***
Ведьма опустилась на колени. Земля была мягкой, влажной и пахла чем-то сладковатым и прелым. Плетеная ручка корзинки в который раз неприятно саданула по сгибу локтя, прежде чем упасть в траву и опасно накрениться, едва не рассыпав бальзамин и дербенник. Маленькая женщина раздраженно поймала стебли и рассеяно пропустила меж пальцев, прежде чем украдкой взглянуть на свою спутницу, пускай и коря себя за эти тихие, молчаливые взгляды, каждый раз, как в первый. А та глядела на луну, поджав губы и скрестив руки на груди, будто пытаясь защитить свою боль и тайны, которые никому не хотела рассказывать. Или же напротив, очень хотела. — Стесняешься выть при мне? В постели ты не так молчалива. — Еще слово, любимая, и я начну собирать хворост для костра. — Он не причинит мне вреда. — Но зато займет твой грязный рот. Ведьма заливисто рассмеялась, и этот смех животной дрожью всколыхнул поляну, как будто та до этого момента и не знала, что у неё поздние гости. Волчица же спрятала улыбку, усилием воли превратив её в кривой оскал, который, впрочем, был все равно не виден её спутнице. Но женщина никогда не забывала защищаться, даже сны её были наполнены отчужденной тревогой, влагой и сбитым дыханием. Вымотанное годами сильное тело ощущалось теперь никчемным и болезненным. И волчице было уже сложно вспомнить, что когда-то было иначе. — Ты знаешь, мой грязный рот можно занять чем-то другим. Необязательно возиться с розжигом ради такого пустяка. После паузы в разговоре эта брошенная на ветер фраза, являвшаяся пустой забавой, прозвучала странно. Ни то, как приглашение к сексу, ни то, как своеобразное признание в любви. «Я слишком долго жила на свете, чтобы тешить себя пустыми надеждами». «Я слишком много раз оставалась одна, чтобы позволить себе доверять». Странное щекотное чувство под ребрами, вызванное тоном маленькой колдуньи, разозлило оборотницу, и та широким шагом, сминая тяжелыми сапогами траву и полевые цветы, подошла ближе и замерла в напряженной позе, будто готовясь к нападению. Ведьма же, почувствовав её приближение, даже не подняла головы. И, волчица была уверена, та сделала это нарочно. — Мы здесь не за этим. — Мне все равно. Волчица схватила девушку за темную копну волос и дернула, с силой протащив по траве и оставив зеленые полосы на юбках, которые, должно быть, будет сложно отстирать. Они не смотрят друг на друга. И оттого неясно, кто жертва. Бледные руки легко справляются со шнуровкой на чужих охотничьих штанах, пока пальцы волчицы нетерпеливо снуют в волосах ведьмы. Все действия кажутся слишком привычными, чтобы вписать их в любовный роман. Но для них обеих те не становятся менее значимыми. Колдунья жмется губами меж ног любовницы, уже без кокетства врезаясь ногтями в её сильные бедра. Оборотница сжимается в тугой и уязвимый комок, глотая воздух с хрипами, лишь отдаленно напоминающими стоны. А ведьма лишь дышит тяжелее. — Хочешь меня внутри? — Тебе так нужно поговорить именно сейчас? Ты отлично знаешь, чего я хочу. — Нет, не знаю. Они перекидываются злыми взглядами, а затем набрасываются друг на друга, царапая кожу ногтями. Трава сминается под девушками, пока они не целуют, а пожирают губы, бьют друг друга почти не шутливо, но все равно с той осторожностью, на которую обе способны. Волчица перехватывает лодыжки любовницы, вдавливая выпирающие косточки пальцами до боли, впиваясь затем острыми зубами в босую ступню, наплевав на прилипшие к ней травинки и влагу. Юбки легко ниспадают на живот колдуньи, она сопротивляется, толкая ногой женщину над собой по лицу, но легкий удар не приносит волчице вреда, только злит – однако, в этом весь смысл. Та рычит и рвет зубами кожу уже на внутренней стороне бедра, вырывая всхлипы из чужого рта. А затем вымаливает прощение под тканью юбок, мокро, шершаво проталкивая язык между складок, трахая им сладковатые губы. Прощение не заставляет себя ждать.***
Конец октября выдался на редкость ясным и холодным. Подготовка к Самайну не терпела отлагательств, оттого ведьме приходилось пересиливать себя: кутаться в теплые шерстяные одежды, достать подбитые мехом охотничьи сапоги раньше обычного и по вечерам часами топить молодой снег. Она любила холод, но не любила встречать его раньше, чем сама запланировала. К сожалению, матушка природа и не думала с ней советоваться. «Если бы у меня был фамильяр, мне бы не приходилось греться обычным огнем, как простой смертной», — раздраженно размышляла невеста Дьявола вечерами, затапливая камин и делая все свои дела исключительно напротив огня, опаляя лицо и руки, чтобы как следует согреться. Так или иначе, но его – фамильяра – не было. Никто и ничто из встреченных ей так и не подошло, ни осознанностью, ни характером, ни вкусом, ни природой своей магии. Все это было не то, как будто не хватало чего-то очень важного. Шестое чувство, которому должна доверять каждая волшебница, молчало или и вовсе першило отвращением в горле. А, может быть, и сама она была уж слишком дотошной и придирчивой, будто речь шла о любви. В любом случае, у девушки в наличии имелся только восхитительно глупый и даже не черный, а полосатый кот, не умеющий ни говорить, ни служить проводником, а только оставлять белые волосы на черных ритуальных мантиях и требовать свой законный завтрак именно тогда, когда хозяйке меньше всего хотелось вставать с постели. Как не хотелось вставать и сейчас: она промерзла до самых костей, а огонь, казалось бы, и не грел вовсе, отдавая все тепло медленно закипающему котелку. По-звериному навязчивый, упрямый стук так и не желал затихать. Некто твердолобо отбивал барабанную дробь по дереву. Деревенские прихожане? Интуиция говорила, что нет, как и разум – никто из этих мнительных и набожных простаков не войдет в лес в ночи. Но подняться, лениво кутаясь в плед, отогнать ногой кота и с усилием отодвинуть засов все равно пришлось. — Хозяйка, это дом охотника? Первое, что увидела колдунья практически на уровне своих глаз – это засаленную и задубевшую рубаху с самодельным вырезом, который плохо скрывал два тяжелых и округлых холмика грудей. Лишь спустя несколько секунд, молодая женщина догадалась поднять голову и с запозданием ответствовать: — Нет, здесь живу только я. На нее смотрели два лукавых хитрых глаза с такими пушистыми и длинными ресницами, которые не вязались ни с ростом, ни с размахом плеч гостьи, что можно было подумать, что перед колдуньей самая настоящая леди-олень. — Охотница? Странно, что трактирщик не упомянул об этом. Я заметила, женщин в этой глуши не жалуют, если они не занимаются тем, что раздвигают ноги. — Я травница, — холодно заметила ведьма. — Но от тебя пахнет кровью. — А от тебя – грязью и потом, но это не повод грубить той, от кого тебе что-то надо. Незнакомка очень искренне и растерянно вскинула брови, что ведьме в тот же миг захотелось рассмеяться. — Я надеялась продать охотнику пару тушек за ночлег, но, видимо, ошиблась домом. — Неужто шла по запаху крови? Женщина покраснела. В этот момент у колдуньи не выдержало сердце – и то была не жалость, а нечто куда более приземленное. Она отворила дверь шире, впустив в дом холодный порыв ночного ветра. — Не думала, что в своей жизни увижу оборотницу, которая пожелает спать в доме у человека, а не в лесу. Сперва волчица удивленно и настороженно вскинулась, но не увидев в голубых глазах своей сегодняшней хозяйки ничего враждебного, осклабилась и перешагнула через порог. — В лесу за ухом не почешут.***
Ведьма, чьи руки были стянуты толстым кожаным ремнем, нанизывалась на её пальцы с криками, как будто против своей воли. Угли в камине тлели, единственным теплом оставалось лишь наполовину обнаженное тело волчицы. — Заткнись. Заткнись. Заткнись. Она рычит и уже в который раз засаживает зубы в мягкую, сочную плоть девушки. Та кричит еще громче, чем раньше. Кричит и содрогается в рыданиях, но ни словом, ни жестом не пытается уйти от прикосновений, которые приносят ей боль. А волчица не может остановиться. Все проходит по единому сценарию: колдунья здесь главная, пока её фамильярка не достигает предела. И когда приходит время, она оказывается распятой под оборотницей, как полагается грешнице. И позволяет себя ненавидеть. А волчица и рада, ведь ненависть почти сочиться из неё, грозясь разорвать изнутри в один момент. Эта боль – это ведь не может быть ничем иным, как ненависть. — Я больше не могу, хватит. — Нет. Оборотница сдавливает тонкую шею ладонью, мускулы на её руках очерчиваются. А пальцы внутри выгибаются, заставляя колдунью взвыть и забиться, дрыгать ногами и сплевывать собственную слюну. Это все неправильно, они обе понимают, насколько это все неправильно. Но не могут остановиться, продолжают мучить друг друга. Это не похоже на танец на краю пропасти, скорей пляска уже непосредственно на дне. Без света, риска, без ожидания перемен. Лежа позади спящей госпожи и разглядывая наверняка саднящие кровоподтеки на чужих плечах, волчица понимает, что всему должен быть конец. И целуя свою любовницу в выпирающие позвонки, думает, что чем раньше, тем лучше.***
— Я нашла тебя. Они стоят поодаль друг от друга, каждая ожидает подвоха. Глаза ведьмы на мокром месте, а у волчицы дрожат руки. Смерти она не боится, знает, что сможет постоять за себя. Но их связь – фамильяра и мастерицы – не дала бы и шанса убить маленькую колдунью. Про себя у оборотницы выходит горько рассмеяться. Она бы не убила её, даже если бы могла. Даже сейчас, когда та, наверняка, пришла уничтожить её саму. Больше она не оставит на бледной коже ни одного следа. — Как? — По запаху крови. Улыбнуться не выходит ни у одной из них. — Ты пришла, чтобы убить меня? — Нет. Женщина трясет головой в прострации. — Тогда зачем? Я порвала с тобой. Прошло уже полгода. Эта связь была ошибкой. Моя смерть разрушит наш договор. И только она. Слова вяжут язык, выговаривать их трудно. И горло щемит теми успевшими подсохнуть чувствами, от которых она так долго бежала. Это душит, это раздражает, это злит. И хочется выть, как выла она все эти полгода. Убежать в лес, нестись сквозь него до изнеможения. — Я не хочу рвать наш договор. — Удержишь меня силой? — Нет. — Тогда зачем? Волчица едва не срывается на крик. Так ей кажется, хотя на самом деле она говорит почти шепотом, так, что колдунье приходится читать по губам. — Я слишком боялась признаться себе. И когда ты ушла, поняла, что не хочу всю жизнь жалеть о том, чего не сделала. Мы причинили друг другу очень много боли. — Я причинила. — Нет, мы обе. Не спорь. — Слишком долго. Я все еще не понимаю. — Я люблю тебя. С нашей первой встречи. Та сделка была лишь желанием удержать тебя, овладеть тобой. Я не имела на то права. Но ты согласилась, и я была счастлива. Я… Женщина не воет. Она с удивлением осознает, что плачет. — Я тоже. Тоже люблю тебя. Они срываются на бег ради пары метров. Сталкиваются, падают. Две полные дуры, которые не дали себе быть счастливыми однажды, пожалев себя и сославшись на старые раны, теперь будут счастливы до самой смерти.