КОСМОНАВТОВ НЕТ — КРИВОРУКИЕ
Пятого января температура резко упала, погружая и без того уснувший на время празников город в какое-то немое ожидание. За окном было так темно и так пусто, что сердце невольно сжималось при взгляде на отчаянно горящие окна хрущевок. А вот квартира Паши, не самая теплая и давно нуждающаяся в ремонте, тем вечером казалась как никогда уютной. Дима сидел на полу, прислонившись к дивану и рассеяно перебирал струны акустической гитары, слушая возню друга на кухне. Телевизор, единственный источник света в комнате, что-то тихо бубнил. — Короче есть только пельмени, щас вода закипит. А ты че внизу, дует же? — Паша появился на пороге, прислонившись в косяку. Сам он был в легкой футболке, в отличие от школьника, одетого в свитер. — Не знаю. — Каркавин перестал играть, откинул голову на диван, чуть прикрывая глаза и разглядывая силуэт Рыжова из-под подрагивающих ресниц. Паше в феврале должно исполниться девятнадцать. Несмотря на фамилию, волосы и глаза у него черные, как очень крепкий кофе, так что зрачок теряется в радужке, а кожа кажется ещё бледнее. Он всегда был таким расслабленным, уверенным и спокойным, и энергия эта передавалась Диме, заставляя напряженные плечи опуститься. Вот только когда школьник оставался один, мысли о друге заставляли его нервничать всё сильнее, а уж сны не самого безобидного содержания с участием брюнета окончательно его добивали. Мальчик никогда не испытывал отвращения к людям нетрадиционной ориентации, но взять и причислить себя к ним было тяжело. Получается, он и здесь оказался неправильным? С каким отвращением на него будет смотреть студент если вдруг узнает, какие смелые фантазии с ним его друг себе позволяет? Но сейчас Каркавин сонно улыбался, отдавая гитару Паше и смотря снизу вверх, как тот устраивается на диване. — Здравствуй, небо в облаках! Здравствуй, юность в сапогах! Пропади, моя тоска Вот он я, привет войска! — Это ты будешь петь в феврале после сессии. — усмехнулся школьник. Он обожал Пашин голос, тот пел безнадежно фальшиво, зато громко. Рыжов самозабвенно продолжал: — Эх, рельсы-поезда, Как я попал сюда? Здесь не то, что на гражданке На какой-нибудь гражданке. Жизнь с наружи и изнанки Сам, попробуй, изучи! Для печали нет причин. Он вдруг вскочил, оставляя инструмент на диване и принялся рыться в тумбочке под телевизором. — Че ты ищешь? — Вот вещь. — он поставил на пол бутылку с надписью «Казахстанский коньяк». — Покупал преподу, а сейчас думаю, хуй с ним. Попробуем, пока эти варятся. Щас бокалы принесу, заодно закину. Дима смутился. Он никогда не пробовал спиртного, даже на семейных праздниках отказывался, ловя взгляд мамы. Когда отец ещё жил с ними, он порядочно выпивал, и мальчику не хотелось напоминать матери её бывшего мужа. Паша вернулся в комнату, бренча посудой. — Хлеб с мазиком, заебца. Двигайся, сегодня будем по-восточному. Ну-ка переключи эту парашу. — он принялся деловито открывать бутылку, когда заметил сконфуженный вид школьника. — Ты чего? — Знаешь, Паш, я же никогда не пробовал. — Алкашку? Ну ты даешь, неужели пацаны в школе не притаскивали? — Да я всё отказывался. Ты наливай, извини, это я так, к слову… — Чувак, если не хочешь, давай не будем. — он легко коснулся предплечья Димы, чуть сгибаясь, чтобы заглянуть в его лучистые карие глаза. — Нет-нет, надо же с чего-то начинать. Горло ожидаемо обожгло. Дима физически ощущал, как тепло спускается вниз к животу, а потом медленно расползается по всему телу. — Ну как? — Не понял пока. — У Толстого, который Алексей, есть книжка, Пётр I. Там сцена, где юный царевич в Преображенском впервые пробует водочку… Паша говорил увлеченно и не спеша. Его голос, спокойный, но слишком громкий для такой маленькой комнаты, творил с бедным Каркавиным невероятные вещи. Они выпили по второй, голова уже начинала чуть кружиться. Дима смотрел на Рыжова блестящими глазами, его друг сейчас казался таким хорошим, домашним и родным, что школьник еле держался, чтобы не кинуться к нему на шею. — Ты тут? — студент насмешливо посмотрел на рассеяно улыбающегося собеседника. — Рановато тебя. Бля, пельмени. Давай ещё по одной и пойду выключу. Рыжов убрал гитару в чехол и ушёл на кухню, а мальчик устроился на диване и разглядывал потолок, на котором играли яркие вспышки от экрана телевизора. Пять минут назад ему было так хорошо и спокойно, но сейчас навалилась грусть и какая-то обида. Почему его сверстники могут бухать где хотят и быть с тем, с кем хотят? У некоторых из них есть девушки, им, наверное, так хорошо вместе… — Идёшь есть? — Паааш, — протянул парень с дивана максимально жалобно, — а иди ко мне. Его друг, на удивление, не смутился. Он плюхнулся рядом, позволяя подростку неловко обнять себя, вжимаясь носом в рукав футболки. — Ну ты чего? — он осторожно убрал волосы с чужого лба. — Ты такой славный, ты так мне помогаешь. У меня, у меня же нет больше друзей толком. Ты столько мне рассказываешь, я с тобой на первом концерте в своей жизни был, ты научил меня играть, ты даже показал мне, как варить макароны, чтобы не слипались, ты… — Ну-ну, брось. — парень вдруг рассмеялся, поглаживая друга по спине. — Я всего лишь… — Паша, — перебил его Дима, хватаясь за худые плечи, — а научи… а научи меня целоваться! Рыжов на секунду нахмурился, но потом снисходительно улыбнулся: — Как девочки на пижамных вечеринках, что ли? Тебе нравится какая-то? Так ты это, не нервничай зря, всё получится. Но если так боишься, давай я подругу попрошу, она с тобой попрактикуется. — Я не хочу с девочкой, я с тобой хочу. — щёки Димы горели от стыда, а в носу неприятно пощипывало из-за сдерживаемых слёз. Он уже бесконечно жалел о сказанном. Осознание, что он собирается вывалить всю свою мерзкую и влажную подростковую влюбленность на лучшего друга пришло внезапно, и сейчас отчаянно пыталось его остановить. Но другая, противная и эгоистичная часть не желала мученически молчать, твердила, что отступать теперь смысла не было. — Я знаю, что теперь отвратителен тебе. Прости, Паша. — он попытался резко встать, но студент удержал его. Он согнулся, пытаясь поймать взгляд школьника, который отводил глаза, стыдливо отворачивая голову и поджимая губы. Когда Рыжов всё-таки заставил Диму посмотреть на себя, тот судорожно всхлипнул, не выдержав зрительного контакта. — Погоди. Я вовсе не хотел обижать тебя, что ты. Ну иди сюда. — он притянул к себе мальчика, прильнувшего к нему всем телом, чувствуя его разгоряченное лицо и слезы через футболку. — Всё нормально, тебе просто сейчас кажется, что ты хочешь этого. — он неумело поглаживал чужие плечи. — Ну или не кажется, это тоже нормально. — Не нормально. Я люблю тебя, это не нормально. — Бедный ребёнок, ты ещё совсем ничего не понимаешь. — он мягко отстранился и приподнял на себя чужое лицо, осторожно убирая волосы за уши. — Бедный-бедный мальчик. — после этих слов Рыжов аккуратно поцеловал друга, нежно, не прибегая к помощи языка, и не ожидая ответной реакции. Школьник замер, с силой сжимая колени, что-то промычал и вдруг потянулся за вторым, требуя большего. Он неумело отвечал, хватаясь за чужую футболку и не дышал, пока Паша не прервал поцелуй, нежно прикрыв рукой его губы. Он закинул ноги на диван и позволил Каркавину почти лечь на себя, придерживая того за талию одной рукой, а второй осторожно поглаживая по голове, перебирая мягкие русые волосы. Дима тяжело дышал ему в шею, иногда целуя чужие ключицы. Студент подвинулся, укладывая друга рядом с собой, теперь снова поглаживая спину. Наконец, его рука спустилась к джинсам. — Паш? — жалобно протянул мальчик. — Так у тебя… — Ага. — Дим, нет. Ты потом пожалеешь, и я тоже. Не надо. Послушай, я люблю тебя, но… не так. Давай поговорим об этом утром. Мальчик лишь разочарованно вздохнул, крепче обнимая парня и забрасывая на него ноги. По телевизору шло «Следствие вели» с Леонидом Каневским.***
Бледным промозглым утром Дима сидел в маленькой кухне и глотал обжигающий сладкий чай. Рыжов резал колбасу, по своей привычке напевая что-то чересчур громко: — Мы криворукие, но счастье лишь в моих руках… — непринужденный, спокойный, он был даже больше Пашей, чем обычно, — И кривоногие, но в кедах так легко бежать… Каркавин не знал, куда себя деть. Он легко уснул, успокоенный тем, как крепко большие руки держали его, под эффектом коньяка и чужого размеренного дыхания. Но проснувшись один на диване, мальчик ощутил на себе липкое беспокойство, и по мере того, как он вспоминал подробности вечера, оно только усиливалось. Было жутко стыдно, и непонятно, и волнительно. Самое ужасное, что жалость Паши была ему приятна, хотелось ещё. — Слушай, тебе, наверное, неприятно вот так со мной теперь сидеть…- начал мямлить мальчик. Рыжов сначала вскинул брови, будто не понимал, о чем речь. Он поставил на стол тарелку, вытер руки и внезапно ласково улыбнулся, походя ближе. Стоя, он чуть приобнял парнишку, позволяя уткнуться щекой себе в живот. — Зря переживаешь. Послушай, ты ещё такой ребёнок. Опять этот снисходительный тон. Каркавин обреченно посмотрел на друга снизу вверх. Тот сел напротив, так что их колени соприкасались, и отпустил руки на чужие плечи. — Мне тоже нравились парни. Только, ммм, не совсем так, как тебе. Карие глаза широко распахнулись. Как? — Ты о чем? Я не понимаю. — Парни, девушки, какая разница. Твоя симпатия, то есть скорее влечение, это нормально. Гормоны, все дела… — Нет, дело не в этом. — Не спеши. Ты славный, и очень нравишься мне, правда, но ответить тебе я не смогу. Я ни в ком не заинтересован, понимаешь? — Но как же все твои девушки? — Хотел многое попробовать, искал. И дошло наконец. Да даже если бы всё было не так, я бы не хотел тебя использовать. Или обманывать. — Я всё равно ничего не понял. — Дима похлопал себя по щекам. — Но я могу рассчитывать хотя бы на — он запнулся, — дружбу? Или немного больше? Рыжов снова улыбнулся, на этот раз ещё шире, и похлопал себя по коленям. — Конечно. Ай-да сюда. Он подождал, пока мальчишка устроится удобнее, придерживая того одной рукой. Затем принялся зачесывать назад послушные русые волосы. Дима неожиданно для себя увидел в его глазах непривычную нежность. Или он просто её не замечал? Чужие прохладные пальцы, оставив волосы, пробежались по лбу, спустились по щеке, очертили линию губ. — Так это правда был твой первый поцелуй? — Ага. — И как? — Приятно, жалко только, что я не знал, что делать. — Я всё ещё могу тебя научить. По-дружески.