Поровну

Твое маленькое тело на холодной сырой земле лежит, и сил на то, чтобы подняться у тебя нет, бедный ребенок. Ничего не можешь, лежишь, свернувшись калачиком и наблюдаешь, за равнодушным к жизни людей, уходящим за горизонт солнцем. О чем ты думаешь сейчас? Снова долг не выплатил вовремя, и что получил? Эти ублюдки опять тебя нашли, избили и как ненужную вещь выбросили, прямо на улицу. А люди что? Проходят мимо, даже не посмотрят, не оглянутся, какое им дело? В глазах у тебя темнеет, и дышать из-за крови и пыли труднее становится. Ты думаешь, что умираешь, и смерть кажется тебе благословением. Ты прикрываешь глаза и тихо шепчешь небесам молитвы, тело твое слабеет… Кон Хян просыпается так резко, что у него холодный пот на лбу проступает, и дыхание сбивается тут же. Он оглядывается по сторонам и осознание приходит: кошмар. Давно их не было и вот опять. Он шумно вдыхает в себя воздух и закрывает лицо руками. Он ведь уже не мальчик, коим был давно, не хрупкий беспомощный ребенок, но страх, воспоминания тех дней все еще тенью преследуют его. Хян смотрит в окно и видит ночное черное небо, усыпанное звездами, слышит пение сверчков. Юноша ложится снова и прикрывает глаза, старается забыть о сне — совсем не выходит. Кривит губы и укрывается одеялом с головой, как будто это может спасти от назойливых мыслей — старается заснуть, все без толку. Лениво выползает из постели и из комнаты выходит. Бродит по дому, задумчиво останавливается напротив двери в спальню человека, с которым хотел бы сейчас разделить свой беспокойный сон, стоит, неловко затылок почесывает. Осторожно открывает дверь и бесшумно проникает в покои учителя. Кон Мара просыпается от того, что чувствует суету за своей спиной. «Мальчишка» — проносится в голове у мужчины и он устало приоткрывает глаза, со сном на ближайшие минут двадцать можно распрощаться. Этот парень всегда плюет на такие понятия, как личное пространство и время. Хян возится, тянет на себя одеяло, ложится наконец и шумно дышит, ведь не может скрыть волнения. Мара сокрушенно вздыхает и медленно разворачивается, натыкается на обеспокоенное лицо своего ученика: он прикусывает нижнюю губу и смотрит виновато по звериному своими большими желтыми глазами. Выдыхает. — Вам не спится, учитель? — интересуется Хян, робко улыбаясь. Учитель не отвечает, лишь строго сводит брови к переносице, на что юноша, чувствуя вину, опускает взгляд и едва слышно шепчет: — Не прогоняйте меня. Я не буду мешать… я… — Что беспокоит тебя? — Взгляд наставника становится мягче, и Хян чувствует как клубок, сотканный из страха и тревоги, на душе распутывается, и на смену ему приходит чувство другое — приятное и тёплое — покой. — Дурной сон? Хян кивает и подкрадывается чуть ближе, лезет под одеяло с головой. Этот жест — доверие, будто учитель и впрямь может уберечь от ночных кошмаров, спрятать от мыслей, которые терзают изнутри. Мара кладет ладонь туда, где, судя по всему, должна быть голова, и едва заметно поглаживает, непростительно, слишком нежно. «Нужно быть с ним строже» — говорит себе, а в сознании всплывают воспоминания тех дней, когда Хян совсем крохой был, приходил по ночам так же, и не боялся, что учитель не одобрит — хлопался на его кровать и засыпал мгновенно. Но тогда в свою постель мальчишку пустить — ничего не стоило. А сейчас и самому себе не объяснишь — он ведь уже не ребенок, должен сам справляться. Хян на жест откликается, подползает ближе и упирается лбом в колючий подбородок, тихо бормочет что-то отдаленно похожее на «спасибо» и «простите». Мара не сторонится, только крепче рукой обнимает и блаженно прикрывает глаза.

***

Хян сладко тянется, словно кот, и с трудом открывает глаза. Долго лежит. Он обводит взглядом комнату и осознает, что находится в покоях учителя, а если это так, то… Юноша поворачивает голову вправо и видит перед собой картину, такую трогательную и непривычную, что Хяну захотелось момент этот в памяти навек запечатлеть: его наставник спит спокойно, ровно, и только брови хмурит слегка. Обычно, когда вдвоем в одной постели спят, Кон Мара по утрам первый встает, и делает это бесшумно, не будит никогда, а сегодня все иначе. Ученик к нему всем телом разворачивается: в лицо всматривается и руки тянет, касается шрамов едва ощутимо. Плавно ведет пальцами, поглаживает бережно — и так откровенно, что в чувствах своих задыхается. Ведет ниже, губ касается и колючей щетины. — Не спится? — не раскрывая глаз, спрашивает Мара. Хян, словно ужаленный, одергивает руки и шокировано моргает, — о, Вы проснулись! — восклицает и старается прогнать испуг. — Доброе утро, учитель. Учитель в ответ молчит, лишь приоткрывает глаза и жмурится от настойчивых лучей восходящего солнца, что пробиваются в окно. Он ложится на спину и складывает руки на груди, вновь прикрывая глаза, как будто то, чем его ученик сейчас занимался — приемлемо. Ему проще подобные выходки игнорировать, сложности Мара не любил — мальчишку все равно не отучишь, не запретишь ему любить. Он лежит еще немного и с кровати поднимается, накидывает на плечи домашнюю рубаху и из комнаты выходит, Хян же это время просто на постели сидит и в голове события всей этой утренней сцены прокручивает. Он выбирается из спальни и за наставником следом плетется. Хян заглядывает в ванную: там, под прохладными струями воды, блаженно прикрыв глаза, стоит учитель. «В одном исподнем» — подмечает юноша и смущенно отводит взгляд от мужчины. Он проходит вглубь ванной и ставит перед собой таз с водой, принимается за водные процедуры. Он тайком поглядывает на учителя: на его умиротворенное лицо, на его сильные руки и мужественный торс, опускает взгляд ниже: к рельефному животу и дорожке волос, скрывающейся за тонкой тканью белья. Хян проглатывает набежавшую в рот слюну и замечает, что уже давно в открытую пялится. Его учитель был так красив, несмотря на жуткие шрамы, покрывавшие все его тело, но даже в них Хян видит какую-то особую прелесть. Мара еще давно замечает, что ученик его взглядом исследует — так жадно и ненасытно, но не реагирует, тем лучше. Он выключает воду и к зеркалу идет, берет в руки помазок и в мыло окунает, подносит к лицу… — Учитель! — восклицает за спиной так резко и звонко, что Мара лицом к ученику разворачивается и смотрит вопросительно, держа кисточку в руках. — А можно, я сам? — Что? — Побрею Вас. — смотрит упрямо снизу-вверх, осознает, как нелепо, наверное, сейчас выглядит, отшутиться хочет, но замирает, глядя на протянутый помазок. Долго соображает, смотрит прямо перед собой и когда осознает, хватает из рук мужчины кисточку и краснеет. Согласился. Мара на бортик присаживается, складывает руки и на ученика смотрит. Глаза у него спокойные, бесстрастные, но одно читалось явно — доверие. Хян, растерявшись, ближе подходит, суетится много, берет с тумбы миску с мылом и ставит поближе — так, чтобы дотянуться удобно было. Чувствует, как учитель за каждым его действием наблюдает — пристально, как волк на добычу смотрит. Хян бросает взгляд на его лицо, краснеет и себя ругает — сам же предложил. Кисточку намыливает щедро и лица наставника касается. Водит кистью по лицу, мыло размазывает, не то, что бы умело — сам ведь бреется не так давно. Откладывает помазок вместе с миской на тумбу. Берется за бритву, и смотрит учителю в глаза секунды две, будто разрешения спрашивает снова, смущается, и лезвием вниз ведет — осторожно, ранить боится. Кон Мара сдерживается. Он знает, что уже мальчишке многое позволил, слишком близко подпустил, и что все это — пагубно для них обоих. И себя простить не может. Вспоминает день, когда по перепутью все пошло; ученик тогда совсем юнцом был, Мара же верил в то, что это влечение — лишь временно и все с возрастом пройдет. А Хян, чем старше становился, все хуже на душе делалось, и не один страдал — вдвоем эту ношу несли. — Готово. — выдыхает Хян и откладывает лезвие на тумбу. Мара, от мыслей оторвавшись, кивает коротко и полотенцем лицо вытирает, и встать хочет, но ученик отходить не думает, стоит так же близко, хоть в этом нет необходимости и смотрит пристально, словно ведает о чем учитель думал. Не к добру. Хян легко плеча наставника касается, поддается вперед резко — чтоб отстраниться не успел — и чужие губы целует. Мара в ступоре сидит, и юноша, пользуясь моментом, поцелуй углубляет. Мужчина изумленно брови вскидывает и чувствует, как в голове что-то взрывается так ярко, что сознание на миг ослепляет, катится вниз и собирается в горячий клубок где-то в животе. Приятно. Неправильно. Он встает так резко, что ученик равновесие теряет, вот-вот грохнется, и Мара его за руки хватает. Смотрит мальчишке в глаза, а тот решительно настроен, всем своим существом показывает — не отступит. Хян навстречу всем телом льнет и вновь за поцелуем тянется, но сильные руки учителя в одно мгновение от себя оттаскивают, на расстоянии удерживая. — Нет. — Почему?! — капризно восклицает Хян, стараясь высвободиться из крепкой хватки. — Вы ведь тоже хотите! — Это ничего не значит. — говорит тяжело, ученика отпуская. — Есть правила. — Да Вы сами их придумали! — заявляет обиженно, не выдерживает. Упрямится. — А я что делать должен?! — Уймись. — жестко перебивает Мара, и Хян замолкает, отрешенно глаза опуская. Губы поджимает и взгляд отводит, хмурится и неожиданно замученным делается. Снова отвергнут. Учитель смотрит на ученика и каждое изменение в выражении лица подмечает. Больно смотреть. Душа умоляюще ноет о том, чтобы сдаться этому волчонку, ответить взаимностью на чувства, что сердце дотла сжигают, не терзать себя и его — прекратить эту бессмысленную пытку. Дух протестует — нельзя; не такие отношения должны быть между учителем и учеником, и разница в возрасте велика. Они же оба мужчины, в конце концов. «Прости меня, любовь моя.» Он не сдерживается — руку к ученику тянет, лица коснуться хочет, а Хян сторонится — не дозволяет, с укором смотрит и спиной поворачивается. Из ванной понуро вытекает. — Пойду… постель заправлю.