Так шли мы по снежному лесу, туда, где горел огонь

      Румяное яблоко солнца не спеша катится к кромке горизонта. Крошечный островок посреди моря хлещут ветра с четырех сторон. Поджарый белый волк у подножия высокого утеса сонно зевает, готовясь сдавать свою вахту, и толкает лапой пробуждающегося черного брата.       — Что нового было за день? — приветственно обнажает острые клыки Черный. Когда он встряхивается, его короткая жесткая шерсть и алмазы на ошейнике поблескивают в лучах заката.       — Я от скуки искал хоть одну травинку на этом камне, сунул нос в каждую трещинку. Ничего здесь не растет, — отзывается Белый, игриво бегая вокруг него. — А помнишь зеленые луга, на которых трава выше хребта? А помнишь братьев, живых и мертвых?       — Не появилась ли лодка с девицей, про которую я рассказывал? — карие глаза его брата бдительно оглядывают горизонт.       — Я думал, что ты сочинил эту сказку от скуки… Неужели за вороном и правда может явиться жена? Я не хочу загрызать женщин. Они приятные, у них мягкие большие груди и пухлые губы…       — У тебя большое сердце, — снисходительно рычит Черный.       — И большие яйца, — весело подхватывает Белый.       Черный нюхает воздух, в глубине своего каменного сердца боясь, что ветер с дальнего невидимого берега донесет запах свежескошенной травы, голубой травы, что поет ночью и днем, что крушит железо и сталь. Но ветер несет лишь соленые брызги.       — Она не женщина, а девственница, — говорит Черный, — она не успела разделить ложе с мужем, потому что нарушила зарок не смотреть на его человеческое лицо до исхода седьмого года после свадьбы. И вот он здесь, на вершине, в оковах, а мы с тобой поставлены сторожить от рассвета до заката и от заката до рассвета… эх, да ты уже спишь, братишка, договорим утром…       Черный оставляет свернувшегося клубком белого волка спать внизу под каменным выступом, и, чуть прихрамывая, поднимается в сумерках по вьющейся тропе к вершине утеса. Одинокая невысокая фигура в лохмотьях, покрытая осыпающимися перьями, прижата к граниту в кольцах железной цепи. Черному скучно и хочется заговорить с узником, он подозревает, что Белый точно так же коротает дни, как он сам — ночи.       — Раньше мои цепочки были золотыми, а одежды — белыми, — хриплым каркающим голосом произносит узник, впервые за несколько ночей. Его профиль с носом-клювом вычерчен чернилами морских тварей на фоне звездного неба.       — Раньше я не хромал по зачарованному камешку, не чувствуя ни голода, ни жажды, а быстро бегал за дичью в бескрайних горных лесах, — в тон ему отзывается Черный. — Не все наши мечты сбываются. Тебя тоже сделала тем, кто ты есть, какая-то война?       Узник молчит, и Черный спускается обратно. Он усаживается рядом со спящим братом и устремляет к новорожденной луне свою песню под шум прибоя.       …В бессчетный раз перистые облачка светятся в последних лучах луны и первых лучах солнца, когда Белый неохотно просыпается и потягивается, топорща свой длинный мягкий мех. Черный фыркает, тычется в его морду носом, радуясь короткой встрече:       — Хозяин однажды накажет тебя за лень, попомни мое слово! Я всегда встаю на стражу вовремя, даже если у меня ломит лапы и отваливается хвост. Никто и ничто не пройдет мимо меня.       — Ты любишь ошейник и подчинение, тебе следовало родиться собакой и сидеть у ворот, — смеется Белый и лижет зевающего Черного в мокрый нос, а затем начинает кружиться по разноцветной гальке, ловя собственный хвост.       — Даже когда твоя шерсть незаметно поседеет, ты как был непослушным волчонком, так и останешься, — ворчит Черный.       — А дорасскажи мне ту историю, пока ты не захрапел на весь день?       — Я сам слышал, друг мой: жена короля воронов, а не просто какого-нибудь ворона — она целую вечность бродит по свету, в железных башмаках и с золотым серпом в руке… если она найдет голубую траву и приплывет сюда — быть беде.       — Что такое голубая трава? — любопытствует Белый.       — Она поет ночью и днем и крушит железо… ничто не может сопротивляться ей.       — Это король-ворон тебе рассказывает ночами?       — Он почти не говорит со мной, но иногда мне приносит слабые голоса ветер с берега, — вздыхает Черный. — Они тревожат меня, там, вдали, чужой и странный мир…       Он отворачивается и засыпает в вытертом их телами за бессчетные дни и ночи каменном углублении у подножия скалы. Белый вприпрыжку оббегает островок, приветствуя восходящее солнце веселым и яростным воем. С вершины скалы падают облезающие перья, кружась и поблескивая тусклым старым золотом под солнечными лучами.       Белый усаживается рядом с молчаливым королем-вороном, который вглядывается в морскую даль, не удостоив волка даже взглядом. Белый обвивает длинным хвостом его босые ноги. Узник никогда не говорит с ним, но сидеть рядом интереснее.       После полудня с востока наползает гроза. Белый знает, что дождь и гром не разбудят брата, они оба никогда не смогут проснуться раньше момента смены ночи и дня. Хоть таскай друг друга за шкирку и кусай до крови — это не поможет, они увидятся лишь на несколько минут в сутки. Король-ворон, подняв голову, ловит растрескавшимися губами холодные капли, волк делает то же самое, далеко высунув язык — не чувствуя ни малейшей жажды, просто чтобы напомнить себе вкус воды.       — Разве же это плохо, если жена явится за ним? — взволнованно взрыкивает Белый вечером, когда пробудившийся Черный задумчиво принюхивается к остро пахнущему после грозы ветру. — Мы сможем уйти отсюда вместе, ты вспомнишь вкус парного мяса и всех пьянящих ручьев в горах Проклетия, о которых ты скулишь во сне. Ты давно забыл бы прежнюю жизнь, не будь я твоей памятью. Ты с каждым днем забываешь, как смеяться и валять дурака. И что нам эти двое? Они не делали нам зла, они тоже заслуживают быть счастливыми…       — Мы поставлены неусыпно сторожить проклятого и никого сюда не пустим, — сурово отвечает Черный, точа когти о гранит. — Ты всегда был на моей стороне…       — Разве ты не чувствуешь невидимых цепей? — небесно-голубые шалые глаза брата настойчиво ловят его взгляд. — Нас здесь трое пленников. Даже чайку не поймаешь, они облетают островок, как чумной. Твоя шерсть уже начинает подергиваться серебром… Я всегда защищал тебя, но стоит ли нам защищаться от королевы воронов?       — Надеюсь, она появится днем, — тихо говорит Черный перед рассветом, поднявшись к узнику. — Мой брат не убьет ее…       Алая дорожка медленно пролегает по волнам ночи, и Черный бежит вниз. В неожиданном приступе нежности он вылизывает большие уши просыпающегося Белого. Белый открывает глаза, проворно валит его на камень, и они катятся клубком из лап и хвостов по кромке прилива, задорно рыча и покусывая друг друга, используя отведенные им жалкие минуты.       Они не успевают заметить, когда к их рычанию и плеску приливных волн присоединяется пение. Высоким тонким силуэтом на фоне светлеющего неба стоит человек в причалившей маленькой ладье. Потрепанный красный балахон окаймлен по подолу синими пятнами травяного сока и не скрывает шрамов. Белый ловит себя на мысли, девушка ли это вообще — у нее нет пышной груди, а губы, и без того тонкие, сжаты в ниточку, на бледном лице — одни расширенные глаза. Она безмолвно обходит волков по дуге, выставив перед собой острый серп, такой же золотой, как ее обрезанные выше плеч волосы. Поет не она, а пучок мерцающей, цвета голубого донного льда, травы в ее руке, поет переливчатым высоким тоном, не человечьим, не птичьим и не звериным, от которого шерсть встает дыбом то ли от ужаса, то ли от предвкушения…       Черный делает шаг вперед, напружинивая мышцы своего огромного тела, подчиняясь инстинктам ловца.       — Будь на моей стороне, брат, — умоляет его Белый в последний раз, думая, добывает ли он свободу или обрекает их обоих на смерть.       И дева беспрепятственно восходит на утес. Голос травы смолкает и продолжается лязгом упавшей железной цепи, которая рассыпается в полете на тысячу звеньев, лязг продолжается счастливым криком на неведомом языке и громогласным карканьем. Огромные крылья упруго, величественно распахиваются на вершине — и тут же сотни других птичьих крыльев застилают утреннее небо, от надвигающегося вороньего грая сотрясается утес.       Черный одним прыжком вдавливает Белого в камни, несмотря на его сопротивление, отчаянно заслоняя собой, ожидая, когда сверху обрушатся жестокие клювы, рвущие их плоть и выклевывающие глаза…       Рука-крыло и тонкая сильная рука с серпом простираются над черно-белым клубком в защитном жесте.       — В какой стороне ваша родина? — спрашивает сверху король-ворон.