двадцать пять лет мая

не рыдай мене, ма́ти во гробе зрящия

Самое убийственное, что ежечасно рокочет, лает и хрипит в Рубене Викториано, это его алчный разум. В стэм'е есть логика и нет души. В стэм'е нет добродетели и есть мародёрство. Стэм — это инородное ничтожное мракобесие под уничтожительным оком Рубена. Под гнилым дыханием учёного. Под обожжённой стопой властителя. Нечеловека. Бога. Стэм — это не храм, а разум, и он только и делает, что рокочет, лает и хрипит.  Вокруг пляшут кости, свирепая бездуховность, ярость к молитвенным голосам. Одна только разруха. Труха. Пыль. Рубен знает, что плод его воображения обезображенный и нищий, но ему вполне хватает этого. Что помимо боли он может нагрезить? Дом или дым? Детство или обглоданные кисти рук? Отца или мать? Нет. Пусть лучше агония бесповоротно сочится из каждой головы, из подсолнухов и глаз. Пусть кругом пляшет смерть. Порочная и голодная. А рядом, бок о бок со смертью, пускай хромает ангельское бормотание: — Я родился в мае. Май. Рождение. Я. «Я тебя нашёл, Лесли». — Я? Я. Май. Открыл глаза. «Из глаз сочится агония, Лесли. И гной. Поэтому я заставлю тебя смотреть на мироздание внимательнее, чтобы было больнее». — Страшно. Страшно. Ой-ой. «Сколько тебе лет?» Рубен не моргает. Изучает лицо Лесли, перепачканное красным, и ждёт ответа. Смотрит на его тело: костлявые руки безусловно смятые, искалеченные, обшарпанные, а на щиколотках гнездятся полосы. Мальчишку, наверное, сотни раз скручивали вязками на кровати. Лесли корчит гримасу (неосознанно), боится (неосознанно) и тянется к Рубену (неосознанно, неосознанно, осознанно). Затем выхрипывает скулёж, пищит. Опускает руку под стеклянным взглядом. Он хочет подружиться с каждым существом на планете. Он как четырёхкрылая муза с разбитыми коленками. Он должен умереть. Ему не место в стэм'е, потому что в нём ни грамма разума и слишком много света. Всё, что Рубену остаётся, это стоять и смотреть, как Лесли вытаскивает подсолнечный лист прямиком из воздуха и кладёт его на язык. Лаура то же самое проделывала с перечной мятой, когда была жива. Это до омерзительного забавно. «Я задал вопрос, Лесли». — Вы. Вы ведь знаете. Да? Да. Большую часть времени люди только и делают, что страстно желают. А Рубен вырывает что-нибудь из жизни. Буквально и беспощадно. Он устал ждать милостыню, когда ему исполнилось десять, взял своё мироощущение за глотку и задавил. Чудно́. Без горла дышать гораздо легче. Рубен не по случайности привык к жестокости. Привык держать между пальцев свежевыжатые сердца и свежеисцелённый, первородный страх. Это проще и любопытнее. Однако с Лесли это просто не сработает. Даже если вливать в его рот аккумуляторную кислоту, он подавится, но не обидится. О, как же он успел настрадаться. Как же грубо и обильно он напичкан таблетками. Под завязку. Как же он слаб, юн и безобразно беспечен. «Тебе двадцать пять, Лесли Уизерс, и ты сполна вкусил шоковую терапию, бойню, зверство пациентов и сухость психиатрических препаратов. Где же озлобленность? Почему ты не кричишь?» — День рождения. У меня майский-майский день рождения. Рубен молчит. Выковыривает из Лесли трупный запах и ненужную радость, но ничего не выходит. Лесли всё ещё жуёт горький подсолнух, носится босиком по полю и болтается около Рубена расхлябанным хвостом. И почему именно это беззащитное белобрысое существо придётся изломать и вывернуть? — Где мама? — с бездарной эмоциональностью спрашивает Лесли. — Куда идти? «Каждая дорога, каждый мираж, каждая капля крови, что ты видишь, — мои». — Значит, мне идти, идти, идти куда угодно? Куда глаза глядят? «Да». Лесли визжит и бормочет что-то, пережёвывая смех. Без своих таблеток он не такое уж ничтожество. По выходным он ел солнце (галлюциногенные), по будням глотал мешанину планет (противомикробные, от депрессии, экспериментальные). А теперь его самого переваривает стэм. В мироздании есть звёзды и нет сердца. В мироздании нет благородства и есть убогость. Мироздание — это прикормленная животрепещущая артерия под ласковым взглядом Лесли. Под подсолнечным дыханием ребёнка. Под неуверенной ступнёй жертвы. Ангела. Бога. Рубен Викториано — вооружённый до зубов палач. Лесли — потенциальный мертвец. Но Лесли Уизерс — нечто божье и большее. А Рубен — развоплощённое ничто.