Лес

      Никлос стоял молча и настороженно ещё несколько минут, внимательно всматриваясь в распахнутые деревенские ворота, а после опустил угрюмый взгляд на Родику, чем заставил её слегка поёжиться и отвести глаза.       Рыжая чувствует, как мурашки крупной дробью проходятся по коже, а волосы на голове слегка приподнимаются и распрямляются. Люди вокруг делают вид, что ничего не случилось, что пугает даже больше. Неужели, если бы сэр Кауц не появился, никто не обратил бы на ситуацию внимания? Всем было бы абсолютно плевать. Младшая из сестёр Блана дрожит заметнее и жмурится, пока мужчина в характерной для него грубоватой манере проявляет заботу, осматривая девушку и слегка подталкивая в сторону дома, при этом продолжая молчать. Песок улицы горячими крохами забивается между пальцами босых ног, а тень спутника почти не спасает от полуденного солнца, пока двое не достигают двора.       Стоит только им пройти через калитку, как Кауц склоняется к лицу Блана и пытается заговорить с ней в более спокойном тоне, нежели он делал это раньше: — Я не задел тебя? — Что? — Карие глаза снова наполняются живым блеском, пока Родика приходит в себя. — В… В каком смысле? — Мой выстрел. — Терпеливо поясняет мужчина и слегка приподнимает уголки рта, парадируя улыбку. — Я не задел тебя? — Нет… Всё хорошо. Я в порядке, спасибо.       Блондин хлопает её по плечу и подмигивает, намекая, что остальным о ситуации лучше и не знать. По… Какой-то причине? К сожалению, Никлос не поясняет по какой, по крайней мере сейчас он даже не собирается этого делать. Кауц отходит в сторону, перед этим показав жестом, где рыжая может найти своих сестёр.       Джаелл смирилась со своей очередью быть нянькой для младшего брата и играет с ним, складывая простоватые рисунки из различных камешков и цветов, подкладывая их к уже выложенным Матеем. Мальчик только посмеивается, радуясь когда его мысли совпадают с идеями сестры и хлопает в ладоши, заставляя старшую невольно улыбаться.       Симза же занялась вышевкой, устроившись на ступенях крыльца и иногда посматривая по сторонам, чтобы взглядом найти младших: — Ох… Родика! Вот ты где.       Младшая чуть не подскакивает, когда голос сестры начинает звенеть в воздухе с лёгким раздражением: — Здесь… А что? — А что? — Передразнивает Симза и усмехается, делая на ткани несколько крестиков красной нитью. — Пропала, ничего никому не сказала… Слава богу я опросить пошла, а то никто бы и не спохватился. Дурёха ты, Родика… Ой, дурёха! — Не кричи… Я ведь теперь здесь, не так ли?       Разговор их прервал Филипп, потерявший в толпе коллегу и вышедший на наиболее знакомые голоса: — Извините? — Не извиним! — Симза поставила руки в бока и широко улыбнулась, наблюдая за тем как брюнет быстро теряется, отшагивая и давая густым кудрям качнуться в воздухе. — Но так и быть… Что вам нужно? — Я… Эм… — Француз вспыхнул в щеках, явно не рассчитывая на подобную манеру речи от знатной девушки и уже почти забыв, что он такое хотел спросить. — Я хотел бы… Спросить… Мирча. Мирча Блана, ваш отец… Я… Где я могу его найти? — Он пошёл за частокол, хотел поговорить с Вольфгангами насчёт дел, а что такое? Я передам, память у меня хорошая, не бойтесь. — Старшая дочь продолжает улыбаться, чем заражает неуверенного потомка французов и заставляет его расслабиться, встать ровнее и уже не избегать зрительного контакта. — Я не боюсь… Я уверен, что у такой прекрасной девушки такая же прекрасная память. — Не льстите мне, прошу, я вся в огне! — Блана смеётся, притворно остужая несуществующий румянец взмахами ладони перед лицом. — Лесть не в моих привычках, миледи…       Роббер наклоняется вперёд, подходя ближе и протягивает руку чтобы поймать в неё женскую ладонь и суметь, по всем законам этикета, поцеловать фаланги пальцев.       Родика морщится, наблюдая за тем, как молодые люди пытаются справиться с неясным влечением друг к другу. Она хотела было уйти, но вспомнила недавний опыт и остановила себя, подперев своей спиной бревенчатую стену дома, на жаре пропахшую смолой.       Понятно что Симза нашла в неожиданном госте: манеры, утонченный внешний вид, не гоняющийся за модой, но и выгодно выделяющийся на фоне даже её знакомых. Тёмно-синий камзол, надетый поверх белой рубашки, красный шейный платок и серые брюки и чёрные сапоги, в которых работать будет куда удобнее, чем в модных кюлотах и туфлях. Помимо всего этого лицом Филипп тоже вышел, нежное и чуть округлое оно и правда напоминало женское и только ухоженные небольшие усы позволяли с точностью сказать, что голубоглазый является мужчиной. Кудри чёрных, словно вымазанных в дёгте волос, красиво обрамляли светлое лицо, ещё больше подчёркивая аристократическую бледность.       Но вот что Роббер нашёл в Симзе? Да, одета она в прочную и удобную для работы одежду: рубаха, да простой коричневый сарафан. На ногу и то боса, но что-то всё же зацепило потомка предприимчивых французов. Характер? Лично Родике сестра казалась скучной. Ничего в ней не было особенного: прилежная дочь, рукоделица, может быть, субъективно, красавица. Карие глаза, тёмно-коричневые волосы, каштановые скорее, овальное лицо и семейные прямые черты лица. В Брашове такой была каждая вторая и уж счесть Симзу какой-то особенной… Младшей это было странно. Но не для Филиппа. Юноша уже готов виться у её ног, используя всё, чему его научил гувернёр, когда ученику было лет семь. Всё шло в ход: от простых шутеек, до редких кивков головой, парадирующих поклоны и конечно же, о конечно же комплименты в перерывах между поцелуями руки. — Как же вас зовут, прелестная леди? — Симза… — Что же это означает? Любое имя даётся ведь… Чтобы охарактеризовать человека. Я хотел бы знать ваше… Ведь… — Он снова сделал паузу, даже не скрывая вновь созревшего волнения, а после посмотрел на новый предмет обожания из-под бровей. — Ведь мне хотелось бы узнать вас лучше, госпожа Блана… — Радость… Это означает… Радость. — Истинно так. Ваш отец видно пророк. — С чего вы взяли? — Понимаете…       Родика была готова поклясться, что её сейчас вырвет, пока Роббер слащаво вздыхал над её сестрой, рассказывая свою историю об одиноком детстве, муках юности, отвержении сверстниками его молчаливой натуры и то, как он отчаянно искал ту, что согреет его сердце. Как он всех претенденток пытался полюбить, заставлял себя общаться с ними, но терпеть не мог того, что они лишь играют с ним, с его сердцем. — Но теперь я здесь… С вами. Мне кажется… Кажется… Я нашёл своё счастье. — Вам кажется… А когда кажется, надо креститься. — Выдыхает Симза не сбавляя улыбки. — Вы так наивны. С чего вы вообще взяли, что я чем-то лучше ваших модисток? — Вы искренны! В вас нет притворства и вы говорите лишь то, что хотите сказать, без изгибов и хитроумных паутин. Даже когда хотите сделать мне больно… Вы искренны! — Вы зачитались любовными романами, мой друг. С чего вы взяли, что влюблены? Скорее всего… Это лишь порыв. Вы забудете все слова и чувства, что здесь были, стоит вам проснуться завтра утром. Всё слишком мимолётно. — Нет, я уверен. Я не чувствовал такого никогда. Стоило вашему смеху зазвенеть, как я потерял всё вокруг. — И что прикажете делать? С вашим наивным чувством? С этим порывом? — Что вам будет угодно.       Симза хмыкнула и осмотрелась, замечая младшую сестру, что почти заснула прямо так, стоя у стены и слушая долгий монолог новоявленного жениха. Пока юноша говорил, прошёл целый час и солнце успело покинуть зенит, склоняясь к западу и уже припекая не так сильно. В густой траве уже начинали стрекотать кузнечики, а с полей за оградой поднимались клины птиц, первых отправляющихся на зимовку из всех своих многочисленных сородичей. — Что думаешь, Родика? — Какая мне разница? — Недовольно отзывается рыжая, немного разозлённая тем, что её дремоту прервали. — К тебе же сватаются, а не ко мне. — Ну как так? Неужели тебе совсем плевать, что какой-то незнакомец заберёт с собой твою драгоценную сестрицу? — А вот и плевать! — Экая дура. — Сама ты дура…       Старшая сестра прикрыла глаза и откинулась назад, упираясь руками в пол, молча вслушиваясь в звенящий хор насекомых, чувствуя как солнце касается лучами её кожи. Филипп снова теряется, но терпеливо ждёт ответа, всматриваясь в загадочный изгиб женской улыбки, пытаясь по трещинкам на губах прочитать всё, что красавица перебирает в голове для ответа.       За время всеобщего человеческого молчания белые бабочки-капустницы принимают старшую за что-то неживое или крайне неподвижное по крайней мере, а значит безопасное для приземления.       Несколько из них устраивается в волосах, другие греют лапки на пальцах, а третьи ползают по грубой ткани, из которой давным давно был сшит простой сарафан. — Слушай вот что… — Внезапно подаёт голос старшая сестра, заставляя всё её окружение встрепенуться: бабочек разом вспархнуть, Филиппа вздрогнуть и чуть подойти ближе, а Родику лениво открыть один глаз, подобно тому как это делает сонный кот, заслышав рядом с собой мышь. — Я решила. — Что же? — Роббер с искренним любопытством подходит ещё ближе, склоняет на бок голову. — Что вы изволили решить? — Подождём. Мы с тобой подождём. — Как это… Извините, я не понимаю. — Ты ещё даже не знаешь, любишь ли ты меня. И я не знаю, нравишься ли ты мне с такой манерой принятия важных жизненных решений. Это понятно? — Да, но я не улавливаю, для чего же ждать? — А для того. Чтобы мы с тобой всё поняли. Ты решил бы, что у тебя всё-таки за чувства, а я решила бы, отвечать на них взаимностью или же это пропащее дело, не сулящее мне ничего, кроме нищего существования, в которое не выдержит никакая любовь, даже «на веки веков». Согласись, любить невозможно, если у тебя не хватает сил даже на произнесение слова «люблю» — Да… Мне понятна эта точка зрения. Мне бы тоже хотелось хотя бы среднего достатка и чтобы мои дети не напоминали мертвецов. — Вот. Мы поняли друг друга. — И сколько же вы прикажете ждать? Я на многое готов, но мне не хотелось бы ждать столько, что я стал бы слишком стар и слаб. — Месяц. — Помилуйте. Я сойду с ума. — Меньше давать слишком рискованно. Месяц, на этом моё последнее слово.       Филипп хочет сказать что-то ещё, но девушка отворачивает голову и юноша отступает, направляясь за частокол, всё же искать Мирчу. — Ну и мерзость… — Родика снова морщит нос и изображает рвотный позыв, забавляя старшую. — Развёл тут сопли. — Ничего ты не понимаешь, Родика… Совсем ничего.