежал, отвернувшись. Может, и лучшему. Черт возьми, я до сих пор не верю, что все так.
Докторишка распинался на славу, расписал все этапы лечения, рассказывал, как улучшить его состояние, как ему важна забота и спокойствие. Ну вот точно анекдот: я и забота. Знал бы он, кто перед ним. Я, наконец, устал его слушать, и, пообещав, что все будет отлично, забрал выписку и вышел из заточения. Утомил же он меня.
— Может, желаете чай, или кофе? — передо мной возникла та самая, с третьим размером. Хрен знает, медсестра она или нет, но белый халатик до колен ей очень даже ничего, я оценил.
— Я бы тебя желал и желательно горячую, — смеюсь, замечая, как она ошарашенно смотрит, а потом, смутившись, улыбается, чуть краснея. Вот шлюха, если бы захотел, я бы драл ее на ближайшей койке, но не до этого. Не хочется напрягаться. Не похоже на меня, но сегодня такой день, что можно сделать исключение. Или нельзя? Потому что она открыла дверь в какое-то подсобное помещение, зазывающе посмотрев. Ну, серьезно? Прям так сразу? Меня долго уговаривать не пришлось. Не скажу, что она была очень горячей. Ни лучше, ни хуже других, просто очередная дырка. Я даже, как ее зовут, не спросил, просто скинул резинку на пол и вышел в коридор, не попрощавшись. Что она чувствовала, меня не интересует. Меня вообще не волнуют чужие чувства. Это ведь я.
Прошло уже часа полтора, я сижу в какой-то больничной столовой и пью кофе. Немного противно. Но я упорно избегал его палаты, не хватало скандала или того, чтобы он отказался ехать со мной. Все-таки чужая страна, здесь все уладить будет сложнее. Немного терпения, Анис, совсем немного.
— Герр Каулитц, я все доставил в палату, — ко мне подсел Луис, — Вылет сегодня в восемь тридцать вечера, — он протянул три билета.
Я планировал приехать, позлить его, позлорадствовать и отправить в Кёльн. Конечно, я бы специально полетел с ним туда, чтобы побесить, поиздеваться. И чтобы побыть с ним подольше. Ну, что за гребаные мысли? Ненавижу это признавать, но так оно и есть.
На моих наручных часах было пять вечера. Пора бы собираться, еще нужно добраться до аэропорта, пройти регистрацию. Прийти в себя наконец.
— Жди в машине, — я встал из-за стола и направился к нему в палату. Зайдя, я встретился с недавним третьим размером, она помогала застегнуть ему рубашку. Насколько я помню, докторишка упоминал, что у него был вывих плеча и одна рука еще не совсем рабочая. Билл был почти одет, одежда мешковато висела на нем. Надо было затариться в детском магазине. Пиздец он тощий. Но даже сейчас слишком смазливый. Наверное, лучше было бы если его личико подпортилось, я бы остыл сразу. Не стал бы опять так зацикливаться на нем.
Медсестра постоянно смотрела на меня, стараясь поймать взгляд, нервно поправляя ему пиджак, и наконец я удостоил ее своим вниманием.
— Можно вас на пару слов? — она даже попыталась игриво улыбнуться.
Каких, мать твою, слов? Еще я на нее время не тратил, шлюха тупая.
— Пошла отсюда, — грубо, но пусть знает свое место.
Она, приоткрыв рот, что-то пыталась возразить, но, встретившись вновь с моим взглядом, видимо, передумала и, цыкнув, вышла из палаты, не забыв хлопнуть дверью. Бесит эта бабская черта. Сама же дала, чего выебываться? Билл молчит, наверное понимает, что со мной лишний раз не вякать. Я окинул его нелепый вид взглядом и кивнул в сторону двери.
— Пошевеливайся, у нас самолет.
Я слышал его шаркающие, не успевающие за мной шаги. Я всегда так хожу: довольно быстро и размашисто. Его еще чуть дверь не придавила, которую я с силой толкнул и, выйдя, не придержал. Это, блять, комедия. Просто лечь и ржать. Даже когда он сходил с бордюра к машине, умудрился споткнуться в большой для него обуви. Я, как херов герой, подхватил его за локоть больной руки, отчего он шикнул и с долей страха посмотрел на меня. Вот такой взгляд я знаю, возвращается реальность. Не то что эта его улыбка. Мне. В общем-то, не скажу, что это было ужасно, просто такого его я не знал. Чтобы он мне улыбался и не боялся. И то, что я сейчас об этом думаю, выбивает из колеи. Он как пожизненное наваждение.
— Спасибо, — еле слышно.
— Смотри хоть под ноги, идиот, — пихаю к машине.
Ехали молча, он смотрел в окно и не сказал больше ни слова. Оно и к лучшему, пусть молчит, нечего мне тут втирать. Я сам знаю, когда что сказать, а ему вякать не разрешал.
— Мы летим в Берлин? — уже в аэропорту, он, видимо, набрался смелости спросить.
Я кивнул, подходя к стойке регистрации и снимая солнечные очки. Не знаю почему, но я был напряжен. Похоже, он так на меня действует. Наверное, нужно привыкать к его присутствию. Хотя я вообще не намерен был к чему-то привыкать. Но ведь и отпустить я его не могу, все только начинается. Я мысленно потер руки от предвкушения.
Он сел у окна, посередине Луис, а я расположился с краю у прохода. Рядом с ним сидеть не захотел, тереться еще о него, все эти прикосновения делают из меня жалкого наркомана. До сих пор. Да-да, именно наркомана, только таким я помню себя в то время, когда он жил с нами. Как бы мне хотелось верить, что эта сволочь меня зависимым больше не сделает. Но, сука, раз я боюсь даже трогать его, о чем вообще говорить.
Лететь всего ничего, а ему поссать приспичило. Он, сука, нормальный? Почему нельзя было сходить в аэропорту? Урод, блять. Лезет через Луиса, потом пытается пролезть через меня. Я бы, конечно, мог встать, но слишком много чести. Трется своими хилыми конечностями, мелькнув своей задницей прям перед носом. Сука. Сука. У меня встал.
Я сейчас обозлен. На себя на, сука, весь мир за то, что он делает со мной. Сжимая кулаки, достаю журнал, делая вид, что читаю. Еще не хватало, чтобы он мой стояк заметил. Вот сволочь, вот же сукин сын! За все мне ответит! Когда он вернулся, я все-таки поднялся пропуская его. Но с таким видом, что он пожалел, что вообще рыпнулся в туалет.
Весь оставшийся полет я думал, что же с ним сделаю. Ведь все, что приходит в голову это — завалить. В смысле на кровать. Все. Почему же это так злит меня? Будто впервые хочу его. Бесит, что зависим до сих пор. Что увидев его, сразу тащу к себе в берлогу. Я с ним вообще какое-то животное. До сегодняшнего дня считал, что мне было достаточно того раза. Когда он униженный, голый и выебанный сидел в моей комнате и заливался слезами. Тех пощечин, тех слов. А мне мало. Мне никогда достаточно не будет, будь он проклят. Будь он проклят, что выстрелил тогда. Он бы сумел убить меня, а я… не в силах был этого сделать. Поэтому он вернется туда, куда должен, где ему и место. Быть тем, что мне принадлежит.
Наш особняк находится за городом, добирались мы около часа, все также в тишине. Он устал, по нему видно. Видок еще хуже, чем в больнице: круги под глазами, бледность, как у трупака, еще эти патлы спутанные на плечах. Когда мы почти подъехали, он умудрился уснуть и положить свою голову мне на плечо. Я от такой неожиданной наглости охренел. С силой отталкиваю его с себя, отчего он вскакивает, врезавшись в переднее сидение. Мне вот интересно, он живым доберется?
Охрана открыла ворота, и мы въехали внутрь. Чувствуется некое волнение внутри. Вдруг он сейчас все вспомнит? Я, конечно, расстроюсь, что так быстро. Управляющий уже стоял у входа. Работает он недавно, и чем-то отца напоминает, может, поэтому я его и оставил.
— Размести его в гостевой комнате, — обращаюсь к Герману, выйдя из машины и кивая на Билла. — Поест пусть тоже там.
Братец хотел что-то сказать. Весь его вид об этом говорил, но, посмотрев на меня, не решился.
— Спрашивай, — разрешаю.
— Я… жил в другом месте? — интересуется, мельком осматривая дом.
— Сейчас ты живешь здесь, — не собираюсь больше ничего объяснять и иду внутрь. Я вообще должен ему что-то объяснять? Можно, конечно, придумать. Можно сказать правду, а можно и вовсе оставить его без ответов. Пока на последнем остановлюсь.
— Билл! — услышав голос Марты, я обернулся. Она подбежала к братцу, обнимая, — Ты вернулся? Что с тобой случилось, Господи, ты болен?
— Марта, иди на кухню, живо! — приказываю, и я знаю, что не ослушается. Меня в этом доме ни одна собака ослушаться не может. Повариха с сожалением посмотрела на него и, кивнув на прощание, удалилась в дом, — Отведи его наверх, потом зайди ко мне, — обращаюсь к управляющему, направляясь в своей кабинет.
В моем кабинете тихо и спокойно, можно не спеша все обдумать, принять решения и просто отдохнуть. Меня успокаивает это место в доме. Я порой ночую здесь, на диване. Раньше это был кабинет отца, сидя за этим столом, он казался таким важным, таким влиятельным. Да он и был таким. Я теперь обязан ему соответствовать, хотя порой так хочется все бросить, на все плюнуть. Я устаю. Все эти отели, все эти бесконечные счета, проверки. Вечное напряжение. Еще и сборы на носу, от них голова болит круглый год. Нужно, чтобы все было под контролем, идеально отлажено. Один промах, и я труп или заключенный. Это никогда не дает расслабиться.
После смерти отца я еще жёстче стал, не знаю, откуда во мне это берется, но я убить могу, не задумываясь. Я и раньше мог, но сейчас это обыденность, просто злость или усталость может закончиться чей-то смертью. И я даже ни разу не пожалел. Я не знаю, как жить, если тебя никто не боится. Интересно, сейчас Билла прикончить бы смог?
— Герр Каулитц, вы просили зайти, — Герман сбил меня с мысли, стуча, а после заглядывая в кабинет.
— Никому из прислуги не общаться с ним, не разговаривать. Особенно это касается тех, кто работает здесь давно. Особенно Марту! Если узнаю, то буду зол, — они знают, чем это заканчивается, я уверен, что даже мышь не пикнет.
— Конечно, герр Каулитц, что-то еще?
— Следить за ним, чтобы за ворота ни ногой. Свободен.
Нужно еще позвонить Марселю, узнать, как обстоят дела. Столько времени потерял из-за этой сволочи. С утра позвоню. Все завтра. С час я еще посидел в кабине, скурив дюжину сигарет. Я бы тут и остался, но что-то тянуло наверх. Что-то, ага. Сука эта побитая.
Я поднимаюсь не спеша, оттягивая момент. Не могу решить, зайти к нему или нет. Да и спит он, наверное. Не смог все-таки пройти мимо его спальни и останавливаюсь, прислушиваясь. Как я, блять, себя сейчас ненавижу. Презираю даже. Постояв немного, приоткрыл дверь. Свет из коридора осветил спальню, но его там не оказалось. Меня это насторожило, но он ведь и в туалет мог пойти. Сука, стою тут как имбецил. Плюнув, решаю идти к себе в комнату, но, проходя мимо ванной, слышу звук разбивающегося стекла. Рванулся внутрь, наткнувшись на испуганные глаза Билла. Я знал, что он там.
— Прости, я случайно. Хотел помыться, и так вышло. Я все уберу, — он стоял в трусах и рубашке, которую не успел или, может, не смог снять. На полу лежали осколки от какого-то бутылька. Нет, Билл, это слишком, зря ты так. Даже в таком ущербном виде у меня на тебя встанет.
— Прислуга уберет, — отвечаю отчего-то чуть севшим голосом. — Помочь? — и не думая ждать ответа, подхожу ближе, удивляясь своей вежливости. Кому я когда-либо помогал?
— Да я справлюсь, — пытается вежливо отказаться, но я-то уже подошел, так что не отвертишься. Беру за пуговицу, расстегивая одну за одной. Ему неловко, это чувствуется, но опускает руки, разрешая помочь. У него другого выбора-то нет. У меня у самого пальцы не слушаются, пиздец. Расстегнув все пуговицы, обхожу его, беря рубашку за рукава, помогая стянуть. Взору открываются худые торчащие плечи, ребра выпирающие. И вся спина в еще не заживших ссадинах и багровых синяках. Справившись с рубашкой, откидываю ее в сторону.
— Спасибо, — он чуть улыбнулся, не зная куда смотреть. Наверное, думает, действительно я сейчас добрый, или, может, притворяюсь. Я сам не понимаю, зачем этот спектакль мне сдался. А его улыбка — это… красиво. Лучше бы я не знал, что он со мной таким быть может. Пиздец, меня ведет от близости.
— Угу, — стою как вкопанный, пялюсь на него. Насмотреться не могу. Так близко, стоит и лыбится. И губы эти, и глаза, и родинка. И волосы, сука, длинные. Все с ума сводило, все внутри рвало на части. Даже когда насиловал это до жути хрупкое тело, все равно внутри было это отчаянное чувство безысходности. Может, и не хотел я так. Но по-другому не мог уже. Ни я, ни он.
Будь мне сейчас двадцать, я бы от счастья свихнулся. Мечтал же о нем тогда. Чтобы заговорил, просто заговорил. Нахлынуло. А потом уже не до этого стало, я привык, что он ненавидит, и другого не ждал. А ведь сейчас он — чистый лист. Я бы мог написать всю историю заново. Что я несу? ЧТО. БЛЯТЬ. ТАКОЕ?
— Я дальше справлюсь, — благодарит, отступив на шаг, стараясь скрыть смущение. А я не обращаю внимания, протягиваю руку, проведя по ссадине на его острой ключице. Пальцами дойдя до живота, обвел наложенные несколько швов возле пупка. Я чувствую его дрожь. И все это так знакомо, так правильно. Интересно, что он сейчас обо мне думает?
Мне понадобилось немало сил, чтобы убрать от него руку. Я никогда не мог сохранять самообладание, тем более рядом с ним. Я никогда не ставил себе запретов, да и правил для меня не было. И я просто могу сделать с ним все что захочу, он в моей власти, в моем полном подчинении. Мое наваждение и мое проклятие. Ударить его хочется так же сильно, как впиться в его красивые губы.
Наконец, отшагиваю назад. Раньше бы не смог. Может, просто в тридцать два, член поддается контролю чуть лучше. Сказать правду, не знаю, что меня могло остановить. Можно было бы подумать, что его не лучший вид, но нет. Когда меня это могло остановить?
— Скажу, чтобы обработали, — в меня каким-то образом сестра милосердия вселилась.
Я оставил его, выйдя из ванной. Просто слишком четко увидел происходящее здесь восемь лет назад. Может, смотря на себя, на свои действия сквозь призму лет, я чувствую долю… сожаления? Разве такое может со мной быть?
Я корчу рожи весне,
Как умирающий Бог.
На моём поле чудес
Не вырастает любовь.
Дойдя до точки, уйти,
Не подбирая слова.
Я ускользаю, как тень,
Спасаясь сам от себя.
Вновь изнуряющий секс,
И как немое кино,
Мои иллюзии — бред,
Тебе опять всё равно…
***
— Открой, не зли меня еще больше, — Анис стоял возле ванной, дергая ручку в надежде открыть дверь, — Будет еще хуже, если я выбью эту дверь. — Открывай, — он перешел на крик. Ответа не последовало. — Ну, сука, ты сам напросился.
Он с остервенением начал пинать дверь, после выбивать плечом, и через десяток сильных ударов дверной замок все-таки поддался. Дверь с силой впечаталась в стену, и Анис наконец оказался на пороге. Плечо болело, кровь в жилах кипела, а злость, которая им сейчас овладела, не знала границ. Он был взбешен. — Я тебя предупреждал! — Анис влетел в ванную, сталкиваясь с испуганными глазами юноши. Первый удар был сильный, в него он вложил много злости. Билл моментально отлетел в угол, ударяясь о стену и падая на пол, прижал ладонь к скуле. А увидев надвигающегося тирана, закрыл голову руками, прикрываясь от следующих ударов. Вообще Анис не бил его часто, но если был зол, то ждать пощады было бесполезно.
— Я разве разрешал тебе? — Анис схватил его за короткие, неаккуратно остриженные волосы и потянул наверх, заставляя подняться на ноги. — Как ты посмел? — он прошипел сквозь зубы, смотря в заплаканные глаза.
— Это мои волосы… могу с ними делать, что хочу, — ему бы хотелось казаться сильным и отстаивать свои права. Но в том положении, в котором он сейчас находился, это было невозможным. Поэтому в очередной раз он просто рыдал, до смерти боясь брата, который сжимал его сейчас в железной хватке.
— Ты правда так думаешь? — он прижал Билла к стене, и вмазал крепкую пощечину, — Ты принадлежишь мне, уясни уже это наконец, — следом он влепил еще одну пощечину, а после еще. Удары были сильные, Анис не скупился. Билл схватился за лицо, и на белый кафель закапали алые капли.
— Решил мне что-то доказать? Забыл свое место, — схватив за шею, он развернул Билла и резким движением наклонил, прижимая грудью к ванной. Ему нравилась эта безграничная власть над ним. Этот садизм был в крови. Садизм, так хорошо переплетающийся с порочной зависимостью. Анис сам наполнялся себя всем этим. Это была некая необходимость. И раз Билл не смог когда-то принять и понять его, то пусть теперь получает, что заслужил. И невозможно уже что-то изменить.
— Не надо, я не буду больше, Анис, умоляю, — Билл понял, чего ожидать, и попытался вывернуться из его рук. Анис всегда это делал с ним. Было противно, от себя и от него. Но он научился терпеть, закрывать глаза и как-то абстрагироваться. Последний раз, когда Анис был зол, Биллу пришлось несладко. Боль, когда тебя рвут, такая сильная, что он пока и не знал, с чем ее сравнить можно. В такие моменты злости Анис заставляет сосать свой член, да так, чтоб до конца, чтоб до рвоты. Когда Анис был «добрым», он так не делал, был снисходительным, разрешал Биллу брать в рот так, как умеет.
— Прости меня, прости, только не делай, — Билл вспоминал все эти картины и в истерике пытался вымолить прощения, наплевав на всю свою смелость. Да, он сегодня решил показать характер. Понимая, как Анис любит его длинные волосы, Билл набрался смелости и срезал. Но когда находишься в стальной хватке, прижатым к холодной ванне, когда с губ капает кровь, а в задницу упирается чужой член, вся смелость куда-то исчезает.
Так вышло, что Билл обращался к Анису только с просьбой отпустить, пощадить. Всегда так было. Единственное общение, на которое Анис мог рассчитывать. Их больше ничего и связывать не могло, только секс. Насилие, которое было единственной точкой их пересечения. То, как Билл говорил его имя своим нежным мелодичным голосом, ласкало слух и больной разум. Как он плакал, смотря в глаза. В такие моменты Билл замечал его, обращался к нему. Анису это было нужно как воздух — его внимание. Он бы никогда это объяснить не смог ни себе, ни кому-либо другому. Его привязанность была настолько сильной, ненормальной, одержимой, что он сам себя боялся, потому что себе не принадлежал. Он Биллу принадлежал, целиком и полностью. И как же он за это его ненавидел.
Поняв, что Анис не простит такой проступок, Билл просто начал кричать. Во все горло, надрывно.
— Заткнись, — не выдержал Анис, пытаясь заткнуть ему рот, но Билл укусил его и продолжил орать, получая очередные удары.
— Простите, вам нужна помощь? — первым, кто прибежал на крики, была служанка. Она постучала в дверь, а заглянув, испуганно смотрела на окровавленного Билла.
— Пошла нахуй! — рявкнул Анис, прогоняя девушку. Влепив Биллу очередную пощечину, он поставил его на колени.
— Давай сначала разогрей меня, — опять схватил его за волосы, прижимая лицом к ширинке. — Узнаешь свое место? Правильно. На коленях перед моим членом.
Билл плакал, кричать больше не было сил. Да и кто поможет? У него никого нет, кроме себя. Начавшаяся истерика почти закончилась. Он больше не просил прощения, не просил остановиться, зная, что бесполезно. Да и что можно сказать такому человеку, как Анис? Он не знает слово нельзя, он не знает сострадания и жалости.
— Давай, и молись, чтобы мне понравилось, — Анис расстегнул ремень, приспуская брюки с трусами. Он уже был возбужден. А Билл подумал, что, может, еще все обойдется и ничего хуже, чем обычно не случится.
Продолжая беззвучно плакать, он дрожащей рукой взял его член. Слезы, смешиваясь с кровью, скатывались в ворот футболки. Вся эта безысходность была его постоянным спутником, но привыкнуть к этому было невозможно. Принять и не сопротивляться он не мог.
— Что за крики? Что творится в этом доме? — в дверях показался Рихард, застав непристойную картину.
Билл, как ужаленный, выпустил член Аниса из рук, и пополз к отцу.
— Прошу, спаси меня, отец, спаси меня! Ты ведь можешь сказать ему, чтобы не трогал меня! Прошу! Я все сделаю, только пусть он оставит меня в покое! — Билл стоял на коленях перед отцом, вымаливая пощады. Это была крайность. Но юноша больше не мог выносить того, что делает Анис. Да, Рихард не был святым, за ним были грехи и похлеще. И перед Биллом он был виноват не меньше. Но если выбирать из двух зол меньшее, то он выбрал.
Анис гневно и ревностно наблюдал эту картину. Самолюбие было так задето, что еще секунда — и он бы избил парня по второму кругу. Натянув брюки, он подошел к Биллу, с презрением посмотрел на него.
— Долго еще это будет продолжаться? — Рихард зло посмотрел на Аниса, — Ты когда наиграешься? Почему он в крови? Что с его волосами? — он окинул брезгливым взглядом младшего сына, и покачал головой. — А тебе девкой надо было родиться, раз позволяешь все это. Хотя даже не каждая баба такое позволит, — кинул он и без того униженному сыну. По лицу читалось как ему противно, что Билл его сын.
— Профилактические работы. Закаляю характер, — Анис с вызовом посмотрел на отца, всем видом показывая, чтобы тот не вмешивался.
— Зайди ко мне через пару часов, — Рихард устало вздохнул, прощая сыну его чрезмерную привязанность, он знал, что скоро все это закончится — Мы будем обсуждать важные изменения в сборах. Хочу, чтобы ты присутствовал, — закончив он развернулся и зашагал прочь. Ему совсем не хотелось воевать с Анисом. — И никаких криков, ко мне сейчас приедут важные люди, — строго приказал, обернувшись.
— Прошу не оставляй меня с ним, — с отчаяньем попросил Билл, но тот ушел, хладнокровно проигнорировав.
— И что ты, думаешь, я сейчас сделаю? — загадочно спросил Анис, отходя и прикрывая дверь.
— Думал, он вступится за тебя? Думал, что он лучше меня? — в его бесчувственной груди сейчас был не только гнев, но и зарождающаяся обида. Он бы никогда этого не признал, но это было.
Билл съежился, понимая, своей участи ему не избежать. Было до дрожи в коленях страшно.
— Если будешь кричать, тебе еще и от папочки достанется. Давно хотел выебать тебя с кем-нибудь на пару.
Билл отполз к стене и прикрыл глаза. Сердце бешено колотилось, лишний раз напоминая, что он жив. Будь что будет. Он не хотел ничего знать, ничего слышать. Ничего чувствовать. Ни того, как ему захочется умереть в этот вечер. Какую боль и унижение ему доставит Анис, ставя на колени на этом холодном кафеле. Ни того, как он решит мстить. Именно в этот вечер Билл решит бороться по-настоящему. Да, вскоре у него появится нож. Раз в этом доме нет ни для кого правил, значит, и для него не будет. Так ведь хотел папочка.
