Комбайны
25 января 2020 г. в 22:25
Чтобы дали две недели отпуска? Редкость.
И одновременно с его замами.
Рейес говорит, что он чертов счастливчик и любимец Адаве. И что «берегут старика». Джек фыркает – он же честно заслужил четырнадцать дней покоя. Он горбатился на них целый год.
– Ты поедешь со мной на ферму?
Гэбриэл согласится. Он знает.
И Ана – тоже. Возможно даже больше ради Фарии. Потому что это похоже на нормальную семейную жизнь в ее понимании.
Лишь едко улыбнется:
– Обгоришь и будешь красный как рак по базе ходить.
Она уже давно собрала вещи.
***
В доме пахнет пылью. Он ужасно большой и пустой. Кидает сумку на пол – глухой стук отдается эхом.
Ферма осталась от родителей. Наверное, для Джека это память – раз не продает ее, не ясно для кого бережет землю.
– И почему я не остался на базе? – бормочет Рейес.
– И почему ты не остался на базе, – передразнивает Ана и смеется.
Ей нравится большая залитая солнцем гостиная. А Фарии – двухъярусная кровать – так мало нужно ребенку.
Рейес ездит сюда каждый год. С Джеком или без. Чаще именно чтобы отдохнуть от него. У Гэбриэла есть своя комната – как раз с двухъярусной кроватью – со скрипом в сердце отдает ее Фарии. Не могут поделить разве что большую подушку.
Дети, – думает Джек.
Ана тоже улыбается.
Моррисон живет в своей старой комнате на мансарде – хорошо, что Фария не знает про нее. Здесь большая лоджия с видом на ферму. Старые фотографии в рамках. Некоторые вещи. И все то, что Джек не готов показать другим – бережно хранит у сердца и смотрит спокойно засыпая.
Ему непривычно ходить без формы и оружия. Рубашка невесомая, не давит на плечи как тяжелый бронежилет. Только поношенные военные штаны остались. Они удобные. И идеальная осанка.
– И где мне спать?! – у Рейеса даже шутливая грубость жесткая и острая по краям.
Держит подушку высоко над головой – без выпуклой брони на него так легко не залезешь.
– В гостиной есть диван. Там и спи!
Потому что еще одна спальня – с самой большой кроватью – занята Аной. Не скажет же он, что будет спать с ней.
Моррисон не допустит.
***
За окном по утрам шумят машины. Автоматические комбайны собирают осенний урожай. Они же боронуют землю, засеивают, поливают, обрабатывают и что там еще нужно этой кукурузе.
Рейес зажимает уши подушкой – его все-таки выгнали на диван первого этажа. И именно здесь громыхает как в Омнический кризис.
Он раздраженно потягивается, украдкой поглядывая на часы. Зато у него есть время позавтракать в гордом одиночестве. Быстро приготовить себе что-нибудь типа яичницы с беконом. И запить кофе – смотрит в холодильник – можно даже какао с молоком.
Циглер бы оценила заботу о здоровье.
Он жует и смотрит на комбайны за окном, зябко завернувшись в одеяло. А они работают и работают – срезают, сортируют. И все прекрасно даже без людей.
– Тебя тоже разбудили?
Резко оборачивается.
Ана стоит у двери. Так тихо спустилась по лестнице. В пижаме и ветровке она выглядит помятой, и заспанные глаза ее не украшают.
– Я просил Моррисона их отключить… – пробормотал Гэбриэл и потупился в яичницу. – Вон, одна порция осталась.
Стынет в сковородке.
Вдвоем смотреть на комбайны кажется глупым. Сразу нависает давящая тишина и нужен диалог, какой-то контакт.
– Такое себе начало отпуска, – Рейес обхватывает обеими руками большую чашку.
Но взгляд довольный – Ана видит.
– Словно ты сюда приехал, чтобы отъедаться и спать.
– Именно ради этого.
***
Работа отпускает постепенно и неохотно. А Моррисона и вовсе не отпускает. Консультации и рекомендации – его требуют по любой мелочи, которую можно решить через неделю или даже месяц.
– Эй, Джек! Спорим, я подниму эту тыкву.
Тот отвлекается от комма, недовольно поглядывая с высоты своей веранды. Да, Рейес выбрал самую большую тыкву.
– Если ты её разобьёшь…
– Не разобью.
***
– По крайней мере, Фарии нравится тушеная тыква, – замечает Ана, подкладывая дочери еще порцию.
Гейб и Джек уже не могут смотреть на эту рыжую кашу. В холодильнике стоит десять раз по столько же бесформенными кусками. «Из рук соскользнула, с кем не бывает».
Ещё одна тарелка опустела.
Рейес доковыривает своё. Моррисон быстро все умял – больше тыквы он ненавидит только кукурузу – теперь отказывается от добавки. Ана съела пару ложек чисто за компанию.
– Может, воронам отдадим? – вымученно говорит Гэбриэл.
– Тебя отдадим, – фыркает Джек и принимается за вторую тарелку.
***
Вечерами после ужина они занимают себя прогулками.
Джек говорит, что его зрение немного восстановилось – Амари не нравится, как он щурится, глядя на экран. Здесь он смотрит на однотонные спокойные цвета фермы, а не выедающий свет холокрана.
Они идут по утрамбованной борозде от комбайнов, что проезжают каждый день от зарядки до поля. По краям кукуруза в два роста и стеблем толщиной с запястье. Ветер шуршит в сухой листве – последние теплые деньки перед дождями.
И окончанием сезона урожая.
И окончанием их отпуска.
Фария после таких прогулок засыпает крепко и быстро.
Если бы это работало еще на ком-то из них. Джек читает новости, подобрав под себя ноги. Гейб безучастно следит за мерцающими строчками, положив голову ему на плечо – тот так погружен, что даже не замечает.
Ана возится в стороне кухни, иногда громыхая стеклянной крышкой.
– Что ты там варишь? – замечает Рейес: Ана? У плиты? Вздор.
– Глинтвейн.
Он пьянит совсем мягко. Хоть с метаболизмом суперсолдат много не нужно. Разливается по венам и греет внутренности, мышцы, не дающие покоя мысли. Заевшей пленкой в голове.
– Хорошо получился, – у Джека бестолковая улыбка.
– Еще бы, – Ана наклоняется ближе. – Я не только умею убивать и помогать тебе с отчетами.
Голос спокойный и ровный, не проскользнёт ни эмоции.
Рейес довольно жмурится. Ему хорошо, пусть уже практически валяется на Джеке. Ана садится с другой стороны, вымученно прижимается к боку.
– Джек, скажи. Я плохая мать?
Тот сразу подбирается. Его лицо – выражение, что он носит на деловых встречах и перед молодняком. Ерзает на месте.
– Я так не… – губы прикрывают жесткой рукой.
– Ради всего святого, заткнись, Моррисон, – Рейес не зол, но глаза блестят на непонимание.
Вопрос – не требующий ответа.
У Аны невеселая натянутая улыбка:
– Ведь у нас всех работа на первом месте.
И у того, кто ушел ради семьи и всё равно вернулся.
И у того, что прячет её под толстый кокон, прикрываясь личным равнодушием.
И кто оставил свои попытки уже давно.
– Будешь еще глинтвейн?
Джек вздрагивает. Поднимает взгляд.
Потолочная лампа слабо освещает комнату, накрывая полумраком с дремотой. Мягко, тепло. Как какие-то далекие воспоминания из детства, что остались ощущениями – нечеткой картинкой.
Амари ставит кружки с тихим стуком о деревянную столешницу.
На часах перевалило за двенадцать.
– Я пойду к себе, наверно, – бормочет Джек и приподнимается.
Туда хочется меньше всего – где полно воспоминаний.
Гейб крепче вцепляется в бока. Его язык заплетается:
– Не оставляй меня на этом диване. У меня так болит от него спина.
У Джека тоже болит от раскладушки. Каждый раз хочет купить полноценную кровать – и думает, что больше не вернется.
Ана делает еще глоток. О её взгляд можно порезаться.
– Если не будете пихаться – пущу на свою кровать.
***
Последний урожай сдан перекупщикам. Земля взборонована. Засеяны озимые.
Моррисон смотрит на дом, прижав к себе сумку. Вновь прощаясь на год или навсегда.
– Гэбриэл, зачем тебе тыква?
– Мама, он говорит, что скоро я ее тоже смогу поднять, даже одной левой.
– …Потому что она высохнет, – шепчет Рейес украдкой.
Они смеются – они расслаблены и с хорошим настроением. У Гейба на одно плечо закинута тыква, а на втором – сидит Фария, поддерживаемая рукой. И словно не было распаленного боем #24, кого будоражил вид крови и чужой страх.
Джек путается в масках. В том, какая из них настоящая.
У них – пожизненное клеймо солдата. Без права на личную жизнь и счастье.
Сумки погружены в багажник. Джек машинально пристегивается и получает смешок: здесь тебя не оштрафуют.
Они едут по одинокой грунтовой дороге. И смотрят, как комбайны возвращаются с поля.
Это был их последний выход.