Killed the demons of my mind Ever since you came around We're a river, running wild How could I have been so blind?
Утро прокрадывалось через стеклянную стену в комнату на мягких лапах, будто не решаясь разбудить человека, что сладко спал, раскинувшись на широкой кровати. Лучи восходящего солнца запутывались в лохматой белокурой макушке, ласкали мягкие губы, целовали подрагивающие веки, рисовали длинные тени от пушистых ресниц на высоких скулах. Блондин сладко зевнул, просыпаясь и потягиваясь всем телом. Сощурившись от яркого света и бросив мимолётный взгляд на настенный кошмар, изображающий часы, медленно обвёл взглядом комнату. Половина шестого утра, и он здесь один. Надо попробовать привязывать Чонгука к кровати с вечера. Стоит опасаться людей, что могут легко подниматься в такую рань без будильника — неизвестно, на что ещё они могут быть способны. Тэхён лениво потёр слипающиеся глаза, ещё раз отчаянно потянулся и выполз из уютного плена мягких простыней. Накинул шёлковый халат, свободно подвязавшись поясом, и потянул носом воздух. Из приоткрытой двери в коридор доносился одуряющий запах свежезаваренного кофе. Взъерошив пальцами волосы и обречённо выдохнув, медленно поплёлся к источнику дивного аромата, что, несомненно, обитал на кухне. Он нерешительно замер в дверном проёме гостиной, рассматривая того, кто расположился за обеденным столом. Чонгук, расслабленно откинувшись на стуле, потягивал кофе из белой чашки тонкого фарфора и сосредоточенно читал что-то с экрана планшета. Идеально отглаженные чёрные брюки и кипенно-белая рубашка, тяжёлый серебристый браслет часов, сковывающий правое запястье, аккуратная укладка — утренний образ успешного бизнесмена, что с упрямой складкой между бровями штудировал мировые новости, готов. Пиджак и галстук висели на спинке соседнего стула. Его любовник был хорош в любом виде: и одетым с иголочки, с идеальной укладкой; и в потёртых джинсах и простой футболке; и голый, растрёпанный и разгорячённый после секса. Да, особенно последний вариант. Тэхён облизнул пересохшие губы и удовлетворённо хмыкнул, облокачиваясь плечом о дверной проём. Чонгук тут же вскинул голову, откладывая планшет и упираясь взглядом в застывшую на входе фигуру. Уголки губ расползлись в мягкую улыбку, а упрямая складочка на лбу разгладилась. Сколько человеку нужно времени, чтобы понять, что подлинное счастье не требует огромных вложений? Что можно ощутить это всепоглощающее чувство, всего лишь попав в фокус пленяющих чёрных глаз? Что можно умирать от бесконечной нежности, растворяясь в тёплой улыбке? Что можно так беззастенчиво и отчаянно любить… Чон медленно поставил чашку на блюдце, не сводя глаз с блондина, и призывно похлопал ладонью по колену. — Иди ко мне. Голос чуть хрипловатый, но мягкий и обволакивающий. Тэхён оттолкнулся от своей опоры, с готовностью отзываясь на приглашение. Изящно перекинув длинную ногу, блондин удобно устроился на бёдрах Чонгука, вплетая пальцы в смоляные пряди, нещадно портя причёску. Чон забавно сморщил нос, покрутив головой. — Не безобразничай, — звучит почти строго. — Ещё даже не начинал. Сможешь мне помешать? Тэхён наклонился вперёд, ведя носом по гладкой щеке и вдыхая свежий запах лосьона и цитрусов. Смуглые пальцы мягко массировали затылок, притягивая ближе. Блондин едва коснулся приоткрытых губ своими, легко прошёлся острым языком по контуру, невесомо целуя в уголок рта. Быстро отстранился, прикусывая губу и наслаждаясь разочарованным выдохом. Дразнить Чонгука было одним сплошным удовольствием. Брюнет, досадливо хмыкнув, ухватил двумя руками шёлковые отвороты халата и притянул шкодливого чертёнка, что так полюбил над ним измываться, в сладкий, томительный поцелуй. Глухой стон, и гибкое тело уже прижимается теснее, сильные ноги стискивают бёдра Чона. Тэхён всасывает чужой язык, оглаживает своим, нетерпеливо покусывает, елозит на коленях, притираясь к паху Чонгука. Кровь закипает, устремляясь по артериям и венам, расцвечивает румянцем скулы, кружит голову. Возбуждение накатывает мучительной волной. Чонгук протестующе мычит в поцелуй, отстраняясь. — Прекрати немедленно, сумасшедший… — Попробуй ещё — я почти поверил, — просит блондин, снова впиваясь в зацелованные губы. Чон, отчаянно простонав, разрывает пьянящий поцелуй, прижимая ладонь к наглым губам блондина, а второй рукой оттягивая светловолосую голову за волосы на затылке. — Ты же понимаешь, чем это сейчас закончится? Глаза напротив сверкают воодушевлением — именно этого их хозяин и добивается. — Счастье моё! Прошу тебя, остановись. Мне через час надо быть в офисе. И тебе, кстати, тоже! Тэхён закатил глаза, всем своим видом и упирающимся в живот Чонгуку аргументом показывая, что плевать он хотел на всё, что живёт и дышит за пределами этой квартиры. Но спорить с Чоном, включившим режим упёртого барана, было практически невозможно. Кажется, что Алисе пора возвращаться из Зазеркалья — утро понедельника серьёзный для этого повод. Три счастливых выходных закончились слишком быстро. Ещё будучи на первом курсе, сосед по комнате изматывал Тэхёна бесконечным просмотром одного из шедевров голливудской классики — Дня сурка, и тогда сюжет ему казался глупым и наивным. А вот сейчас он и сам был бы рад оказаться в такой временной петле. Потому как возвращаться к реальности было физически больно. Он не мог и не хотел отпускать Чонгука ни на минуту, делить его внимание с кем бы то ни было. Он хотел его себе, всего целиком. В любви есть тихая и светлая ревность, растущая из желания принадлежать ко всем временам года твоей половинки. Это как сжимать в кулаке тёплый никому не принадлежащий прибрежный песок, но чувствовать, как он высыпается именно из твоей руки. И да… Он уже давно дал наименование своему чувству, ни капли в нём не сомневаясь. Для этого не нужно заключения экспертизы или установленный временной отрезок, достаточно лишь прислушаться к своему сердцу. И если ты сам будешь честен с ним — оно тебя не обманет. — А ты затейник, Чонгук-аа. У нас новая игра? Возбудим и не дадим? — приглаживая растрёпанные пряди на голове брюнета, протянул Тэхён. — А в задницу мне что упирается? Зонт-трость? Небо за окном чистое. Чон, криво ухмыляясь, молча смотрел в ответ, впрочем, спихивать с колен тоже не пытался, да и руки удобно устроил на бёдрах блондина. Если это не знак свыше, то очевиднее будет только второе пришествие сию минуту, прямо на этой кухне. Тэхён плотоядно облизнулся, легко распутывая шёлковый узел. Откинул спутанные светлые пряди со лба, спустился ладонями на грудь, пощипывая затвердевшие соски. Скользнул одной рукой ниже, поглаживая подтянутый живот, и уверенно стиснул свой член у основания. Блондин выгнулся дугой, запрокидывая голову и испуская гортанный стон. Руки Чонгука больно стиснули ягодицы, а мокрый язык шершаво прошёлся от впадины пупка вверх, к правому соску, вбирая тёмную бусину в горячий рот. И снова низкий стон и судорожно дёрнувшееся смуглое тело. За двое суток систематической практики, Чонгук хорошо запомнил, что правый сосок Тэхёна более чувствителен, чем левый. Что блондина пробирает нервная дрожь, если с силой вести ногтем по позвоночнику вниз, царапая кожу. Что он теряет голову окончательно, стоит лишь впиться укусом в подставленную шею, и можно уже творить с ним всё, что только придёт в голову. Дёрнув блондина на себя, Чон рывком поднялся, укладывая Кима спиной на столешницу. Жалобно звякнули фарфоровая чашка и блюдце, сметённые в порыве на пол. Смуглые пальцы торопливо пробежались по пуговицам белой рубашки, расстёгивая и сдёргивая её с мускулистых плеч. Руки отчаянно рванули пряжку ремня, выдирая с мясом пуговицу на брюках. Чонгук, путаясь в съехавших на бёдра брюках с бельём, вытянул из кармана тюбик лубриканта, щедро выдавливая и размазывая прохладный гель на пульсирующем члене. От соприкосновения горячей плоти и прохладного геля в глазах потемнело. Закинув стройные ноги на плечи, Чон рванулся вперёд, вгрызаясь в выгнутую шею и вырывая из горла задушенный крик. Тэхён сходил с ума от грубости, стонал и выл в голос, раздирал ногтями спину и плечи, кусался, оставляя багровые метки всюду, куда только мог дотянуться. Дорвался? Чонгук надеялся, что со временем эта животная ярость, с которой тот кидался на брюнета, пройдёт. Нет, он не был против. Но ещё ему очень хотелось быть нежным, доводя до исступления тягучими ласками и медленными движениями. В этом было бы не меньше страсти, но иного характера. Но не сейчас. Чонгук трахал жёстко, размашисто, наращивая темп. Удерживал извивающегося под ним Тэхёна, сжимая цепкими пальцами шею под самой челюстью. Стиснув напоследок тот самый чувствительный сосок, рука, сминая кожу, проехалась вниз, накрывая сочащийся смазкой стояк блондина. Он из последних сил старался попадать в ритм с собственными движениями бёдер, но получалось плохо. Тэхён под ним рычал и ругался на всех ему известных языках. Несмотря на это, оргазм смёл их одновременно погребающей под собой лавиной. Чонгук разом потерял и слух, и зрение, и ощущение собственного тела, что тяжело придавило Кима к прохладной столешнице. — Ох уж эти мне девственники… что творят… — глухо пробормотал Чонгук, приходя в себя и целуя острые ключицы. Тэхён что-то невнятно прошипел в ответ, вначале болезненно дёрнув за волосы, а потом мягко помассировав обиженную макушку. — Я есть теперь спокойно здесь не смогу… — Да-да, на кровати спать, а в ванне мыться, — усмехнулся Ким, проходясь растопыренными пальцами как гребнем по чёрным волосам. — Кофе-то угостишь? — Ты похерил шанс насладиться моим кофе. Уже не успею сварить. Иди в душ. Один! — повышая голос скомандовал Чон, распрямляясь и стаскивая разморенное сексом тело со стола. — Мне теперь придётся возвращаться домой и переодеваться. Собирайся, я буду ждать в машине внизу, — Тэхён удивлённо вскинул брови, закидывая свой бесполезный халат (а он ещё и десяти минут целым на нём не задержался) на плечо. — Ты же пока безлошадный. Я довезу до офиса. — Я могу вызвать и такси… Но если папочка хочет в машине… — Тэхён! — взвыл Чонгук, стискивая кулаки. — Ладно-ладно, как скажешь, — хохотнул блондин, танцующей походкой удаляясь в сторону ванной комнаты. Своей наготы он не стеснялся абсолютно. Чонгук с обречённым выдохом проводил его взглядом, покачав головой. Тэхён заводил его за считанные секунды, в любом месте и в любое время. Контролировать это Чон пока не мог. А Ким своей сверхспособностью успешно пользовался и не испытывая никаких угрызений совести. Как будто бы она у него когда-то была.***
Чимин топтался на входе в офисное здание Глобал, маясь ожиданием. Ким-двинутый-на-всю-голову-Тэхён попросил его дождаться, неожиданно позвонив в несусветную для него рань. Порой лишения нехило отрезвляли даже самых прожжённых мажоров, спуская с небес на бренную землю. Вот и Тэхёну полезно немного прошвырнуться на метро в утренний час-пик. Как раз на своей шкуре ощутит, что страдания о неразделённой любви сущий пустяк в сравнении с сотнями невыспавшихся, раздражённых и агрессивных людей, закатанных не хуже шпрот в стальные банки вагонов подземки. К тому же он обещал сам забрать для них утренний кофе — ради такого можно было и подождать. Напротив входа у тротуара плавно притормозила чёрная иномарка, мигая аварийными габаритами. Выходить из машины пока никто не торопился. Не иначе какой-нибудь хахаль привёз расфуфыренную девицу заработать себе на маникюр. Утреннего секса им явно не хватило, и теперь они будут обжиматься в салоне машины, стоя там, где стоянка попросту запрещена. Ничего страшного, через минуту здесь будет охрана и разгонит к чёрту милующихся идиотов. Придётся бедняжке ковылять на высоких шпильках две сотни метров от стоянки. Чимин злобненько хмыкнул. Её неземную красоту, выточенную за тысячи долларов в элитных клиниках, доведённую до космического совершенства килограммами дорогущей косметики, тут же растреплет утренним ветром, и бедняжка, вместо бестолкового чириканья с подругами, будет вынуждена восстанавливать роскошный образ у зеркала в уборной. Ведь работодателю плевать на умственные способности и карьерный потенциал, главное - идеальная мордашка, далеко ушедшая от подаренной при рождении. Ему не нравились мейнстримовые модные загоны девушек, которые без раздумий ложились под нож пластического хирурга, стремясь улучшить в себе всё, что можно и что не нужно. Естественная красота, подаренная природой, была сейчас редкостью, но тем и пленяла. Чимин был готов простить разве что только крашенные волосы. Блондинки — это же красиво, разве нет? Наконец пассажирская передняя дверь распахнулась, выпуская на свет божий сначала длинную ногу в узком ботике, обтянутую серой брючной тканью, затем правый бок и руку, упрятанные в бежевый кашемир пальто, ну и апофеозом — широкую квадратную улыбку. Перед тем как дверь захлопнулась, Чимин успел рассмотреть узкую ладонь с изящными пальцами и серебристым браслетом крупных часов на запястье, что в последний момент отпустила рукав пальто блондина. Мужскую ладонь с мужским запястьем, на котором красовались дорогие мужские часы. Челюсть привычно грохнулась под ноги. Тэхён шёл к нему, озаряя трёхсотваттным оскалом, в одной руке держа дипломат, а в другой — подставку с двумя стаканчиками карамельного латте. Идиот. — Доброе утро, Чимин-ии! — гаркнул Ким, продолжая давить дебильную лыбу. — А вы прям не палитесь, — прокашлявшись, покачал головой Чимин. — От слова «совсем». А чего вместе не вышли? Могли бы прямо тут засосаться. Это тот, о ком я думаю? — А о ком ты думаешь? — даже не пытаясь изображать удивление и смущение, Тэхён подхватил друга под руку и зашагал к входным дверям. — Сейчас я тебе расскажу, о ком я думаю. Поперёк горба твоего стулом, лошадь больная. Яркость оскала убавь — людей нормальных слепишь. И топай давай быстрее. У меня руки чешутся душу из тебя вытряхнуть, а тут свидетелей много. Тэхён истерично хохотнул, прижав друга ближе и чмокнув того в щёку. Чимин ругнулся, дёргая головой. Благо двери лифта за ними уже закрылись и возмутительного жеста никто не заметил. По коридору блондин шёл разве что не пританцовывая, элегантно поцеловал руку шокированной госпожи Мин Со, застывшей посреди приёмной растопырившейся каракатицей, и скрылся за дверями своего кабинета. Чимин шёл следом, стискивая в пальцах ручку сумки, чтобы ненароком не пробить фейспалмом лоб. Ким отшвырнул дипломат за подлокотник дивана, а сам аккуратно опустился в кресло, стараясь незаметно для друга удобно в нём устроиться. И всё бы получилось, не наблюдай за ним брюнет разозлённой коброй. — Что такое, герой-любовник? Никак седалище побаливает после плодотворных выходных? — Очень грубо и неженственно, фу таким быть, — хмыкнул блондин, медленно вытягивая ноги и облокачиваясь о спинку кресла. Лицо немного дёрнулось, но болезненный стон сдержать удалось. В целом, неплохо. — А Чон Чонгуку можно быть грубым и неженственным, судя по твоему состоянию? — Чимин довольно ухмыльнулся, глядя на друга, что обиженно показал язык, и забрал со стола свой стаканчик с кофе. — Рассказывай, как докатился до жизни такой, поганец мелкий. Кстати, на днях тебе повестка придёт. — Какая повестка? — оторопел тот. — Судебная, конечно. Ты отвратительный родитель — сына на три дня бросил, ни разу не позвонив. Я собираюсь отсудить у тебя Ёнтана. — Суд будет на моей стороне — мальчика не отдадут одинокому, злобному, неудовлетворённому засранцу, а оставят в полноценной семье. — О как! Полноценной, говоришь. Давно ополноценился? — Недавно, — загадочно поиграв бровями, Тэхён спрятался за стаканом латте. — Выкладывай уже, партизан недобитый, что с тобой за эти три дня произошло такого, что аж лицо от дурацкой лыбы трескается, — смилостивился Чимин, широко улыбаясь другу и устраиваясь с комфортом на диване. Он сегодня никуда не торопился. — Только, пожалуйста, без интимных подробностей. — Тогда и рассказывать-то будет нечего… — Ты больной извращенец, друг мой, — прискорбно констатировал Чимин. — Клянусь, я обязательно займусь твоим лечением — тут только шоковая терапия поможет. Сведи их, хотя бы, к минимуму… и таблетку успокоительного мне. Не уверен, что спокойно это всё переживу. Тэхён звонко рассмеялся, запрокидывая голову и закрывая ладонями лицо. Любопытные искры в глазах другу скрыть не удалось, как тот ни старался. Конечно, Чимин потом ему ещё поездит по мозгам. И правильно сделает. Но Кима переполняли эмоции — надо было хоть каплей поделиться, иначе грянул бы атомный взрыв. И с кем поговорить, если не с лучшим другом? Надёжней поддержки трудно представить. Чимин ушёл в приёмную, чтобы проверить госпожу каракатицу — а не откинулась ли она на радостях? — и передать ей пару не сложных, но тягомотных и требующих внимания задач от босса, чтобы уши не грела у двери. Тэхён же ухватился за телефон, воровато оглянулся, быстро набирая сообщение.Сообщение для Гукки: Ты добрался? Всё в порядке? Скучаю ужасно. Где твои губы, когда они так нужны…везде… (сообщение доставлено)
***
Чонгук, сознательно растягивая время, неторопливо поднимался с подземной парковки по запасной лестнице, а не на лифте, сжимая в руках кожаную папку с документами. Ему её вручил Джин ещё в субботу, неся откровенную околесицу про то, как он совершенно случайно встретил Минхёка; про то, как они мило поболтали, а за увлекательной беседой Лим совсем позабыл о документах. Чон скорее бы поверил, что этой папкой секретарь пытался Сокджина грохнуть. Ну а что? Джеки Чан умудрялся и поролоновой губкой соперникам навалять. В способностях Лима к убийству, когда дело касалось Кима, Чонгук не сомневался. Где только они «совершенно случайно» встретились? И давно ли в голове помощника вместо мозгов деревянная стружка — как он мог важные документы забыть у Сокджина? Отношения между этими двумя были… своеобразные. То грызлись насмерть, то устраивали шуточные пикировки, то развязывали холодную войну. Как давние супруги, которые после тридцати лет брака уже и не знают, как воскресить былые чувства. А может там и правда… чувства? Чон тряхнул головой, прогоняя странные мысли. В конце-то концов, это совершенно не его дело. Взрослые люди между собой разберутся. Ему бы с собой, для начала, разобраться. До двери, ведущей в холл первого этажа, оставалось два пролёта, а рабочий настрой упорно отказывался появляться. С Тэхёном в его жизнь пришли лёгкое сумасшествие, рискованное безрассудство и пугающая помешанность. Он и думать не мог ни о чём больше, как о… своём любовнике? Или как его теперь называть? В голову лезли мерзкие «солнышки, малыши, котята». Чон скрипнул зубами — последняя извилина вытянулась по стойке «Смирно!» и откатилась в канавку, прикинувшись ветошью и не отсвечивая. О, он и правда хотел быть нежным, чувственным, заботливым, но нащупать тонкую грань между лаской и деградацией пока получалось с трудом. А Тэ и вовсе отказывался походить на пушистого котёнка, набрасываясь на него с аппетитом голодного зверя. Чего стоило только сегодня их прощание в салоне автомобиля. И дёрнул же чёрт легко мазнуть блондина губами по щеке. Идея казалась прекрасной и романтичной ровно до тех пор, пока Тэхён решительно не дёрнул его на себя, крепко удерживая за шею, и впился в губы яростным поцелуем. Чонгук в первые секунды опешил, всерьёз решая, как быть. Мягко отцепить озабоченного клеща от себя? Или же секс в машине, стоящей перед центральным входом офисного небоскрёба в утренний час-пик понедельника, не такая уж и плохая идея? Когда возбуждение крыло уже нешуточно, блондин легонько пихнул его в грудь, возвращая на водительское кресло, и, погрозив пальцем и коварно улыбнувшись, выскользнул из салона. Успокоить расшалившиеся нервы и либидо удалось только на подъезде к родному зданию Национального банка Кореи. Он потому и пешком шёл, чтобы успеть охладить пыл и натянуть на лицо привычную маску делового безразличия. Успех его стараний как раз можно было проверить на Минхёке, который застыл у стойки администратора со скучающей миной. Подошедшему боссу он вежливо улыбнулся, окидывая незаинтересованным взглядом. — Доброе утро, господин Чон. Как Ваше здоровье? — Прекрасно, как и твоя память, — помахивая чёрной папкой перед носом Лима, Чон дёрнул уголком губ. Во взгляде Минхёка полыхнула злость, а челюсти сжались с оглушительным лязгом. Видимо, беседа с Сокджином действительно была очень милой. — Шутим дальше или ну его к дьяволу? Джин мой хороший друг, но контракты на сотни тысяч долларов я не доверю даже ему. Я их тебе доверил. — Этого больше не повторится, — сквозь зубы выдавил Лим, забирая из рук Чона документы. — Очень на это надеюсь, — кивнул брюнет, принимая извинения. — Идём. Рассказывай, что я пропустил. Почему у меня ощущение, что меня не было не один день, а один месяц? — Для каждого время течёт по-своему, зависит от рода занятий, — задумчиво протянул секретарь, шагая плечом к плечу с Чонгуком. Несколько сотрудников, пряча смущённые взгляды, почтительно поклонились, пропуская в очереди к лифту. Чонгук подумал, что показалось. По дороге до кабинета, внимательно выслушивая Минхёка, его «показалось» трансформировалось в глухое раздражение. Девушки прикрывали масляные взгляды нарощенным веником ресниц, а ухмылочки — узкими ладошками. Те мужчины, что осмеливались подойти и поздороваться за руку, как-то странно улыбались, разглядывая руководителя. Чонгук ожидаемо начал закипать. — Я клоун, что ли? — тихо прорычал Чон, провожая напряжённым взглядом очередную пару хихикающих сотрудниц. — Что я пропустил? Смену власти? Минхёк окинул его пристальным взглядом поверх прямоугольных очков, втянул носом воздух и только открыл рот, чтобы что-то ответить, как внезапно на плечо Чонгука легла тяжёлая ладонь. — Здравствуй, Чонгук. Рад видеть тебя здоровым и полным сил. Рядом стоял отец. Спокойный, собранный, внимательный, с едва заметной улыбкой. Чонгук инстинктивно подобрался. — Доброе утро, отец. — Господин Чон, — лёгкий кивок от Минхёка, и ответный от мужчины, и Лим остался стоять на месте. На зависть окружающим, он был в этой компании равным. Теснившийся до того вокруг офисный люд тут же рассосался. — Ты не позвонил, не предупредил. Я начал волноваться, когда в пятницу не нашёл тебя в офисе. Спасибо Минхёку, что всегда держит меня в курсе событий. Отец не отчитывал, не ругал, не читал нотаций, но Чонгук всё равно ощущал себя нашкодившим школьником. Условный рефлекс, с таким бороться трудно. — Прости, отец. Я не подумал, что причиню столько неудобств. Постараюсь впредь… — Ладно уж, всякое случается, — Чон-старший ободряюще хлопнул сына по плечу и улыбнулся шире. Потом же чуть склонился к его плечу и, понизив голос, заговорщицки пробормотал, — иногда полезно и поболеть, тем более… такими болезнями. Чонгука прошиб холодный пот. Отец всё знает? И улыбается? Да ну нахер. Скорее его бы уже грузила на носилках неотложка, увозя далеко и надолго. Минхёк тихо хмыкнул, поправляя на носу оправу очков. Заговор цвёл пышным цветом, а Чонгук из последних сил надеялся на свой железный самоконтроль — шок не должен и тенью мелькнуть в выражении лица. — Мы давно не проводили вместе время, сын. Приезжай вечером, поужинаем. Составишь мне компанию? — Конечно, я приеду, — Чонгук поспешно кивнул, соглашаясь. Отец сжал напоследок его плечо и направился к лифту через живой коридор приветствующих его сотрудников. На этом этаже президент Чон бывал крайне редко, некоторые видели его впервые так близко. Чонгук дёрнул душащий его узел галстука. Понедельник — день тяжёлый. Пора было нырнуть в свой кабинет и забаррикадироваться. От греха подальше. Минхёк проводил его до самых дверей, а потом, раздосадованно шикнув, ушёл обратно в приёмную. Впрочем, скоро вернулся с чашкой кофе и набором небольших коробочек в руках. Сгрузив всё это добро на стол перед Чонгуком, скрестил руки на груди и уставился на босса, скептически вскинув бровь. — И что это? Я не о кофе сейчас. — Это консилер, тональный крем и пудра. — Это какой-то тест? Что я должен сделать? Угадать где что? — Замазать свой бордовый синяк на шее, который ты получил, видимо, стукнувшись о блистер противовирусных таблеток. Чонгук замер, во все глаза глядя на Лима, бесстрастно выдавшего эту тираду. Рука рефлекторно потянулась к шее, как раз туда, куда часом ранее его целовал Тэхён, сидя в машине. Судя по гримасе Минхёка маршрут был верный. Вот и банальная развязка аномального утреннего веселья всего офиса. Хорош начальник: без предупреждения забил на рабочий день в пятницу, а в понедельник явился с довольной рожей (которую скрыть всё-таки не удалось) и засосом на самом видном месте. И где только пропадал, да? «Кто жестоко проебался? Ты жестоко проебался!» — на манер американской кричалки пронеслось в голове Чона голосом Сокджина. Брюнет, тяжело выдохнув, несчастными глазами посмотрел на Лима. — Я не умею этим пользоваться. — Я умею. Позволишь? Или тебе так больше нравится? Небольшой засос, а сколько юмора привносит в нашу жизнь. — Нет! Замазывай! Минхёк криво ухмыльнулся и умело взялся за дело, орудуя кистью и спонжем не хуже профессионального гримёра. Чонгук поджал губы и мученически уставился в окно, переживая вынужденный мейкап как средневековую пытку. Неудобство доставляли не осторожные движения Лима, а сам факт необходимости их совершать. На бешеного тигра надо будет надеть строгий ошейник и выдрессировать как следует, чтобы в будущем обошлось без подобных казусов. Его личная жизнь не касалась никого из окружающих — привлекать к ней внимание он определённо не собирался. — Всё готово. Выдыхай, — Минхёк удовлетворённо цокнул, оценивая свою работу, и деловито собрал «орудия пыток», упаковывая обратно в коробочки. Чонгук глянул в выданное по случаю зеркало — ни следа, браво мастеру. — Спасибо. Я твой должник. И за это, и за пятницу… — Не беспокойся. Уж с тебя-то я слуплю всё с процентами, — усмехнулся помощник, направляясь к выходу. — У меня же есть время подумать? — Конечно, не торопись, — переключая внимание на разложенные на столе бумаги, ответил Чонгук. Знакомые столбцы цифр, графиков и схем радовали глаз положительными показателями. Сознание начинало проясняться, отметая всё ненужное и сосредотачиваясь на любимой работе. До конца рабочего дня думать о посторонних вещах не пришлось — Минхёк старательно подбрасывал работу, как поленья в костёр, чтобы тот не только не потух, но и продолжал разгораться. Сообщение от Тэхёна он прочёл уже сидя в машине, с заведённым двигателем и гудящей головой. На губах невольно расползалась улыбка, а телефон завибрировал, сообщая о входящем вызове. Мазнув пальцем по сенсору наушника, Чонгук придавил педаль газа, выезжая с парковки. — Слушаю тебя, мой хороший. Как день прошёл? — Мимо меня. Не хватало ощущения твоего члена в моей заднице. Как думаешь решать эту проблему? Советую думать быстро. Иначе расстановка сил с лёгкостью поменяется. Чонгук закашлялся, подавившись вдохом. — Тэ, я за рулём! Ты чего добиться хочешь? Эпичной аварии? Если да, то продолжай, руки у меня уже трясутся. — Ну нет. У меня на тебя обширные планы, так что будь осторожен. Мы увидимся сегодня? — Еду сейчас к отцу — хочет поужинать вместе. Я приеду поздно. — Ты приедешь, остальное не важно. Я буду ждать тебя дома… Короткие гудки, щелчок, секундная пауза и в салоне вновь заиграла «I Need You» Рейнорда Сильвы с прерванного места. В груди разливалось приятное тепло, заполняя каждую клеточку изнутри. Его будут ждать дома… Чонгуку хотелось запрокинуть голову и смеяться до хрипа от сумасшедшего восторга. Это происходит с ним? Как простые слова могут вызывать такие сильные эмоции? Или дело не в словах, а в том, кто их произносит, какой смысл вкладывает, какие чувства. Never thought I'd fall for someone like you These feelings I have feel like brand new Guess that's why I'm so afraid Рейнорд был прав как никогда. А Джин бы сейчас злорадствовал от всей широкой души, глядя на то, как его циничный друг растекался сладкой патокой под сопливые песенки, улыбаясь счастливой улыбкой от уха до уха. За спиной вырастали мощные крылья, широким размахом сметавшие глупые сомнения. Не всё ли равно, что о нём будут думать другие?.. Нет, не всё равно. Но он очень постарается уберечь от чужих глаз то, что должно принадлежать только ему. Ведь счастье любит тишину? Значит он не издаст ни звука. В квартире отца он не был уже… никогда не был? Как у многих людей их круга, у семьи Чон было своё родовое гнездо — большой дом с обширной прилегающей территорией. Но после смерти матери, отец не желал там оставаться. Чонгук уехал на учёбу в Штаты, а изредка приезжая в Сеул, обитал в подаренной родителями на совершеннолетие квартире, в которую и переехал по возвращении. С отцом они часто встречались на работе, за деловыми обедами и на обязательных к появлению светских приёмах. Семейные ужины частью их жизни никогда не являлись. Что изменилось? Дверь ему открыла строгая дама в форменном платье, учтиво поклонившись, жестом пригласила пройти внутрь, забрала пальто и проводила в столовую. В воздухе витали дурманящие ароматы вкусной еды, заставляя желудок предательски сжиматься. Отец, радушно распахнув объятия, шёл навстречу, приветливо улыбаясь. Чонгук обнял его в ответ, неловко похлопав по спине. Их уже ждал сервированный к ужину стол и вышколенный официант, который по очереди помог каждому устроиться, пододвигая стулья и разливая по бокалам сухое вино. — Расслабься, Чонгук. Это просто семейный ужин, ты же не на экзамене. — Это не частое явление, мне трудно привыкнуть, — честно признался брюнет, нервно поведя плечами. — Что-то случилось? — Нет, всё в порядке. Я подумал, что в последнее время мы отдалились друг от друга. Ты работаешь на пределе возможностей, восемнадцать часов в сутки проводя в офисе. Я совсем загонял тебя. Спасибо хоть той несдержанной тигрице, что даёт тебе расслабиться временами, — отец дёрнул бровями, хитро ухмыльнувшись и отпивая глоток из своего бокала. Чонгук фыркнул, отводя глаза — если бы только он знал, о чём говорил. — Ты не думай, я тебя не осуждаю. Ты молодой и здоровый мужчина, можешь себе позволить жить так, как хочешь сам. Ты только… Чонгук удивлённо вскинулся на отца — не часто тот терялся, не находя слов. Мужчина хмыкнул своим мыслям, криво улыбнулся и закончил фразу: — Ты только не вычёркивай меня из своей жизни. Я часто бываю к тебе строг, но ты мой единственный сын — всё что у меня осталось после смерти твоей мамы. Я горжусь тобой, Чонгук. И мама бы гордилась. Ты воплощаешь наши с ней мечты. Ты очень умный, серьёзный, рассудительный, я во всём могу на тебя положиться. Я не часто тебе говорю всё это... — Никогда не говоришь, — тихо пробормотал брюнет, тяжело сглатывая комок в горле. — Возможно, ты сможешь меня понять, когда у тебя будет своя семья, дети. Когда ты сам будешь воспитывать сына. Я уверен — он будет похож на тебя, а я стану счастливым дедом. Ты захочешь уберечь его от всех напастей, оградить от дурного влияния, как и мы с мамой в прошлом. Не держи на нас зла. Я надеюсь, что в будущем ты сможешь понять мотивы наших поступков. — Отец, я… — Чонгук зажмурился, стараясь собрать мысли, которые разбегались по углам, напуганные такой откровенностью. Его душило очень нехорошее чувство, название которому он боялся давать. — Хочешь сказать, что не достоин такого отношения? Это чушь. Я знаю тебя. Посмотри на меня, сын. Так. Ты должен знать, что я люблю тебя. Так же сильно как любил твою маму. И я пойду на всё, что угодно, чтобы только ты был счастлив. Запомнишь это? — Да, отец. Я тоже… — Я понял тебя, — перебил Чон-старший, с облегчённой улыбкой. — Мы же семья, ничто не встанет между нами. Ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь и поддержку. Мы договорились? Вот и славно. А теперь ешь, — отец, усмехнулся, наблюдая как сын послушно засовывает в рот вилку с куском запечённого лосося, усердно пережёвывая. — Мама бы отругала меня за такие разговоры за столом. А тебя — за то, что на работе пропадаешь сутками. Мне её очень не хватает… — Да, и мне тоже.***
Чонгук не мог дождаться окончания пытки под названием «семейные посиделки». Отец был расслаблен, много говорил, шутил, пытаясь разговорить сына. Но безуспешно. Чонгук жевал и проглатывал аппетитный ужин, не ощущая вкуса, и только хмыкал и кивал на реплики Чона-старшего. С тем же успехом можно было давиться верблюжьими колючками. Слова отца, за которые он выслуживался всю сознательную жизнь, сейчас резали его тупым, ржавым ножом. Он чувствовал себя мерзкой крысой, что уже предала, но боится признаться в содеянном, опасаясь за свою никчёмную шкуру. Отец никогда не сможет принять его, что бы он ни говорил. А Чонгук не посмеет ему ничего рассказать, даже под пытками и угрозой смерти. Это будет страшный удар для них обоих — разочарование в глазах единственного родного человека станет для Чонгука приговором. Возможно, если бы жива была мама, всё могло сложиться иначе. Она была совсем другой, очень открытой, очень мягкой и понимающей. Она обладала невероятной силой убеждения. Когда Чонгуку исполнилось девятнадцать, и он с предвкушением готовился к поступлению в университет и переезду в Америку, маме диагностировали рак. Бронхогенная карцинома в четвёртой стадии с обширными метастазами. То, что они принимали за банальный бронхит, разделило их жизнь на «до» и «после». Слишком поздно обратились к медикам. Врачи (а отец поднял на уши самых передовых специалистов) ничем уже не могли помочь, предлагая только поддерживающую терапию. Проще говоря — облегчая, насколько это возможно, мамин уход. Но она решительно отказалась от всего — никакой химии, никакого стационара. Сказала, что хочет в здравом уме провести последние дни с любимыми мужчинами. Пускай их и будет не так много, как хотелось бы. Тогда они всё бросили и улетели в Японию — на мамину родину. Сняли номера в рёкане* TEN-YO в Хаконе и провели две незабываемые недели, гуляя по Национальному парку Фудзи-Хаконе-Идзу. Чонгук уже и не помнил всех мест, где им удалось побывать. Он помнил только мамины счастливые глаза и беззаботный смех, часто прерываемый приступами жестокого кашля; её ласковые руки, что гладили его по волосам, прижимая голову к груди; помнил отца, что заживо сгорал рядом с умирающей любимой женщиной — нежно обнимал её, поддерживая во время длительных прогулок, улыбался, не позволяя пролиться ни единой слезинке. Мамы не стало через несколько дней после возвращения в Корею. Глухая тоска оттолкнула их с отцом друг от друга на долгие годы. Мама умела примирять их между собой, а после её ухода нити оборвались. Каждый предпочёл самостоятельно справляться со своим горем, так как умел. Отец переехал из особняка в городскую квартиру, объясняя это тем, что одному жить в большом доме не с руки, да и до офиса ближе. Чонгук же был уверен, что попросту боялся сойти с ума живя там, где каждый уголок, обустроенный мамиными умелыми руками, хранил память о счастливом прошлом, которому не было возврата. Отец больше так и не женился. Однажды признался, что полюбить кого-то больше не сможет никогда, как и предать мамину память. А Чонгук не смел лезть к нему с советами, прекрасно понимая. Они с отцом были во многом очень похожи. И сейчас он ненавидел себя с удвоенной силой. О, мама бы приняла Тэхёна, отец — никогда. Как теперь быть? Молчать. Скрывать. Врать. Долго он продержится? Отказаться от Тэ было невозможно. Разве можно без последствий вырвать собственное сердце и жить дальше? Вряд ли. Тяжёлые мысли в голове закручивались в маленький смерч, занимая собой всё его существо. Чонгук очнулся, сидя одетым на краю своей кровати и судорожно сжимающим голову руками. Даже не смог вспомнить, как тут оказался. Из прихожей донеслось призывное чириканье звонка. Чон, с трудом поднявшись, поплёлся открывать. — Доставка в номер, — на пороге стоял улыбающийся Тэхён, сжимая в руке корзинку со сладостями. — Я подумал, что ты приедешь сытым, но от лакомств не откажешься, а может, даже угостишь меня своим фирменным кофе. А после одиннадцати решил, что если гора не идёт к Магомету, то… Что случилось? На тебе лица нет. Чонгук мотнул головой, устало выдыхая и пропуская блондина внутрь. Вяло стащил пальто, сбросил туфли и замер, засунув руки в карманы брюк, затравленно глядя на Тэхёна. — Трудный день? — Тэхён поставил корзинку на тумбу у входа и медленно подошёл ближе, настороженно разглядывая Чона. — Трудная жизнь, — кисло усмехнулся брюнет, опуская глаза. Тэхён протянул руку, мягко ведя подушечками пальцев по чужой щеке, подцепил подбородок, потянул наверх, заставляя посмотреть на себя. — Я знаю один способ, который тебя немного отвлечёт. Хочешь попробовать? Тэхён говорил медленно, низким вибрирующим голосом, не отпуская чёрного взгляда своим. Второй рукой погладил однотонный галстук, лежащий ярким пятном на белой рубашке, и потянул за него к себе. — Хочу, — прошептал Чонгук в его губы, закрывая глаза и отдаваясь поцелую. Руки сами собой обвились вокруг талии Тэхёна, сжимая тонкий свитер на его спине.***
Самые жестокие звери получаются из тех животных, которых сначала приручили, показав им заботу и ласку, а потом выкинули нахрен за ненадобностью. Самые жестокие люди — из тех, кто верил в доброту и сам хотел быть добрым, но потом был предан. Рождённый злым ещё имеет шанс измениться. Но тот, кто появился на свет добрым, а затем столкнулся с жестокостью, раз и навсегда перевернувшей его представления о мире, уже никогда не сможет стать прежним. Просто внутри что-то обрывается, и ты уже не способен относиться к людям так же, как раньше. Каждую новую встречу воспринимаешь как будущее расставание и ждёшь, что тебя наебут вновь. Нет на свете ни черта печальнее, чем преданная доброта. Со временем забываешь и само определение понятия «доброта». В обиход входят куда более полезные, нужные и значимые понятия — месть, жестокость, расчётливость, безразличие. В такой компании доброте и участию делать нечего. И это совсем не страшно. К чему эти пошлые клише, про любовь, которая всех спасёт, и добро, которое непременно победит зло. Кто вообще определяет, что к чему относится? Для «добрых» американцев сброшенные на Хиросиму бомбы были актом возмездия. Добро героически победило зло, что воевало на стороне Гитлера. Да, была война, у каждой стороны была своя правда. При чём тут были мирные японцы, которые и по сей день отгребают от последствий той бомбёжки? Или добрым считается тот, кто в итоге оказывается победителем? Это с какой стороны посмотреть. Всё относительно. Слабым всегда проще прятаться за сильных, вымаливая для себя доброту и защиту. Он слабым не был. И силу в нём воспитала не пресловутая доброта и забота, а крайняя жестокость и желание выжить любой ценой. Он стал невольным свидетелем, как родной человек на протяжении многих лет менял свой свет на злую тьму, калеча и разрушая всё и всех вокруг себя. Не помогли ни уговоры, ни мольбы, ни угрозы. Грёбаное добро плюнуло им в лицо и смоталось с чемоданами в закат. Барахтайтесь, если жить хотите. Он хотел. И выжил. А был и тот, кто хотел, но не смог. А ещё тот, кто не хотел, но, сука, сдохнуть никак не желал. Сейчас эта тварь трепала нервы, постоянно дёргая его своими блядскими выходками. Пуля в лоб была бы тем же актом отмщения, как и американский «Little Boy»** для Хиросимы. Но быстрая смерть скорее избавление, чем наказание. Человек заслуживает получить в ответ всё то, что успел причинить сам. Потому будет мучиться. Ровно столько, сколько выдержит его истерзанный организм. Про психику уже речи не шло — там уже не на что было рассчитывать. Приходилось часто проводить разъяснительные беседы, напоминая причинно-следственную связь между действиями и их последствиями. Настроение портила и ещё одна личность, что упорно отказывалась отвечать на звонки целый день. Как только смелости хватало. Любые действия влекут за собой неотвратимые последствия. Он не уставал это повторять и тому, и другому. И если мальчик будет упорствовать — наказание не заставит себя долго ждать. Двадцать четвёртый по счёту вызов. Наконец на звонок отвечает тусклый и уставший голос: — Прекрати это. Я был занят. — Мне плевать на твои занятия. Если я звоню, значит ты должен ответить, даже находясь при смерти. Запомни уже. Я освобожусь через два часа и буду ждать тебя где обычно. Я соскучился. — Ты не соскучился, а просто давно никого не мучил. Я не приеду, я устал и останусь дома. Мне не интересно. — Заткнись и делай так, как я сказал. Так гораздо проще жить, ты же знаешь. Не дразни меня, ведь я могу рассердиться и наказать тебя. Сам будешь не рад. Я повторю — через два часа. Только оденься прилично, а не как обычно. Не позорь меня. Обречённый выдох и угрюмое «угу». Вызов завершен. Что ж, сегодня он напомнит и о необходимости разговаривать вежливо. Что значит угу? «Конечно, как скажешь» и никак иначе. Что ещё за вольности? — Рады Вас видеть вновь, господин Мин! Вам как обычно? Мужчина кивнул, отбрасывая телефон на низкий столик и откидываясь на мягком диване. Эти два часа он проведёт с пользой, пока его мальчик будет прихорашиваться в ожидании их встречи. А он будет, никаких сомнений, как бы ни брыкался. Ему некуда деваться.