***
— Я за Трубецким, — кричит поэт и стрелой несется на другой конец Сенатской площади. Где же ты? Он знает, что князь близко, что не бросит товарищей, не бросит его; чувствует, как ему холодно без шинели в этакий мороз, и руки так же точно покалывают, как у полковника. Кондратию безумно хочется вернуть его в натопленную гостиную, напоить целебным чаем и бесконечно целовать румяные от холода щеки и сухие, потрескавшиеся губы. Но сегодня он не смеет этого делать — сегодня их ждет победа, сегодня Россия освободится, пробудится ото сна самодержавия. Казенная двууголка неясным знаменем возвышается над толпой зевак. Трубецкой в двадцати шагах от него. Пятнадцать, девять, шесть. — Сергей Петрович! — кричит Рылеев, не замечая застилающего взор пара изо рта. Они оказываются лицом к лицу; серые глаза смотрят безразлично, едва не с раздражением, тогда как карие горят, как и весь поэт. То ли от лихорадки, то ли от сердечного жара. Он надрывается, говоря о безумцах, о революции, о конституции, о государе… — Господин литератор, — сквозь зубы шипит Трубецкой, — ступайте домой, лечите простуду. — Да вы трус!.. — выдыхает тот, не веря своим же словам. Его Сергей не посмел бы предать братство. Его Сергей уже отвесил себе четыреста ударов плетьми за потухший тут же взгляд и несдержанное обещание. Бунтовщики и в самом деле походили на безумцев, лишенных совершенно трезвой мысли. Они развяжут войну и сами же проиграют с блаженным лицом, уверенные, что победили. Он был обязан увидеть разгоравшееся сумасшествие и отговорить Кондратия, пока еще не поздно. На площади слышатся первые выстрелы. Глупцы! Глупцы, почитающие себя за безумцев! Император ждет, не отдает приказа — авось одумаются. Николай молчит, но картечь летит в каре; гренадеры падают замертво. Еще выстрел — та же точно сцена. Сергей бежит, не разбирая дороги, не смотря вперед; перед глазами мелкие снаряды разрывают любимое тело. Стук сердца перекрывает иные звуки и разрушает морок сознания. Его ли сердце так стучит или Кондратия? Ему ли не хватает воздуха или Рылеев тонет подо льдом Невы? Чудом князь доходит до дома. Все горит, внутри и снаружи. Трус.***
«Тюрьма мне в честь, не в укоризну, За дело правое я в ней, И мне ль стыдиться сих цепей, Коли ношу их за Отчизну»
Скоро он сидит в Петропавловской крепости. Маленькое окно выходит точно на эшафот, будто бы умышленно. Пятерых в рубахах ведут к нему. Пестель не меняет лица и теперь, Муравьев задумчив, Бестужев боится, но с Сергеем до самого конца, Каховскому тоже страшно, он страстно жаждет надышаться… Кондратий идет с гордо поднятой головой и прямой спиной и ничем не выказывает страха или робости. Он так же стоит перед петлей. Не моргает даже, когда надевают мешок и набрасывают ее. Это Сергей только чувствует, как тяжело он дышит, и как быстро бьется его сердце, и как слезы обжигают глаза, когда никто уже не видит. И не увидит больше никогда. Мгновение. Трубецкой заходится в кашле, задыхается, хрипит. Фантомная веревка сдавливает горло, едва не ломает кости. Минута кажется бесконечностью в Преисподней. Но все заканчивается так же резко, как началось. Он его погубил. Он. Он. Он. В этот миг разжалованный князь отчаянно желает оказаться на виселице. Через секунду слышится оханье толпы. — Несчастная страна, где даже не знают, как тебя повесить! — провозглашает, хрипя, родной голос. Трубецкой улыбается, как безумец, сотрясается в истерическом смехе, пугая сторожевых. Жив. Жив! Видит Бог, ничего еще не кончено!