Небесный глазок

Был вечер, один из самых спокойных за последнее время в жизни Легасова, да и Щербины тоже. Борис, как оказалось, перед их приездом в Москву позвонил Гале, одной из своих помощниц по дому, которая, что интересно, была тоже коренной уроженкой Украины, и благодаря её стараниям к их приезду уже дожидался свежий, наваристый борщ, картошка и котлеты по-киевски. Валерий, конечно, был ужасно смущён таким вкусностям. – Ты меня балуешь. Мало того, что в дом пустил, так ещё и кормишь... – А что я, тебя, по-твоему, голодным оставлю? Ты и так ешь через раз в Чернобыле. И потом, это будет большое упущение, если ты хоть раз в жизни не попробуешь настоящий борщ! Всё, что в Москве готовят – это ерунда, я бы сварил для нас по рецепту моей мамы, если бы было время. Так вот пришлось Галю просить. Дома Борис явно расслабился, даже его украинский акцент стал сильнее, и имя помощницы он произносил не иначе как «Халя». В домашней фланелевой рубахе с закатанными рукавами, он, как истинный хозяин, хлопотал у плиты: как же хорошо оказаться снова в привычной обстановке, делать что-то простое и приятное, а не государственно-важное и смертельно опасное! Сконфуженный и чуть напряжённый Валерий пару раз порывался помочь, но был остановлен властным: «Сиди, ты гость!» Валерий поймал себя на мысли, что до странного не привык просто отдыхать, не умея расслабиться и позволить кому-то хоть раз сделать что-то для него или за него. Ему всегда казалось, что если он не делает что-нибудь каждую секунду, ничем не занят – время упущено зря. С самого начала их Чернобыльской саги он был как белка в колесе, и сейчас неожиданно почувствовал блаженную пустоту в душе и в мыслях. Здесь, в огромной квартире Щербины, которая была очень богато обставлена даже по сравнению с его коттеджиком по улице Пехотной, он ощущал себя будто в другом мире, где нет ни Чернобыля, ни проблем на работе, ни ссор с женой и сыном, а только этот невероятный украинец, разливающий по тарелкам ароматнейший горячий борщ. Прежде чем поставить тарелки на стол, Щербина вытащил две явно хрустальных стопки и плеснул в них водки по половинке. – А ну, давай. За нас! Валерий недоверчиво покосился на стопки, словно те нанесли ему личную обиду: он до сих пор с лёгким стыдом вспоминал свою последнюю пьянку и последовавшее за этим похмелье, которое он смог пережить, казалось, только благодаря заботе Бориса. Глядя на ужимки Валерия, Борис заливисто засмеялся, и его смех был таким искренним, таким глубоким и беззаботным, будто и не было за их плечами Чернобыля, и будто не ждала их впереди ещё куча неблагодарной работы. Он смеялся так заразно, что Валерий невольно вторил сдержанным хихиканьем и фырканьем. – Я же не предлагаю тебе напиваться, – отсмеявшись, сказал Борис. – Мы оба знаем чем это кончается. Это так, для аппетита. Не больше. Валерий невнятно угукнул, всё ещё тихо посмеиваясь. Они чокнулись и опрокинули в себя обжигающе-горькую жидкость, а потом, наконец, принялись за еду. Совместная трапеза, как известно, сближает. Уставшие от тяжёлых чернобыльских будней, под влиянием вкусной сытной еды, и Легасов, и Щербина расслабились и включились в оживлённую беседу, шутили и подкалывали друг друга, и с большим удовольствием не заговаривали о катастрофе. – Жалко только, что не повидал Малыша, – сказал Валерий, принимаясь за котлету. – У тебя есть маленький ребёнок? – удивился Борис. – Нееет, нет, ты что. Моему младшему девятнадцать. Малыш – это собака, он мой любимчик. Хотя, конечно, он гораздо больше похож не на собаку, а на маленького медведя, только хвост каралькой его выдаёт. Представляешь, Рита умудрялась даже к нему приревновать. Говорит, с собакой проводишь больше времени, чем с семьёй... Валерий вдруг пожалел, что снова вспомнил о жене. Мало он навешивал своих проблем на Щербину, который вечно вынимает его из дерьма? Борис посмотрел на Легасова с беспокойством, понимая, что тот задел болезненную для себя тему и, пока придумывал, как бы вывести его обратно к хорошему расположению духа, Валерий внезапно встал, поправил уже порядком ослабленный галстук и тихо проговорил: – Прости, Борис. Это всё неправильно. Это было с самого начала неправильно. Я не должен был приходить сюда. – Да почему?.. – негромко и печально спросил Борис, тоже вставая. – Почему ты не позволяешь мне сделать для тебя что-то хорошее? – Я не заслужил этого. У тебя своя семья, своя жизнь, я должен заботиться о своих, а ты – о своих. Всё остальное... Валерий не договорил и решительно направился прочь из кухни ко входной двери. Борис выскочил следом, даже не замечая, что опрокинул стул. Сам не понимая, почему, он хотел, он невероятно сильно желал, чтобы учёный остался сегодня здесь, с ним, чтобы не уходил к женщине, которая делает его несчастным даже сильнее, чем больная и безвольная Раиса своего активного, полного сил мужа. Борис выбежал в коридор и привычным уже жестом обхватил Легасова за запятье. – Не уходи! Валерий попытался вырваться, но куда там. Хватка Щербины была поистине железной. Он дёрнул Валерия на себя, в одно мгновение оказываясь в его личном пространстве. Повисла пауза. – Ты уверен, что хочешь этого? – прошептал Легасов, чуть склоняя голову набок. У Щербины перехватило дыхание. То ли он запыхался от этой небольшой пробежки, то ли от волнения, но он не сразу смог понять вопрос. Кровь стучала в висках, и все ощущения внезапно обострились: Борис чувствовал пульс и тонкую кожу запястья под своими пальцами, чувствовал, как участилось чужое дыхание на его губах, видел, как подпрыгнул кадык, когда Валерий сглотнул, и как опустился его взгляд и затрепетали ресницы, и отметил, что наклон головы был просто идеальным... Идеальным для чего? Для поцелуя?.. Эта мысль парализовала Бориса, и из горла вырвалось хрипло и будто само собой: – Да. Хочу. Валерий весь дрожал и знал, что Борис это чувствует. Его «да» на выдохе обожгло чувствительную кожу губ. Валерий абсолютно не понимал, что происходит, как и почему события вдруг приняли такой неожиданный оборот. Легасов не чувствовал под собой земли, будто тело стало весить как пёрышко. Не вполне соображая, что говорить, он рассеянно повторил то, что сказал раньше: – Это неправильно... – Знаю. И почему они оба говорят срывающимся шёпотом, глядя на губы друг друга? Время словно застыло для них двоих, и в этой мини-версии вечности только слышно было их сбивающееся дыхание и биение сердец. – Валера... – еле слышно произнёс Борис и, не в силах больше выносить это напряжение, не в силах преодолеть это странное притяжение, подался вперёд и коснулся губ. Валерий судорожно вздохнул, раскрываясь навстречу тёплому, бережному прикосновению, и тут Борис, осмелев, взял лицо Валерия в ладони и начал целовать его глубоко, чувственно, страстно, откровенно... Без страха, без неловкости, он вцеловывался в этот податливый рот, и его язык встречал язык Валерия, решительно не желавшего оставаться в долгу. Валерий отвечал твёрдо, и уверенно, и горячо, и даже дерзко, то смыкая зубы на нижней губе Бориса, то втягивая в себя его язык, то проходясь своим по нёбу, отчего дыхание Бориса застревало глубоко в глотке. Так жадно и неистово могли целоваться только люди, оголодавшие по теплу и ласке, или приговорённые к смертной казни, ловящие последние мгновения своего существования. Полы рубашки Бориса были не заправлены, и ладони Валерия беспрепятственно проникли под фланель, прижимаясь к коже, неуклюже, но с неподдельным желанием оглаживая бока и живот. Почувствовав это прикосновение, Борис заставил себя оторваться от поцелуя, и тут же чуть не ринулся снова, едва сдержавшись из-за возмущённого стона, сорвавшегося с губ учёного. – Валера... Что мы делаем? – дрожащим голосом пробормотал Борис, не замечая, что подаётся навстречу дразнящим прикосновениям под рубашкой. Валерий не ощущал ничего, кроме безумного желания присвоить этого человека, переступить последнюю границу, узнать то, чего не знал никогда: радость соприкосновения двух жаждущих освобождения тел и полного раскрытия душ. – Не знаю, Боря, – так же бездыханно ответил он политику, убирая руки из-под ткани и обхватывая Бориса за талию. Борис позволил притянуть себя ближе и снова увлечь в поцелуй, от которого у него кружилась голова так, как никогда в жизни, и тогда внезапно почувствовал... Это. Его напряжённый член прижимался аккурат к паху Валерия, и даже сквозь два слоя ткани Борис ощущал его жар и возбуждение. Не контролируя себя, он принялся тереться и покачивать бёдрами, дрожа, практически рыча в поцелуй, глотая стоны и вздохи Валерия и почти не слыша их из-за звона в ушах, только ощущая вибрацию на языке. Что это с ними? Неужели так бывает, так сумасшедше хорошо, что все мысли отшибает напрочь, и остаётся только лишь чистое, незамутнённое желание? Валерий принялся поспешно расстёгивать рубашку Бориса и не сразу понял, что он подталкивает его спиной куда-то. Поддаваясь движениям Бориса, он стал пятиться, сам не понимая куда: главное для него было не переставать целовать, не переставать касаться, снять рубашку и уронить её на пол... Он рискнул оторваться от борисовых губ только для того, чтобы приникнуть к его шее. Борис сам от себя не ожидал того утробного, жаждущего стона, который вырвался из его груди, когда губы, а затем и зубы Валерия впились в изгиб между шеей и плечом. Он с трудом оторвал Валерия от себя, едва удерживаясь от ещё одного стона при взгляде на его припухшие губы и раскрасневшиеся щёки. В этот момент Валерий натолкнулся на кровать сзади, и Борис лёгким толчком в грудь заставил его сесть, затем лечь – и тут же навис сверху, возобновляя дикие поцелуи и неловкие, дёрганные движения бёдрами в поисках желанного жара от эрекции напротив. От глубоких поцелуев и от того, как стал подаваться бёдрами навстречу Валерий, так же страстно и неуклюже, у Бориса закружилась голова. Валерий чувствовал, как мозолистые пальцы Бориса прошлись по его щекам, его шее и упёрлись в преграду из ворота рубашки и галстука, что вызвало его недовольный приглушённый рык. Пока Борис развязывал его официальную удавку, Валерий негнущимися пальцами пытался расстегнуть на себе рубашку. Они сталкивались носами, шумно дыша, и вместо того, чтобы помочь друг другу избавляться от одежды, только мешали; но рациональная их часть сейчас была отключена напрочь, и оба не могли оторваться дольше, чем на секунду, будто боясь, что этот волшебный момент разрушится и исчезнет, если они чуть-чуть дадут пространства друг другу. В конце концов Валерий почувствовал, как Борис его буквально втянул в кровать за полы рубашки, так что ткань обиженно затрещала, но ему было всё равно. Он хотел только Бориса сейчас. Присвоить его и отдаться ему, и чтобы это ощущение невесомости и отсутствие каких-либо мыслей не заканчивалось как можно дольше. Борис неимоверным усилием отстранился и стащил с них остатки одежды, и наконец лёг сверху, накрывая собой полностью, кожа к коже. Борис думал, что он знал раньше, что такое страсть. И ещё думал, что в любой ситуации способен держать себя под контролем, но обе эти аксиомы разрушились в тот момент, когда между ним и Валерием больше не осталось ни одного барьера из ткани. Если до этого он ещё хоть немного осознавал происходящее, то теперь тело действовало само по себе. Рука привычным движением скользнула к паху, но если раньше она накрывала его собственный член, то теперь под ладонью оказался другой, такой похожий и непохожий одновременно. И в тот же момент нежная, мягкая ладонь обхватила его длину. Руки, губы, члены, движение тел, рваное дыхание – все ощущения смешались в едином экстазе, в безумном желании раствориться в этом. Валерий заскулил, выгнулся навстречу твёрдым прикосновениям и кончил первым, и дрожь его оргазма передалась Борису, заставляя достичь собственной вершины, раскрыв рот в немом крике. Его тело безудержно трясло, даже когда прояснилось зрение и стали постепенно возвращаться другие чувства. Усилием воли Борис заставил себя не упасть кулем сверху на Валерия и свалиться рядом. Протяжное «оххх...», раздавшееся у самого его уха, свидетельствовало о том, что Валерий тоже понемногу приходил в себя. Валерий ожидал, что первое, что он почувствует после – неловкость. Что Борис, возможно, разозлится и прогонит его за такие вольности, но всё же Валерий рискнул и подкатился ближе, прижимаясь щекой к плечу. Рука тут же обвилась вокруг него, притягивая его в объятия, и учёный положил голову на всё ещё тяжело вздымающуюся грудь политика. – Валера... О боже... Ты всегда такой?.. – Какой? – с лёгким смешком переспросил Валерий, пытаясь скрыть замешательство. – Я имею в виду, в постели... Ты всегда такой... Дерзкий? – Что?.. – Легасов ужасно смутился, хотя, казалось бы, куда больше смущаться после всего произошедшего между ними только что? Он пока не хотел анализировать, что же это было и почему, потому что ему никогда ещё не было настолько хорошо. – Нет, конечно. Обычно я... Кхм... Гораздо спокойнее. Это всё ты виноват. В мгновение ока Щербина снова перевернулся, нависая сверху над учёным, который в этот момент успел по-настоящему испугаться. – Я виноват?! Я Вам покажу, товарищ Легасов, кто тут виноват! – запальчиво воскликнул Борис и тут же склонился, возобновляя те глубокие поцелуи, с которых всё началось. Когда он оторвался, Валерий с трудом понимал, где он находится и как ему реагировать, пока не услышал смягчившийся голос Бориса. – Ты просто не представляешь... Не представляешь, насколько хорош. И Щербина вернулся в изначальное положение, укладывая на себя растрёпанную умную голову, покрывая лоб и щёки россыпью поцелуев. Они немного полежали в тишине; в спальне было темно, и только из коридора проникало немного света, но Валерий отчасти был рад, что не видит сейчас подробностей того, что они натворили. В голове по-прежнему было пусто, а на душе – легко. Борису же и не нужно было ничего видеть, он просто наслаждался ощущением кожи под пальцами, запахом волос и трепетом ресниц, щекочущих ключицу. – Тебе не кажется это странным? – наконец тихо спросил Валерий, ласкаясь к гладившим его пальцам, словно котёнок. Борис перебрался на его затылок и стал нежно массировать голову, заставляя учёного покрыться мурашками и зарыться носом в завитки на щербиновской груди. – Потому что мы оба мужчины? – Ну... Да. Я, например, не вполне понимаю, как такое могло произойти со мной... С нами. Борис вздохнул с мечтательной улыбкой: – У меня был друг... С которым нас связывало нечто подобное, хотя это было односторонне. Не так... Не так, как с тобой. – А как со мной?.. – С тобой... Кажется, это было лучшее из всего, что со мной когда-либо происходило. Как минимум в постели. Легасов хихикнул, но Щербина чувствовал, что сказанное ему польстило. – Расскажи про друга, – попросил Валерий. Борис снова не смог побороть искушение и чмокнул Валерия в кончик носа. – Его звали Виктор Иванович. Витя. Он был нефтяник, в Тюмени, когда я был молодой, зелёный... Он очень помогал мне, когда у меня были тяжёлые дни. И вот однажды пришёл меня успокаивать... Я весь трясся, в руки себя взять не мог, и он... Ну, он в общем, если можно так выразиться, провёл потрясающую ручную работу. Валерий засмеялся так, что задрожала кровать. – Серьёзно? – с трудом произнёс он между смешками. – Да. Прямо у меня в кабинете, запер дверь, и... Ну знаешь. Возможно, он что-то чувствовал ко мне, что-то такое, что обычно чувствуют к женщинам. Когда я уже покинул Тюменский обком, он звал меня «любимый министр». А я... Я просто позволял ему делать это со мной, в качестве успокоительного средства. Я никак не отвечал ему. Я не прикасался к нему, мы даже не целовались, но... Из-за него, наверное, мне это не кажется странным. Аккуратно отстранив Валерия, Борис добавил: – Я принесу нам, чем вытереться. Валерий невнятно угукнул. Когда Щербина вернулся с мокрым полотенцем, то обнаружил учёного уже спящим и поразился приливу внезапной нежности и благодарности за сумасшествие, творившееся здесь этим вечером. Вечно недосыпающий Легасов поспит этой ночью как младенец, Щербина в этом почему-то не сомневался. Осторожно приведя в порядок своего гостя, Борис вытерся сам, забрался в кровать и обнял Валерия, укрыв их обоих одеялом. На грани сна и яви он видел лицо Виктора Муравленко, уже лежавшего в больнице. Он смотрел на Щербину, и улыбался ему так же понимающе и снисходительно, как позже стала улыбаться Раиса. Будто они оба знали о нём что-то такое, чего он ещё не понимал, но вот-вот должен был понять... На этом Борис провалился в сон, потому что тёплое, мягкое тело Валерия Легасова оказалось лучшим снотворным в мире.