***
Миша Бестужев-Рюмин старался хорошо учиться, оправдывать ожидания окружающих и не свернуть себе шею на какой-нибудь лестнице. Честно пытался. И вот если с первым и третьим пунктом все было более-менее хорошо, то второй явно хромал на все конечности. Родители впечатляться его успехами не хотели. А началось все с того, что он первый раз в жизни сказал свое твердое «нет» медицинскому факультету. И пошел в архитектурный. Собственно, от родителей он съехал тем же вечером, почти удачно заселившись в общагу. Почти, потому, что у них на этаже регулярно не было воды и настолько же регулярно кто-то громко извещал всех соседей о своей любви скрипом пружин кровати и громкими стонами. Тут уже ничего поделать было нельзя, и Миша привык заниматься под звуки подтекания крана на кухне и чью-то ругань за стенкой. Ну и бутылки три шампанского. Раз в неделю он стабильно ходил в ближайший клуб, где можно было спокойно напиться и, переспав с кем-то, выспаться в чужой квартире. Схема нехитрая, но действенная, и поэтому, когда он в пятницу вечером знакомится с Аней Бельской он никак не может предположить, что его жизнь собирается дать крутой поворот. Девушка оказывается не одна. Ее сопровождает высокий темноволосый парень, хмуро оглядывающий толпу вокруг и что-то постоянно нашептывающий ей на ухо. Аня оглядывается, чуть потерянно, но тут встречается глазами с Мишей и приветливо машет рукой, пробираясь к нему через толпу. — Привет, Миш, — перекрикивает она музыку, кивая Бестужеву, — Это Паша — мой друг детства. И улыбается солнечно. А Миша еще раз оглядывает парня напротив и понимает, что ловить тут нечего. Мило улыбается, жмет руку этому Паше и побыстрее убирается восвояси. По дороге к общаге его накрывает. Ну вот бывает по вечерам такая липкая безысходность, одиночество накатывает. Бестужев смотрит на часы и чертыхается: шампанского ему уже не видать, не продадут, а, значит, мучиться ему бессонницей этой ночью. Терять ему нечего, и Миша выбирается на крышу одного из домов, неподалеку от университета. Отсюда вид на Неву и один из мостов. Здесь ветром продувает так, что того и глядишь — сдует. «А может пусть бы и сдуло», — думается Мише, и он поудобнее устраивается на хлипком ограждении, вглядываясь в ночные огни. Город завораживает. Изредка доносится рев моторов с перекрытых улиц — там гоняет молодежь, чуть левее вниз по улице доносятся пьяные песни какой-то компании, плещется холодным прибоем река. Ветер тут ледяной, ноябрьский, шуршит опавшими листьями в сквере. И погода жестокая, дождя нет, но сырость такая, что пробирается даже под самый уютный на вид свитер. Миша морщится и свешивает ноги в пустоту. Ему в глаза светит подсветка дома и собственное одиночество. По щекам хлещет ветер, да так, что выступают слезы. И Бестужеву действительно хочется, чтобы слезы от ветра были. Не настолько уж у него и собачья жизнь. Он сам не замечает, как скатывается в утешения самому себе, уверяя свое альтер-эго в том, что у него все живы-здоровы, стипендия, неплохая для студента работа и нет совсем повода для грусти. Вот только все равно что-то настойчиво скребется у сердца, не дает покоя. Откуда-то сбоку раздается курлыканье голубей, и Миша оборачивается, на звук, отмечая какую-то надпись на листах жести, которыми выстлана часть крыши. Он лезет в карман за телефоном и читает похабную записку о самоубийствах и криминале начертанную чьим-то кривым почерком. Сзади раздаются легкие шаги, и Бестужев подпрыгивает на месте от неожиданности, когда рядом присаживается незнакомец в темном пальто. Парень на него даже не смотрит, вытаскивая из кармана пачку сигарет и закуривая. «Красивый», — думается Мише, и он тут же чувствует, как краснеет, благодаря темный вечер за то, что его позора никто не увидит. Парень рядом на поверку оказывается не таким уж и незнакомым, по крайней мере, Миша может уверенно сказать, что пару раз видел его в университете. Статный, высокий, уверенный в себе и притягивающий, как магнит. Взрывная смесь. А главное, что он об этом знает. Напряженный мыслительный процесс возвращается в прежнее русло, и Миша опять позорно скатывается в какие-то мрачные депрессивные мысли. Спустя пару тяжелых вздохов и одной навязчивой мысли о суициде, незнакомец вскидывает на него глаза и кривит губы, пристально глядя в лицо Бестужеву. — Ну и кто тебе так удружил? — интересуется спокойным, мягким голосом, да так, что Миша вздрагивает и чувствует, как по спине пробегается волна мурашек, — Настроение, я имею в виду. — Никто, — жмет плечами, неуверенно. — Понятно, — затягивается незнакомец, последний раз смотрит на город, прикрывает глаза, как будто что-то решая для себя. Спустя секунду поворачивается к Мише, подрывается резко с места и протягивает ему руку, рывком поднимая с места. — Пойдем. И Миша идет. То ли оттого, что ночевать в общаге он все равно не хочет, то ли потому что действительно боится странных, навязчивых мыслей, то еще черт знает из-за чего. Сейчас кажется, что это хорошая идея, идти с незнакомым парнем неизвестно куда по ночному городу. А идея оказывается действительно хорошей. Они всю ночь шатаются по волшебному Питеру, пьют кофе в каких-то случайных кафешках, строят глазки веселым девчонкам в клубе и разговаривают. Да так, что кажется будто всю жизнь знакомы, как будто встретились после долгой разлуки и обязательно обо всем рассказать надо. И Мише как-то спокойно, уверенно. Никогда так не было, а тут, посреди спящего города, под медленно сереющее утреннее небо — было. И прощаться совсем не хочется. А новый знакомый, только оглядывает его с ног до головы, как теплой волной окатывает, и, кажется, остается доволен и безумным радостным блеском в глазах, и растрепанными пшеничными кудрями. И сам весь Бестужев на этой серой набережной сейчас как маленькое солнышко. Светлый и бесконечно мягкий. Почти что греет. Сергей моргает, фыркает и вспоминает, кто он есть. Еще раз пристально вглядывается в переплетение энергий в груди Бестужева и, действительно, остается доволен. Мрачных мыслей как ни бывало, только какое-то искрящееся ожидание чуда и нежно-голубое смущение. И Муравьеву весело. Он на прощание хлопает первокурсника по плечу и, эффектно взмахнув полами пальто, исчезает в светлеющих тенях.***
В следующий раз они встречаются в квартире Рылеева, куда Мишу затаскивает один из одногруппников. Кондратий мягко и понимающе берет под крыло зеленых первокурсников, ищет талантливых ребят и собирает их вокруг себя, покровительствует им. Тут, у него дома можно завести крайне полезные знакомства, узнать сплетни почти обо всем, что может интересовать молодежь. Сам Кондратий шутит, что взращивает под своим началом «новых людей». Сергей стоит, прислонившись к дверному косяку, еле цедит тонкими губами шампанское и выглядит так, будто делает огромное одолжение всем присутствующим только лишь тем, что дышит одним с ними воздухом. Он устало ведет плечами и расстегивает первые две пуговицы ослепительно белой рубашки, взмахом кисти показывая Кондратию, что тот может найти его на кухне. Вместо Рылеева в его добровольное одиночество вторгается Бестужев-Рюмин. Неуверенно мнется пару секунд на пороге, рассматривает очередную сигарету в тонких музыкальных пальцах и, наконец, находит в себе силы приземлиться на другом конце стола на старую табуретку. Тут, на заляпанной и не убранной после последней попойки кухне совсем пропадает то очарование, которое любой гость ощущает с первыми строчками рылеевских стихов, услышанными в гостиной. Здесь желтоватый свет от единственной лампочки отбрасывает странные тени на лица сидящих за столом и противные светло-зеленые обои на стенах. Как эстет Кондратий допустил такой кошмар в свою повседневную жизнь — тот еще вопрос. — Ну здравствуй, — ухмыляется из своего угла Муравьев. Миша только неловко кивает головой и ежится. В кухне холодно от открытого настежь окна. Как Сергей не мерзнет в одной рубашке тоже интересно. И об этом думать как-то поспокойнее, чем о сбегающей в вырез серебряной цепочке, ярко поблескивающей на загорелой коже. — Зачем пришел? — опять раздается в выстуженной комнате. Из-за стенки слышатся звон бокалов и веселый смех парней. — Поговорить, — пожимает плечами Миша, ставя локти на стол. Муравьев чуть щурится, вглядывается в мальчишку напротив. Он неправильный. Чистый, немного наивный и бесконечно романтичный. Энергии в нем — через край. Чем-то напоминает самого Муравьева пару веков назад, он тогда так же носился по новому миру, пытался найти себе место, что-то придумать, отвлечься от больной реальности. А потом он устал. Перегорел попросту. — О чем? — устало откидывает голову Сергей, из-под ресниц наблюдая за Мишей. — Спасибо, например, сказать, — жмет плечами Бестужев, — За тот вечер. — Ночь, — ухмыляется Сергей, как-то странно подмигивая и расплываясь в своей кошачьей улыбке. Сзади кто-то давится шампанским, и Миша подскакивает, оборачиваясь на спешно ретировавшегося одногруппника. Сбоку только весело хмыкает в свою чашку Сергей, наблюдая за стремительно краснеющим парнем, срывающимся с места в попытке догнать свидетеля странного на первый взгляд разговора. Уже на следующее утро весь университет будет судачить о том, как бессовестный Муравьев заманил в свои сети наивного первокурсника, и они провели вместе ночь. Кондратий долго и со вкусом отчитывает друга спустя два дня. Сергей на всю эту тираду только безразлично пожимает плечами и заваривает себе чай. — Ну и чем ты думал? Скучно тебе, да? Вот зачем ты парню жизнь испортил, ему же теперь проходу не дают, — эмоционально жестикулирует Рылеев, пытаясь воззвать к такому жизненно важному качеству, как совесть. Впрочем, отчего-то забыв, что Муравьев этим абсолютно не страдает. — Просто, — пожимает плечами Сергей, усаживаясь в кресло напротив и вытягивая ноги, — Захотелось. Кондратий давится воздухом и возмущенно вскидывается. — Ну нельзя же так! И где ты такого понахватался! Все что-то необдуманное совершают, все, но… — Например, пишут стихи и подкидывают их в карманы чужих пальто, — перебивает со смехом Муравьев. Кондратий белеет, краснеет и прячет лицо в ладонях со страдальческим вздохом. Он, конечно, даже не удивляется, откуда друг знает. Он всегда все знает. И как сухим из воды выйти, и как полки за собой повести, и как в людей веру вселить такую, что победить можно все на свете. — Пошел к черту, — чеканит Рылеев и отворачивается к столу, перебирая бумаги. Сергей наблюдает за хаотичными рваными движениями товарища и только вздыхает. Уже пожалел сотню раз, что вообще упомянул про нездоровую связь. — Неправильно это все, Кондраш, — вздыхает Муравьев и это — почти извинение. Он поворачивается к нему, резко, вызывающе вскидывает голову. — А что правильно? Что? — шипит, как разъяренная кошка, и видно, как борется с желанием схватить за пиджак, тряхнуть пару раз, чтобы в себя пришел, опомнился, наконец. Да только у Муравьева это не сиюминутное помутнение. — Нет ничего хуже, чем любить кого-то, кто никогда не перестанет тебя разочаровывать, — тихо роняет Сергей, отставляя чашку. Кондратий качает головой только устало. Так уж вышло. — Без тебя разберемся. Мы все хороши. Просто кто-то посчитал, что он лучше. — Ага, он сам, — хмыкает Муравьев. Вечерняя меланхолия накрывает их с головой, и ссора забывается, погребенная под новыми стихами Рылеева и муравьевскими циничными рассуждениями о любви и смерти.***
Следующее утро у Сергея не задается с самого начала. Он умудряется пролить на себя кофе, порвать сумку и забыть ключи. На пару он естественно опаздывает, поэтому благородно разрешает себе прийти ко второй, коротая время в ближайшей кофейне. Ему здесь определенно нравится. Мягкие кресла, много цветов в напольных горшках, приятные улыбчивые баристы и нет Рылеева с его вечно тоскующими глазами и томными вздохами. Соблазн вообще не идти на пары возрастает с каждой минутой, хотя осознание того, что новый лектор его вообще в глаза ни разу не видел за семестр немного отрезвляет. На парах, он, почти по традиции, исключительно профессионально делает вид, что слушает скучнейшую лекцию и усердно переписывает ноты из старого блокнота в тетрадь. Времени это занимает достаточно и помогает скрасить скуку. От методичного переписывания его отвлекает неприятное тянущее чувство нарастающей тревожности в груди. Мерзкое ощущение не пропадает вплоть до того момента, как он, сидя в машине и дожидаясь Рылеева с его литературным выводком, которых обещал подвезти, не натыкается глазами на спешащего куда-то Бестужева. Тот, как обычно, неловок, растрепан и расстегнут. На последний пункт Сергей только закатывает глаза и ловит себя на мысли: «Балбес, заболеет же». Муравьев выбирается из машины, закуривает, наблюдая за шумной толпой студентов. Он всего на пару минут теряет из виду Мишу, но он тут как тут, буквально в паре метров. Не замечает Сергея, не замечает вообще ничего за грудой учебников в руках, он шагает через дорогу, и Муравьев только и успевает, что всем телом рвануться вперед, ухватить за капюшон, оттолкнуть. Мимо проносится машина с ругающимся водителем, и Сергей еле-еле останавливает себя от того, чтобы наслать какое-нибудь особо мерзкое проклятие. Вместо этого, он переводит взгляд на испуганного первокурсника и молча помогает собрать тому учебники. — Хреновый у тебя ангел-хранитель, — цедит сквозь зубы и тут же оборачивается на подошедшего Рылеева. — О, Мишель, и ты с нами? — он переводит взгляд со смущенно отряхивающегося Бестужева на злобно отфыркивающегося Муравьева и решает не обострять, что-то щебеча в своей обычной манере. Сергей довозит друга с его почитателями до квартиры и спешно ретируется, подальше от растерянного Миши и поближе к какому-нибудь бару. Там он, радостно жалуется Каховскому на свою собачью жизнь и пытается напиться, но вовремя одергивает себя. Он все-таки за рулем. Все его терзания никак не хотят дезинфицироваться спиртом и, на удивление, выдерживают даже марафон по сложнейшим произведениям великих композиторов. Спустя вечность терзаний и четыре астрономических часа, Муравьев не выдерживает и открывает Мишину страничку в фейсбуке. Там он счастливый, без шапки, но в огромном сером шарфе ловит носом снежинки и искренне улыбается в камеру, перебирает гитарные струны и сидит на каком-то подоконнике в библиотеке. Он молодой и вдохновляющий. Разве что стихи не пишет. Сергей чувствует, что не может не улыбаться, глядя на эти уютные, пропитанные счастьем и свободой фотографии.***
В другой раз они встречаются совершенно случайно. Студенческая вечеринка в соседних комнатах в самом разгаре, когда Миша пытается протиснуться хотя бы на кухню. Общага определенно не предназначена для подобных сходок, понимает Бестужев, пока пытается аккуратно пройти между целующейся парой в коридоре и старым шкафом. Поход на кухню оказывается бессмысленным и только втягивает Мишу в круговерть пьяных студенческих радостей. Сбежать в комнату со своим шампанским, конечно, не удается. Удается только попытаться выпить все тут же, чем он и занимает себя на добрых полчаса под улюлюканье толпы, поэтому, когда Сергей совершенно неожиданно появляется в дверном проеме, Миша уже порядком весел и пьян. Он только упирается рукой на стол и лукаво улыбается Муравьеву, протягивая стаканчик с остатками чего-то алкогольного. Тот морщится и демонстративно принимается заваривать себе чай. Он буквально вчера отгулял свой личный новый год и все еще мучился головной болью, несмотря на что приехал по просьбе вечно шляющегося по всяким злачным местам Рылеева. Оборачивается Сергей, когда Мишу скручивает с болезненным стоном. Парень стремительно бледнеет и только пытается что-то прошептать, хватаясь рукой за ближайший стул. Муравьев тут же подлетает к нему, вглядываясь в блестящие влажные глаза, чувствуя, как первокурсник дрожит всем телом. — Черт, — шипит Сергей, поддерживая Бестужева за плечи. Уже после бесконечно долгих пятнадцати минут, проведенных в ванне Сергей усаживает Мишу у распахнутого настежь окна и заставляет запивать какие-то таблетки крепким сладким чаем. Тот только устало качает головой и пытается уснуть. Муравьев плюет на все протесты Бестужева и поднимает его на руки, попутно объясняя подскочившему Рылееву, что он забирает Мишу домой. Он останавливается только в дверях, оглядывая ежащегося Кондратия. — Ты же с кем-то еще связь поддерживаешь? — Сергей многозначительно возводит глаза к потолку, — Можешь узнать за кем Бестужев числится? Рылеев только хитро ухмыляется и обещает сделать все в лучшем виде, захлопывая за друзьями дверь. В себя Миша приходит долго и мучительно. Голова раскалывается, и он искренне благодарен тому, кто оставил шторы в комнате задернутыми. Ну и за стакан воды на тумбочке. Да. Бестужев растерянно оглядывается вокруг. Он совершенно не помнит ничего после мрачного Муравьева, подпирающего плечом дверной косяк, только какие-то обрывки, куски фраз и неясные отблески ночных фонарей. А еще помнит, как его подхватывали сильные руки, не давая упасть, как поддерживали, успокаивали путающееся сознание. Миша слышит шум за прикрытой дверью, осторожно поднимается с кровати и делает неплохую попытку привести себя в порядок. Свитер безнадежно помят, но все еще неплохо греет в прохладной квартире, босые ноги обжигает ледяная плитка в коридоре. Появляется на кухне он растрепанный и нервный. Сергей у плиты оглядывает его с ног до головы, хмурится и извлекает из комода в коридоре носки и тапочки. Мише приходит мысль, что он не против был бы вот так вот встречать если не каждое утро, то большинство из них. Муравьев же выглядит так, будто не спал вовсе. Он быстрыми четкими движениями заканчивает приготовление завтрака и ставит под нос Бестужеву тарелку с восхитительной на вид яичницей. Сергей заваривает себе кофе и садится напротив, все-таки прикрывая распахнутое настежь окно. Разговор выходит неловкий и скомканный. Краснеющий Миша — определенно самое милое зрелище, которое Сереже доводилось видеть за последние лет двести. Он фыркает, чему-то улыбается и явно пытается восстановить в голове хоть частично события предыдущего вечера. Прощаются они если не друзьями, то хотя бы приятелями. Теперь у них в отношениях заметная оттепель. Они пожимают друг другу руку при встрече и даже иногда перекидываются парой шуток. И все это на фоне несмолкающих шепотков после того двусмысленного разговора. Муравьев уже сто раз проклял и свой характер, и свой длинный язык. Теперь-то ему все это повышенное внимание к Мише как кость поперек горла. Зато на фоне потепления в их отношениях Муравьев узнает много нового. Он подсказывает ему на самых сложных зачетах, отводит от него необоснованный гнев начальства и всячески старается скрасить серую жизнь первокурсника. А еще Муравьев приобретает привычку часто появляться в общаге в отсутствие самого Миши. Сергею нравится его комната. Маленькая совсем, с французскими романами на языке оригинала, гитарой в углу, папоротником на подоконнике и светящейся нежным ровным светом гирляндой под потолком. Тут уютно, спокойно и совсем не хочется никуда уходить. Пару раз он еле-еле успевал ретироваться тенями, чтобы не попасться на глаза Мише. Он стремительно пробирается по городским сумеркам в квартиру Рылеева. Кондратий находит его в гостиной босого и в одних брюках. Сергей смотрит на него глазами побитой собаки и только просит посмотреть на спину. Там, среди жутких загрубевших рубцов между лопатками пробивается сквозь твердые шрамы два совсем тонких пера. Ослепительно-белые, они буквально горят на смуглой коже, и Рылеев прикрывая рот рукой, опускается в кресло. Такого он еще не видел. Их тогда всех крыльев лишили. Чтобы не вернулись, не натворили дел опять. Чтобы запомнили, кто прав, кто выиграл тот бой. И даром, что оружие у них отобрали, форму. Терять крылья было больно. Их буквально отсекали и тут же сжигали. У них же на глазах. И не было еще ни одного случая с сотворения мира, чтобы падший сумел сохранить такую волю, веру в свою правоту, чтобы смог отрастить новые крылья. Рылеев не слушает скулящего от боли Муравьева и набирает номер Пестеля. Он хоть и не старше, но несоизмеримо опытнее. Паша появляется спустя пятнадцать минут, молча ощупывает намечающиеся под кожей крылья и качает головой. — Надо резать. Кондратий вскидывается, подбирается и шипит на него подобно кошке. — С ума сошел? Решил его добить? — Сергей, лежа головой на коленях Рылеева только что-то невнятно шепчет, совершенно потерявшись в нестерпимой боли прорезающихся наружу перьев. Вокруг ковер заляпан его кровью, и он только и может, что рвано дышать сквозь стиснутые зубы. — Ему помочь надо! — взрывается Пестель, — Он должен выжить, обязан. Я понятия не имею, куда он вляпался, но он такой же человек, как я — ангел. Выживет. Паша трет руками лицо, еще раз ощупывает спину Муравьева под злым испуганным взглядом Рылеева. — Эти, — он кивает на крылья, — Сильнее будут. Им помочь надо, иначе хуже будет. Муравьева они распинают на столе, накрепко фиксируя его какими-то ремнями. Рылеев сует под нос Сергею какое-то питье, и он, не морщась, залпом выпивает. Рядом судорожно пытается дезинфицировать инструменты Пестель. Руки у него не дрожат, в глазах застыла та злая решимость, с какой он стоял на Суде. Приготовления прерывает звонок в дверь, и Кондратий радостно дезертирует подальше от чужой крови. На пороге стоит Миша. Что-то вещает про какие-то конспекты и записи с лекций, но Рылеев не слушает, вцепляется ему в рукав и явно приходит в замешательство: то ли выставить за дверь, то ли попросить помощи. Его вера в соулмейтов хоть и безгранична, но явно теряет опору вместе с меняющим форму на кухне Муравьевым. Судьба решает все за него, когда из квартиры раздается вскрик и что-то громко падает. Бестужев испуганно хлопает глазами и протискивается мимо хозяина квартиры. Он не разуваясь бежит на звуки и замирает в дверях. За его спиной секундой позже появляется бледный Рылеев, отодвигает первокурсника, бросается было к Сереже, но при виде крови зажимает рот рукой и роняя сдавленное «прости» вылетает из кухни. — Что встал, держи его! — орет Пестель, пытаясь одной рукой удержать громадное, измазанное кровью крыло. Оно инстинктивно пытается заслонить собой отключившегося Сергея от новой раны. Под кожей стремительно бьется второе, разрывая мышцы и стремясь вырваться. Миша подрывается с места, не веря своим глазам и прижимает всем телом белоснежное крыло к столу. Он чувствует, с какой громадной силой имеет дело и честно пытается отвести взгляд от ножа в руке Паши. Тот коротко выдыхает и режет второй раз, запуская руку под кожу, помогая освободиться второму крылу. Оно влажно поблескивает кровавыми разводами на белом, резко расправляется, практически ударяя Мишу по носу. Рядом суетится Пестель, зашивая надрезы и смывая кровавые потеки с кожи. Они справились. Вечером, когда истощенный Сережа мирно спит под действием лекарств, компания начинающих хирургов собирается в гостиной. У Рылеева все еще подрагивают руки, Пестель выкуривает уже вторую, а Миша просто пытается осознать, что произошло. Он растерянно рассматривает какой-то алкоголь в стакане, как по его поверхности пробегает рябь, когда он легонько бьет этим стаканом по столу. Объяснять ему никто ничего не планирует, поэтому он сам начинает задавать вопросы. Разговор выходит долгим и трудным, с применением наглядного пособия в виде недовольно сопящего Пестеля. Миша почему-то верит. И про кучку молодых, амбициозных идеалистов, и про восстание, и про Суд с наказанием ему рассказывает Рылеев, активно жестикулируя и в красках обрисовывая картины давно минувшего. Рядом молча допивает свой кофе Пестель, очевидно, впавший в меланхоличное забытье и предавшийся воспоминаниям. Ночевать Миша остается у Кондратия в гостевой спальне. Он еще долго лежит на широкой кровати, а по темным углам ему то тут то там мерещатся гордые воины с сверкающими клинками, стройные фигуры, затянутые в форму и широкие сильные крылья, способные вознести к самым облакам. Ночь проходит беспокойно, а на следующее утро Миша просыпается с жуткой головной болью и уверенностью, что пора переставать пить. Кондратий только как-то вымученно улыбается, закрывая за ним дверь и желая приятных выходных. В гостиной, Рылеева дожидается Трубецкой, наблюдая за метаниями поэта с высоты своих моральных устоев. Он только выгибает бровь и стряхивает руки, которыми только что копался в памяти Бестужева, подправляя все неточности. Кондратий искренне радуется, что успел сбагрить Муравьева куда подальше в надежде, что тот оправится ровно настолько, чтобы дать отпор Трубецкому, когда он придет за ним. Еще бы, падшего с такой силой ни в коем случае нельзя выпускать из поля зрения, вот только Кондратий почему-то уверен, что в Небесной Канцелярии ни сном, ни духом. Уж больно осторожничает Трубецкой. Поэтому поэт как может забалтывает Сережу, отпуская его только под вечер, с легким головокружением и полной уверенностью в собственной неотразимости. Конечно, все-таки не все свои таланты растерял Рылеев за время ссылки. А Муравьев появляется в университете только спустя полтора месяца. С резко выдающимися скулами, заметно побледневший и утративший свой нахальный лоск. Он идет по коридору, распугивая всех студентов на своем пути. На сегодня его список дел выполнен, и он уходит, оставляя за собой откровенный разговор с деканом и кучу слухов, уже расползающихся по компаниям. До Миши эти слухи доходят только спустя день, и он, повинуясь непонятному порыву, быстро собирается и едет по знакомому адресу. Дойти до нужного подъезда он не успевает. В узком переходе ему на хвост садится группа пьяных парней. Они пасут его, пока он старается ускорить шаг, но ему как на зло не везет. Он не знает ни района, ни этих путанных старых дворов, поэтому очень скоро оказывается в тупике. Становится страшно. Парни, сейчас больше всего походящие на стаю шакалов, учуявших падаль, медленно приближаются, понимая, что их жертва уже никуда не денется. Куда уж намного более хрупкому Мише против пяти накаченных громил. Их главный подходит медленно, грубо хватает Мишу за шкирку и говорит настолько стандартные фразы, что Бестужеву становится смешно. Он отчетливо осознает, что это скорее всего истерика, перед тем, как получает первый удар. Попытки защититься ничего не дают, и Миша уже готовится морально остаться в этой грязной подворотне навсегда, когда в морозном воздухе четко раздается: — А ну, пошли вон, — голос резкий, сухой и хлесткий, как удар хлыста. Знакомый, до дрожи, и Миша поднимает на внезапного спасителя влажные глаза. У выезда, вальяжно опираясь поясницей на машину стоит Муравьев в своем неизменном черном пальто. Он слегка взъерошен, немного примят, но выглядит уже явно лучше того, о чем рассказывали очевидцы его эпохального появления в университете. Пьяная компания разом теряет интерес к лежащему Мише и оборачивается на новую мишень. А Сергей среди них, как разъяренный хищник. Бестужеву почему-то представляется, как длинный хвост яростно бьет по бокам, хотя на деле Муравьева выдают только поджатые губы. Громилы начинают возмущаться, приближаясь к Сергею и, очевидно, намереваясь отыграться еще и на нем. Не выходит. В свете фар по стенам домов ползет тень громадных крыльев, заставляя всех попятиться. Хулиганье мигом испаряется, приговаривая на ходу что-то о белой горячке, когда Сергей быстро оказывается рядом с Мишей. Он аккуратно стирает кровь с его подбородка и внимательно оглядывает на предмет сильных повреждений. Судя по потеплевшему взгляду, он остается более-менее доволен и быстро вздергивает Бестужева на ноги с холодной земли. Они молча преодолевают оставшееся расстояние до Сережиной квартиры и уже в коридоре, рассматривая свою побитую физиономию в зеркале Миша слышит недовольное ворчание: — Я уже, кажется, предупредил тебя, что твой ангел-хранитель так себе. И неожиданно для самого себя Миша смеется. Понимает, что начинается истерика, но остановить себя уже не может. В себя он приходит только когда ощущает сильные плечи под своими ладонями и морозный хвойный запах от рубашки Муравьева. В объятиях Сережи спокойно, тепло и как-то слишком уютно. И Миша настолько захватывается этими новыми ощущениями, что ненадолго замирает, позволяя увести себя на кухню и всучить в руки чашку горячего чая. Сергей ругает его долго, со вкусом и не стесняясь в выражениях. Какого черта поехал так поздно, почему не позвонил, не предупредил, почему не звал на помощь. Мише сказать нечего, поэтому Миша просто молчит, понуро разглядывая мелкие чаинки на дне кружки. В себя он приходит только от емкого и почти ласкового сережиного «балбес». И улыбается. Мило так, тепло улыбается. А Сережа не выдерживает, треплет Бестужева по волосам и сообщает, что слишком устал, чтобы везти его домой, а одного никуда не отпустит, поэтому Миша ночует здесь. И Миша оказывается совершенно не против. Всю ночь его мучают какие-то смутные образы, от которых он вскрикивает и мечется по широкой кровати. Муравьев, наблюдающий за Мишей из кресла, не выдерживает на двадцатой минуте и пересаживается на кровать. Он касается пальцами мишиного лба, ведет ладонью и останавливается на висках. Сосредотачивается, прикрывает глаза и проваливается в чужое сознание. Его встречают хаотично разбросанные воспоминания. Привлекает внимание ухмыляющийся Трубецкой, после которого в голове Бестужева остается легкий сумбур и пара-тройка стертых воспоминаний. Сережа скрупулезно просматривает затертые фрагменты, пытается восстановить хоть частично. Разбуженная вечерним инцидентом память услужливо помогает восстановить образ белых крыльев и сказочных теней на кухне Рылеева. Голову Миши Муравьев отпускает только спустя час, обессиленно откидываясь на кровати. Он восстановил почти все, мелочи теперь вернутся естественным путем. Переползти на кресло сил уже не остается, поэтому Сережа просто отключается рядом с мирно спящим Бестужевым. Открывает глаза он от мягкого запаха кофе и солнца, бьющего сквозь открытые окна. На кухне вовсю хозяйничает Миша, и Муравьев прислоняется плечом к косяку, наблюдая за растрепанным парнем. В воздухе витает аромат свежих блинчиков, и Сережа не сдерживает улыбки. Он тихо подходит и присаживается на стул позади Миши. Бестужев как раз поворачивается, вздрагивая от неожиданности, но тут же солнечно улыбаясь. Завтракают они в домашней тишине, после чего Миша все-таки не выдерживает. — Покажи мне, — просит, заглядывая в глаза. «Боится», — понимает Муравьев, читая в глазах парня напротив. Вот только не неизвестности боится. А того, что сейчас Сережа его прогонит, отмахнется или отправит домой. И настолько явно это читается во всем внешнем виде, что у Муравьева сжимается сердце от какой-то тягучей, теплой нежности. — Пойдем, — прикрывает он глаза, замечая, как весь разом зажигается, воодушевляется Миша. Мальчишка волнуется, теребит край свитера и не знает куда деть глаза пока Муравьев стаскивает с себя кофту и расстегивает рубашку. Сережа почти физически чувствует, как горячий взгляд проходится вдоль позвоночника и до самой поясницы, возвращается к почти зажившим шрамам. От такого взгляда по коже мурашки бегут, и он сам как будто окунается в горячую воду, так его колотит. Миша на секунду зажмуривается от яркого света, а когда открывает глаза перед ним стоит Сергей. Спиной стоит, и фигура у него вся подобранная, натянутая, как струна — только тронь. И крылья. Громадные и ослепительно-белые, такие, что перья пол подметают. И сильные. Это почти физически чувствуется. Миша шагает вперед, протягивает руку, самыми кончиками пальцев касаясь нежного пуха. Сережа вздрагивает, оборачивается, но крыла не отнимает. Наблюдает, как Бестужев уже увереннее ведет ладонью по перьям, зарывается пальцами. Глаза у него настолько счастливые, и от всей его фигура так и веет ощущением чуда. И все эмоции у него настолько яркие и сильные, что Муравьева почти сметает на ментальном уровне. Миша переводит радостный взгляд на Сережу и выдает: — А бывают ангелы с аллергией на пух? И Муравьев смеется долго и заразительно, запрокидывая голову. По крыльям пробегают красивые золотистые всполохи, и Бестужев тут же забывает, о чем спрашивал. День у них проходит так же. Они сидят в гостиной, и Сергей говорит. Рассказывает он много и интересно. Объясняет, как все устроено в мире, как попали они все на Землю, ну и о таких мелочах, как уход за крыльями, например, или почему их просто так не видно. Миша слушает, раскрыв рот и не отнимая руки от теплых перьев. Он выясняет, что Муравьев никогда не мерзнет, поэтому они валяются на кровати в выстуженной комнате с распахнутыми настежь окнами, и Сережа укрывает Мишу крыльями, согревая. Хрупкое спокойное счастье разбивается вдребезги, когда на телефон Муравьева приходит сообщение от Кондратия. «Я узнал, как ты просил» Сергей тащит Мишу по университетскому коридору как на буксире. Тот только удивленно успевает здороваться со знакомыми и млеть от ощущения своей руки в руке Муравьева. Бестужев концентрируется на лице товарища, на поджатых губах, злом блеске глаз. Ну точно хищник. Заприметив кого-то в толпе студентов, Сережа резко меняет курс, прося подождать его на этом подоконнике. Миша, конечно же не слушает его, осторожно пробираясь вслед за Муравьевым. За углом он встречает еще одного подслушивающего. Рылеев только прикладывает палец к губам и возвращает взгляд на разворачивающиеся в коридоре события. А там Муравьев-Апостол за шиворот встряхивает Трубецкого, толкая его в стену так, что местами осыпается штукатурка. — Хранитель, значит?! — шипит в лицо мужчине Сергей, - Паршивый из тебя Хранитель. Трубецкой только аккуратно отцепляет от себя парня и улыбается приторно. — Ты все обязанности исполняешь за меня, — он ухмыляется, — Кто я такой, чтобы в вашу связь лезть? Муравьев еле сдерживается, чтобы не поднять руку на этого ангела. Он рвано вздыхает и еще раз встряхивает мужчину за ворот. — Ты именно поэтому ему в голову влез? Еще грубее можно было это сделать? Чтобы он вообще в больницу лег и не мучился! Трубецкой только хмурится, и впервые за весь разговор с него слетает надменная уверенная маска. Он трет лицо руками и внезапно кажется настолько уставшим, что Муравьеву хочется подставить ему плечо, как когда-то давно, когда они еще были друзьями. — Ты дурак или притворяешься? — Трубецкой внимательно смотрит на Муравьева-Апостола и опять вздыхает, — Ты понимаешь, что бы началось, если бы наверху узнали про твои метаморфозы? А они каждого здесь пасут, каждого. Потому что если с остальными все более-менее понятно, то ты у нас опять отличился, Апостол. Сергей только хмурится, раздумывая над словами Трубецкого. Тот не выдерживает, садится на подоконник и достает пачку сигарет. — Никогда не думал, почему все мы такие вот обычные, а ты всегда — избранный? Вот так вот, Сереж, вот так вот. Допусти я, чтобы про твои приключения узнали, сдай я всю вашу шайку, и меня бы вернули обратно, а вас бы опять как-нибудь наказали. Соразмерно грехам, естественно. Да вот только ты еще один Суд переживешь. Я переживу, Каховский — тем более. А вот про Кондратия ты подумал? Про его семью, которая там осталась, — Трубецкой кивает куда-то на потолок и нервно затягивается, — Знаешь, мне честно плевать, что ты обо мне думаешь, но Кондратия я люблю. И не допущу, чтобы из-за тебя с твоим смертным его по новому кругу пустили. Хоть как, но не допущу. Муравьев еще раз прохаживается взад-вперед по коридору и присаживается рядом, тоже закуривая. — Не забыл, значит, — хмыкает, — Это хорошо. Что любишь его — тоже верю. Но я-то здесь при чем? Трубецкой смотрит на него так, будто тот спросил почему небо голубое. — Ты знаешь еще хоть одного падшего, который смог бы своей волей вернуть себе крылья? — Трубецкой качает головой, будто в неверии оглядывая статного Муравьева, — Ты же тогда вины так и не признал. Да и вообще, так глупо получилось… А, главное, быстро. И теперь, это ж надо было так сильно захотеть стать Защитником… — Кем? — вскидывает брови Сергей, — Никогда Хранителем быть не хотел. Трубецкой только усмехается. — Ты что думаешь, если бы я мог, я бы сам не стал Защитником у Кондратия? Чтобы все официально, на веки вечные. Но я права не имею, не положено. А вот ты сам, без позволения справился. Настолько захотел защитить своего первокурсника, что духом своим воспротивился, порвал все ограничения, которые на вас наложили. Теперь, мне кажется, кто бы за вами не пришел, тебе никакая помощь не понадобится. И все-таки… — Трубецкой чуть мнется, вглядываясь в лицо Муравьева будто ища что-то, — Ты можешь рассчитывать и на мое крыло. Как всегда было, Сереж. Апостол оглядывает вновь обретенного друга и они, спустя века, пожимают друг другу руки. Тем же вечером в квартире Рылеева Трубецкой снимает с себя клятву Хранителя и всецело передает жизнь Миши в руки Сережи. Кондратий только и может, что нервно расхаживать по гостиной и заламывать руки. Они с Трубецким так и не поговорили, поэтому Муравьев благоразумно оставляет их наедине. Следующие выходные они проводят все вместе. Трубецкой с Муравьевым-Апостолом мирно располагаются на ковре в гостевой зачитывая вслух стихи и распластав на всю комнату крылья. У Трубецкого они оказываются чуть золотистыми с каким-то синеватым отливом, чуть меньше в размахе, чем у Сергея. Зрелище переплетенных местами перьев настолько красиво, что у вошедшего в комнату Миши на мгновение перехватывает дух. Они с Кондратием осторожно перешагивают по незанятым участкам пола, стараясь не наступить на лоснящиеся перья и каждый уютно устраивается в кольце рук своего собственного ангела. Потом Рылеев почти до самого вечера на практике (то есть на Трубецком) показывает, как нужно ухаживать за пухом и перьями. Оба Сергея на его лекцию только посмеиваются, отпуская периодически пошловатые шутки и похлопывая друг друга крыльями. У этих двоих вообще появилась своя собственная идиллия. За огромный промежуток времени, проведенный на Земле они, конечно, научились выражать свои ощущения подобно людям, но теперь, получив возможность делать это более глубоко, пользовались каждым удачным моментом, чтобы демонстрировать нежнейшую дружбу. Миша, получив предложение перебраться из общаги к Сергею почти что прыгал до потолка. Муравьев, конечно, не видел, но явно почувствовал в ментальном поле, чему улыбался весь остаток дня. Их суббота практически всегда начиналась теперь одинаково. На кухне Бестужева встречал босой и крылатый Сережа, готовящий завтрак, потом они перебирались в просторную гостиную, где на мягком ковре Миша приводил в порядок сережины крылья. Тот практически мурчал от осторожных, нежных касаний и показательно шипел, когда мальчишка неосторожно дергал в каком-нибудь особо чувствительном месте. После всех процедур они проводили остаток дня за прогулкой, книгой или фильмом, когда Сережа укутывал Мишу в теплый плед и накрывал крылом, если тот засыпал. Рылеев, вдохновленный парой своих друзей писал стихи и потом третировал ими Трубецкого, на что тот только вздыхал и утаскивал поэта куда подальше в темный угол раз за разом наглядно разъясняя, что и у них у самих все более, чем хорошо, и пора бы уже оставить эту парочку в покое и сосредоточиться на их отношениях. Увещевания и неожиданные поцелуи помогали плохо, потому что не вдохновляться, глядя на воркующих или целующихся на очередной вечеринке Сережу и Мишу было невозможно. Парочка обнималась и была до звездочек в глазах идеальной. Все было хо-ро-шо. «И будет еще лучше», — думается засыпающему в руках Трубецкого Кондратию.