Не по понятиям

В камере вовсю уже просыпалась жизнь. Арестанты, смачно потянув деревянную спину, заправляли свои койки, разминались и выстраивались на очередь к умывальникам. Те, кто пробудился раньше, уже гремели металлическими кружками, кипятили воду и усаживались за стол либо разгонять аппетит перед завтраком, либо хотели пораньше подпитать себя крепчайшим чаем. По коридору, освещённому ещё не разогретым солнцем, раздавались чья-то типичная ругань, хлопки дверцами тумбочек и развязные шаги охранников, которые сами только недавно глаза раскрыли. И в это время, когда все уже были практически готовыми вступить в очередной новый день, Чуя сладко дремал, укутавшись с головой в своё тонкое покрывало. Ночью он часто ворочался, поэтому хвостик его растрепался и рыжие волосы веером распределились по поверхности подушки. Окружающие звуки становились всё громче и назойливей, отчего он повёл ухом, отвернулся от стены и промямлил очень тихо и сонно: — Вы можете быть чуть потише в такую рань, пожалуйста… Ответа не послышалось. Чуя, наконец выйдя из своего сонного царства, широко зевнул и тут же открыл глаза. Проспал! Завтрак наверняка начнётся уже минут через пятнадцать, а он только-только встал. Рыжий сбросил с себя покрывало, которое, будучи очень лёгким, отлетело на другой край кровати, наполовину свиснув с неё, и вскочил, озираясь на своих соседей. — Вы почему меня не разбудили?! — Ну, мы пытались, а ты ни в какую просыпаться не хотел, — ответил ему чернокожий молодой парень с бритой под ноль головой, что сидел за столом, перекусывая сушками. — Бля, Бен, в туалете есть кто-нибудь? Сколько вообще времени до завтрака? — Чуя говорил, одновременно с этим открывая тумбу и доставая из неё зубную щетку, пасту и махровое полотенце для лица. — Свободно, Харуки последний оттуда вышел. Еда через десять минут. Чертыхаясь и вслух, и мысленно, Накахара в два шага скрылся за стеной ванной комнаты и начал умываться, стараясь делать всё как можно быстрее. Из комнаты ему кто-то крикнул, чтобы он не торопился, мол, опять охранники опоздают, но парень не хотел поспевать за всеми, как хромая овечка, и предпочитал лучше подождать, чем потом носиться по всей камере, потому что что-то не успел. Чуя вытер лицо жёстким полосатым полотенцем и вышел, укладывая его себе на плечо. Мокрая чёлка спадала на глаза, а густые волосы еле держались на резинке, создавая на голове непонятный вихрь. Чуя сел на кровать, расчесался, что далось ему не совсем легко, и завязал свою рыжую копну в небрежный пучок, ощутив при этом невероятное наслаждение. С привычным хвостом было жарко, а сейчас только у висков выбивались небольшие прядки. Накахара обхватил руками шею, покрутил головой, хрустнув суставчиком пару раз. Он не помнил, как уснул. Придя в камеру, он очень долго думал, восхищался событиями дня, собой и отчётливо вспоминал, что спать не хотелось вовсе. Видимо, замечтался, устал и часу в третьем ночи отключился. «Интересно, как там сейчас Дазай? Фёдор поинтересовался, где он был?» — Чуя задал вопрос сам себе, а потом взгляд его внезапно расширился, и он, демонстративно шлёпнув по лицу рукой, сматерился. Он забыл о том, что они с Дазаем так и не договорились о следующей встрече! Самая лестная и не очень брань сейчас летала по камере, заставляя всех, обитающих в ней, коситься на Накахару, который буквально моментом назад сидел тихо. Парень думал, каким же способом связаться с ним именно сегодня, а желательно вообще не позже завтрака. Идеи отметались одна за другой, пока вдруг такая очевидная и банальная, но в то же время относительно безопасная и адекватная не предстала в его мозгу во всей красе. Клин клином, так сказать. — Эй, ни у кого бумаги с ручкой случайно не завалялось? — обратился он к соседям. — Нет. — Не-а, а зачем? Кому с утра пораньше пишешь? — Хм… погоди, у меня наверное завалялась, — опять отозвался Бен. — Держи, ручки нет — только карандаш. — Спасибо, выручил! — Чуя забрал небольшой тетрадный лист и острый простой карандаш, проигнорировав вопрос, заданный соседом ранее, и какой-то разговор, который завязался после. «Так… а как писать-то? «Дорогой Осаму!» — нет, Накахара, ты что, совсем кретин? Так никто не делает. Хм, что же делать? «Дазай, мы вчера не договорились о новой встрече…» — ладно, звучит нормально. Мда, вроде, книжки читаешь, а фантазии никакой. Позор. «…Давай завтра или сегодня вечером на том же месте?» — Боже, совсем как мальчишка себя веду! — он выдохнул, зажмурился и продолжил. — Кстати, вот он врун: у него же Джон с блокнотом сидит, что там ему сложно достать было?! Так, не отвлекайся! «Надеюсь, у тебя всЁ нормально…» — Ну, сухо, а иначе никак, извиняй, Дазай». Он поставил жирную точку, после чего сложил письмо четыре раза и передал карандаш обратно владельцу. Немного погодя, арестантов потихоньку начали выпускать из камер, из-за чего все соседи Накахары стали сходиться к двери. Чуя знал, что сегодня до обеда смена Николы, и рассчитывал на его помощь как никогда. Старичок с напарником появились довольно быстро и, заметив его, парень выждал, пока все выйдут в коридор, и подошёл сам. Охранник прекрасно понял, что для него появилось поручение, и кивнул второму мужчине, после чего тот повёл всех в столовую, оставляя их двоих наедине. — Ну, что хотел? — Доброе утро, — Чуя немного мялся. Он считал, что уже наглеет со своими просьбами, не отдавая ничего взамен, но на этот раз дело было правда серьёзное. — Слушай, не мог бы ты передать кое-что? — Эх ты! Ответное письмо что ли забабахал? — он посмеялся и опёрся плечом о стену. — Давай сюда. Кому? — Осаму Дазай, высокий такой и с бинтами на теле, — парень отдал этот жалкий кусочек бумаги и проследил, как его собеседник кладёт его в нагрудный карман. — Спасибо тебе, Никола. — Не стоит, — он отвернулся, рассматривая пустые камеры напротив, а потом добавил: — Знаешь, я ведь не просто так тебе помогаю. Заметил наверное, что я постоянно рядом, как ангел-хранитель, да? — Что ты хочешь сказать? — Чую это немного обескуражило, и он правда не понимал, к чему клонил его друг. — Хе-хе, да расслабься, всё нормально. Я вот к чему: напрасно ты думаешь, что ты здесь сам по себе. Вспомни, по прибытии сюда тебе что начальник сказал? — Фицджеральд… он тебя приставил ко мне? — Ага. Пока ты сам справлялся, он был спокоен, а потом назначил меня. Считал, я большей эмпатией обладаю, — он выдержал непродолжительную паузу и опустил свою ладонь на плечо Чуи. — Знаешь, ты ведь мне как второй сын стал. Доставлю я твоё письмо, а пока пойдём на завтрак. «Значит всё-таки не забыл про меня», — Накахара всё же думал, что Никола заботится о нём по доброй воле, но так даже лучше. Теперь можно увериться, что защита ему точно обеспечена, как-никак, сам начальник тюрьмы за этим стоит и не пойми кого он, наверное, не стал бы посылать ему в охранники. Хоть он и является для этого старичка всего лишь работой, но и доверительные отношения между ними уже точно успели завязаться, да и было видно, что Никола также питает к нему большую симпатию. Может, Чуя не настолько одинок, как он о себе думает? Со всеми этими мыслями об Осаму он совсем перестал замечать других и к своему окружению относился только так, как ко внешним раздражителям. Он настолько привык, что все его ненавидят и желают ему зла, привык к косым взглядам и издёвкам, что совсем стал забывать, что не все люди плохие, и даже в этом месте нашлись те, кто его понимает. В это сложно поверить, но похоже, что всё начинает потихоньку налаживаться. А ведь и правда: хорошие новости и события стали превосходить всё негативное по численности во много раз. Что-то, конечно, забыть не получится никогда, но Чуя всё же надеется, что когда-нибудь большинство чёрных воспоминаний перекроет светлая полоса его жизни, и, как минимум, всё это останется в прошлом, а прошлое, как известно, всегда можно отпустить. Со всеми этими мыслями рыжий совершенно не помнил, как его довели до столовой. Получив свой завтрак, состоявший из уже остывшей каши и чая с хлебом, он отправился за свой излюбленный стол, который находился в самом углу трапезной и всегда пустовал. Он бы, конечно, мог сесть есть вместе с остальными опущенными, но тогда он бы привлекал к своей персоне гораздо больше внимания. Куда лучше спокойно кушать вдали от всех и наслаждаться одиночеством. Никто не чавкает под руку, никаких невеж, бубнящих что-то с набитым ртом. Только тишина, спокойствие и поднос нелюбимых харчей, ну, должен же быть хоть какой-то минус. Сегодня поварихи, по всей видимости, не захотели даже чуть-чуть постараться, и еда была даже противней, чем обычно, хотя и так всегда казалось, что хуже не бывает, но нет — эти женщины умудрились такой простой напиток, как чай, сделать отвратительной мутной субстанцией. Грустно позалипав на свой поднос, Чуе захотелось найти глазами Дазая, хотя бы для того, чтобы просто посмотреть на него. А что, кто ему запретит? Опасно, врено, не поспоришь. Так можно, посмотрев в сторону блатных, и на пронзительный взгляд Достоевского наткнуться и схлопотать люлей, просто потому что лупить нехуй. Но рискнуть всё же хотелось. Стол, который всегда занимали блатные, находился в самой середине столовой, поэтому бегать по залу глазами долго не пришлось. Почему-то Чуя только сейчас заметил, что авторитеты находились от обычных мужиков на приличном таком расстоянии. В голове вдруг воспроизвелась смешная сцена, как Фёдор и его компашка под покровом ночи отодвигают другие столы от своего в целях личной неприкосновенности. Улыбнувшись таким мыслям, он опять обратил свой взор на тот самый столик и сразу же встретился глазами с Осаму. Наверное, он уже давно пялит в сторону Чуи, судя по тому, как он оживился, когда наконец получил взаимный взгляд в свою сторону. Глупая улыбка сама по себе поползла по лицу рыжего, но, как бы Чуя не пытался, убрать, он её не смог. Отчего-то вдруг сделалось так весело, и захотелось взорваться громким смехом, а чтобы такого не допустить, пришлось отодвинуть от себя поднос, сложить руки в локтях на стол и с опущенной головой пустить смешок куда-то вниз. «Ну всё, блять, это клиника», — про себя подумал он и опять поднял голову, посмотрев на Дазая. Ещё пару секунд они обменивались улыбками, ведя немой диалог, который, вероятно, каждый понимал по-своему, как в одно мгновение Осаму поменялся в лице, а потом и вовсе отвернулся. Все вопросы сразу же исчезли, стоило только заметить поворачивающуюся в его сторону голову Достоевского. Мысленно парень обругал себя с ног до головы: «Ну всё, долыбился, Накахара? Господи, дурачьё, знал же, что так будет, что б тебя!» Оставалось только быстро отвернуть голову и уткнуться в свою тарелку. Хоть он и не успел застать на себе устрашающего взгляда русского, но что-то прожигающее он всё же почувствовал на своём затылке. Может, Накахара себе просто надумывает, но всем давно известно, как Фёдор относится к нему. Чтобы не выглядеть слишком уж подозрительным, пришлось впихнуть в себя пару ложек холодной рисовой каши. Стало сложно сохранять невозмутимость в лице, так как противная жижа неприятными комками скатывалась по горлу, вызывая рвотные позывы. Но в голове моментом щёлкнула одна мысль, и прежнее напряжение тут же освободило парня: Хиротсу мёртв, Готорн находится в одиночке, и Бог знает, сколько он там ещё проваляется, а это значит, что Достоевский лишился своих главных цепных псов. Такая мысль посещала его вчера, но окончательно вник он в неё только что. Расслабляться полностью, конечно, тоже не стоит, есть ведь и другие блатные, но у Чуи внутри сейчас находилась твёрдая уверенность, что, кроме сверлящих его голову глаз Фёдора, ему ничего не угрожает. Съев ещё две ложки, ему уже стало тошно от подаваемой резиновой стряпни, и он отодвинул поднос на другой край стола, поставил локти на стол и упёрся подбородком в раскрытые ладони. Чуя начал рассматривать всех арестантов, что находились в поле его зрения. Он видел своих соседей, ранее знакомых мужиков, пара из которых на данный момент числились в списке его обидчиков. Это было давно, Накахара уже забыть успел — докопались, потолкались да ушли. Сейчас эти двое мужчин сидели неподалеку от выхода и, по всей видимости, делили между собой еду, полученную от кого-то. Да уж, за тюремную пищу можно побороться. Чую позабавил этот факт, но он продолжил. Глаз, проходясь по правой стороне помещения, где в основном сидели работящие заключённые, мельком зацепился за чью-то светло-рыжую макушку и, присмотревшись получше, парень узнал Тачихару Мичизу — одного из его прошлых соседей. Волна какого-то тоскливого, но в то же время светлого чувства вдруг ударила по его сердцу. Рыжий жалел, что не ценил их общество, когда была возможность. Считал их скучными, недостаточно умными, постоянно мысленно принижал, сравнивая с собой. Чуя почувствовал стыд и понял для себя, что опять хочет вздорить с этим рыжим парнем по утрам, слушать, бывает, несмешные, но искренние, интересные истории Джона об очередном случае в его деревне. Как вдруг необходимым стало рвение сейчас же наплевать на все принципы и законы этого гадкого места и просто прокричать им через всю столовую. Но он знает, что подставит их, отправит их к себе же на дно. Чуя думает, что они были бы тоже не против поговорить, обсудить новое, но для них он словно сирена у моряков — хочется, но утащит. Наблюдая за Тачихарой, он наконец заметил и Джона, который чуть ли не бежал к парню, будучи, видимо, в отличном настроении. Впрочем, этого блондина редко когда можно застать грустным. Они перекинулись несколькими предложениями, а потом Стейнбек отвернулся и принялся активно обсуждать что-то с другими заключёнными. Мичизу выглядел очень задумчивым и потерянным, и Чуя уже было хотел сменить обзор, как тот неожиданно повернулся прямо в его сторону. Сразу его лицо смягчилось, и у Накахары будто что-то отлегло. Они просто смотрели друг на друга, но он отчётливо читал в бывшем соседе целый воз сожаления к его участи. Прервал их безмолвный контакт Джон, который заметил заинтересованность своего друга, но не понял, где она находится, а Тачихара, в свою очередь, поспешил отвлечь его и сменить тему разговора. Чем меньше внимания, тем лучше, тем более, Чуя уверен, что позже Стейнбек всё равно всё поймет. Завтрак уже подходил к концу. Большинство заключённых, в том числе и блатные, уже покинули столовую, и здесь остались либо те, кто не наговорился, либо основная часть опущенных. Чуя сам не понял, почему решил остаться до конца, но что-то его, будто магнитом, удерживало на деревянной скамейке. Интуиция его не подвела. Вдруг какой-то шум раздался со стороны стола, где сидели представители его касты. Двое здоровых мужиков выдернули двоих парней лет двадцати пяти, схватили за ворот робы и начали осыпать их различными оскорблениями, отчего те лишь зажмурились и старались как можно глубже вжать шею. По сравнению с нападающими, один из них казался таким маленьким и лёгким, как будто поднять его в воздух даже для Накахары было бы проще простого. Необычное ощущение стало стремительно распространяться по телу Чуи. «Это чувство справедливости неожиданно проснулось или что? Да, не ожидал от себя, ха-ха, — он перемял кулаки. — Меня же никогда не волновали чужие проблемы, так почему сейчас я чувствую злость, закипающую внутри?» Он знал, что охранники не вмешаются, и неоправданная уверенность в своих силах всё больше манила вмешаться в конфликт. Но окончательная точка поставилась тогда, когда Чуя распознал личность второго парня. Бен — его сосед, с которым он говорил буквально час назад, уже готовиться принять удар по лицу. Больше не теряя лишних секунд, Накахара решительно вышел из-за стола и поспешил в их сторону. По идее, остатки рассудка, должны были остановить Накахару от таких его действий, но нет. Грозно топая в направлении обидчиков, в голове всё же на секунду всплыла здравая мысль не вмешиваться, тем более, что у этих здоровых мужиков есть полное право на твое избиение до полусмерти. На миг он даже немного сбавил скорость, но, дав себе мысленную пощёчину, в том же темпе и даже с большей решимостью, направился вершить своё дело до конца. «И откуда у меня взялся весь этот страх? Почему? Почему ты позволяешь другим так с собой обходиться? Когда же я стал такой тряпкой? Эти уроды больше не могут меня сломать, тогда почему же я им поддаюсь? Почему я вдруг принял их отвратительные правила игры? Ну всё, пора точно брать себя в руки. Я, в конце концов, и против пушек, и против ножей голыми руками сражался, а тут вдруг должен трепетать перед каким-то жалким биомусором! — он ускорил шаг. — Я лучше их, я лучше всех отбросов в этом прогнившем местечке. Я могу защитить себя, я могу защищать других. Плевать, какой статус мне выписала тюрьма, — я больше не боюсь!» Мужчины не обращали внимание ни на кого, кроме своих жертв, находясь в полной уверенности, что никто не встрянет в их игру. Чуя, воспользовавшись ловкостью и преимуществом своего роста, в два счёта подлетел к первому и нанёс удар кулаком. Здоровяк явно не ожидал удара по рёбрам. Он отдалился назад на пару шагов и скрючился, при этом рвано и тяжело дыша. Хватка распустилась, и тот худой парень, которого он держал, плюхнулся на кафель, не успев подставить руки. Четыре пары глаз уставились на Накахару, и то, что они были сбиты с толку, — это мягко сказано. Оно и понятно: только слепой не заметит его отличной робы, и только глупый не будет знать, на что она указывает. Но не воспользоваться такой паузой было бы до жути безрассудно, поэтому, быстро подлетев ко второму задире, который ростом был чуть выше самого Накахары, он ударил ладонью по подборку, особо даже и не вкалывая в этот удар силы. Чуя считал, так всегда можно отличить профи, который может нанести немалый урон одним чётким, отточенным движением, от невежды, только и способного яростно махать кулаками до потери всей энергии. Мастерство Чую не подвело, и мужчина уже валялся в отключке на грязном полу столовой, издавая болезненные стоны. В таком положении он будет находится следующие минут пятнадцать уж точно. Опущенным долго ничего объяснять не надо — ему хватило один раз махнуть головой, прежде встретившись с ошарашенным взглядом Бена, чтобы они подорвались бежать отсюда сломя голову, нелепо спотыкаясь по пути. И если второй мужик лежал, не представляя угрозы, то через своё плечо Накахара заметил, как первый уже поднимался, и вид его был очень недружелюбный. Долго он тоже не простоял. Чуя, элегантно развернулся корпусом и круговым ударом ноги попал обидчику прямо по голове, тем самым быстро отправив в нокаут и его. Ничего необычного и сверхнового не произошло — просто техника, отточенная годами, о которой Чуя раньше почему-то не вспоминал. В своих обидах он и правда частенько забывался, что, вообще-то, драться умеет. Что-то каждый раз выводило его из равновесия. Но сейчас такого нет, и внутри присутствует только когда-то утерянное чувство полной уверенности, собственного достоинства и превосходства — всё это захватывает и успокаивает одновременно, кажется, что он почувствовал себя прежним, тем Чуей, которым он ощущал себя на свободе, и это не могло не радовать. Невзирая на взгляды оставшихся наблюдателей, которые тоже испугались и не хотели вмешиваться, он наступил на грудь здоровяку и сказал: — Ещё раз полезете — получите ещё больше.

***

В послеобеденное время Фёдор как обычно расположился на их привычном месте. Общая как никогда кипела жизнью — сегодня сюда пришло довольно много людей. У работающих заключённых выходной, поэтому они с удовольствием расположились на выцветших тёмно-зелёных диванах, увлекаясь просмотром телевизионных каналов или наблюдая за чьей-нибудь игрой. И если они довольствовались таким развлечением, то Фёдору было скучно. Лавкрафт, последний из его старых приближённых, остался в камере, снова начав игнорировать всех и вся, да так, что не соизволил ответить о своих причинах ни Достоевскому, ни охраннику, который пришёл их выводить. Впрочем, не первый год Фёдор живёт с этим человеком. Он не стал допытывать нелюдимого соседа и ушёл в одиночестве, отчего настроение немного упало. Окружение Дазая его, конечно, устраивало, но этот парень в последнее время изменился и часто стал куда-то уходить. И вообще, Фёдор все чаще замечал в нём отторжение от их круга, что настораживало ещё больше. Он не глуп и понимал, что спрашивать в лоб нельзя, ведь соперник тоже не вчера родился, но он чувствовал и был полностью уверен, что совсем скоро всё узнает. Мимо Фёдора ничего и никогда не пройдёт. Пока Дазай был с ним, они обсуждали нелегальные в тюрьме передачи, которые произошли недавно, и некоторые новости, крутившиеся между арестантами. Фёдор упомянул, что какой-то мужик, который, кстати, сидит уже третий год, на днях отправился в угол за нелестные высказывания в сторону всех присутствующих авторитетов. Видимо, желчь накипела. — Тебе, между прочим, тоже досталось. — Что? — Дазай вообще-то в разговор особо не вникал, но лицо держал и старался более-менее отвечать. — Он говорил, мол, сидит здесь всего чуть больше месяца, а уже рядом с самой элитой. В общем, ссылался на то, что ты подсос. Как мерзко, но, к счастью, он ответил за слова своими же убеждениями, — Фёдор видел. Видел его странное состояние и теперь ощупывал больные точки, в надежде через них получить ответ. — Последний раз мы так наказывали того рыженького — Чую. Хотя, нет, безусловно, Накахаре досталось больше, — сразу после своих своих слов он буквально впился в собеседника своими гипнотизирующими красными глазами, но снаружи они сохранили прежний скучающий вид. И он заметил. Осаму на еле уловимое мгновение словно холодной водой облили, и Фёдор почувствовал, как дрогнуло чужое сердце. Причина стала ясна, как белый день, но теперь предстояло узнать, почему. Он чувствует вину, потому что Накахара был его соседом? У них какие-то особые отношения? Симпатия? Эта игра возбуждала Достоевского, и он изо всех сил сдерживался, чтобы не раздавить парня сейчас же. — Да, наверное, он. Получается, оба поплатились за язык? Занимательно… — Дазай ответил спокойно, но внутри него бушевали отвращение, злость и страх, которых он безжалостно заталкивал глубоко, куда-то в живот, лишь бы подальше от разума. Впрочем, коварный страх за себя и за друга перед этим монстром во плоти сумел просочиться сквозь тело и влился в голос, глаза. Дазай совсем потерял форму: контролировать эмоции, поведение стало сложно, и он постоянно ходил по острому лезвию Достоевского. — Я отойду в уборную. Не скучай! — ему нужно привести себя в порядок. Он не может так промахиваться перед врагом. Наблюдая за удаляющимся Осаму, Фёдор убедился в своих догадках ещё больше. Этот парень надеется, что не выдаёт себя, вот пусть и дальше так думает. Он будет подыгрывать ему до момента, пока не соберёт достаточно информации, а после примет решение в зависимости от ситуации. Либо поговорит, как мамочка, и простит, либо разозлится и пинками погонит его с самой вершины горы статуса, и дай Бог, что Дазай приземлится где-нибудь на середине. Но, рассматривая оба варианта, Фёдор все равно склонялся к первому — слишком уж этот забинтованный шатен ему импонирует. Из раздумий его выдернула тень охранника, маячившая перед ним. Он, очевидно, искал кого-то, всматриваясь в лицо каждого проходившего мимо него арестанта. Вдруг охранник посмотрел и на самого Достоевского, чему он слегка даже и удивился. Чужой взгляд задержался на нём всего на пару секунд, после чего устремился куда-то за спину русского, и мужчина будто ожил. Наверняка он нашёл того, кого искал, и сейчас, пройдя диван блатных, сперва немного косясь на Фёдора, охранник уже стоял с заключённым и о чём-то совсем неторопливо с ним переговаривался. Всего лишь одно слово должно было проскользнуть в их диалоге, чтобы привлечь внимание Достоевского. Только успело имя Дазая сорваться с губ пожилого человека, как Фёдор тут же навострил уши и начал вслушиваться в чужой разговор. Если речь идёт об одном из его приближённых, значит он обязан это знать, особенно, если о нём говорят сами охранники тюрьмы, — они же просто так трепаться не будут. Дазай ему не рассказывал ничего такого, но что-то определённо происходит за его спиной, и это Достоевскому не очень-то и нравится. По голосу он смог определить второго говорящего. Им был Джон — сосед Осаму. Ни плохого, ни хорошего о нём сказать нельзя: Фёдор, по крайней мере, не успел застать никаких его подвигов. Знал только имя, статью и дурацкие истории о нём, которые нередко ведал ему Дазай. Охранник несколько раз упомянул, чтобы Джон не забыл передать какую-то записку Осаму, когда тот его увидит. Спустя минуту разговор окончился, и мужчина стал уходить, на пути поймав под руку кого-то другого охранника, и, начав беседу с ним, удалился прочь из общей комнаты. После того, как Фёдор дождался его полного ухода, он ещё с минуту просидел в глубокой задумчивости о чём-то своём, вероятно, складывая детальки всего пазла у себя в голове. Вообще, достаточно было и поворота головы со своего места, чтобы обратиться к Джону и говорить с ним прямо так — настолько близко он стоял. Но, в таком случае, и другие мужики из его компании, которые находились недалеко от Стейнбека, могли их услышать. Главное, что побудило русского к действиям, было отсутствие того дружка, который всегда ходил с пластырем на носу и, конечно же, самого Осаму. Поэтому Фёдор встал со своего дивана и обогнул его, молчаливой и грозной тучей надвигаясь на соседнюю компанию. Завидившие его арестанты моментально встрепенулись и с детским страхом уставились на Достоевского. Но ему была неинтересна эта вся реакция в его адрес, к тому же, ещё и такая предсказуемая. Сам же Джон, сидевший к нему спиной, сперва вообще не понял, из-за чего все так всполошились, но, обернувшись назад и заметив блатного, тоже напрягся всем телом. Фёдор не говорил ни слова, просто стоял и сверлил своим ледяным взором бедолагу. На самом деле, он просто осматривал его на наличие того, что же охранник мог ему передать, и вот, присмотревшись лучше, наконец узрел, что в напряжённом сейчас кулаке парня, находится какая-то смятая бумажечка, которая наверняка ещё и взмокла от вспотевших ладоней Стейнбека. Он хлопнул тому пару раз по плечу и взглядом указал куда-то в сторону, таким образом Фёдор пригласил его переговорить тет-а-тет, подальше от чужих глаз. Джон обернулся на свою компанию, как бы спрашивая у них одними только глазами, что же ему делать, но все мужики, один за одним, начали как можно незаметнее одобрительно кивать головами, а после и вовсе отворачиваться. Тогда выбора у него уже никакого и не было — он тихо встал со своего места и на ватных ногах последовал за Достоевским. — О чём ты разговаривал с тем охранником? — Ничего такого, правда, просто попросил передать кое-что Дазаю, ну, ты, наверное, знаешь, что мы же с ним соседи и… — голос его с каждым словом звучал всё более неуверенно, и Фёдор прекрасно видел, насколько этот парень боится его. — И что же? Может быть, я передам ему это? Уверен, он будет совсем не против. — Но ведь… — Что «но»? Ты думаешь, я не способен справиться с этой наилегчайшей задачей? — перебил Достоевский и сделал уже привычное ему выражение суровости, после чего максимально приблизился к чужому лицу, заглядывая красными глазами прямо в душу и запуская в парня порыв ледяного ужаса. — Нет-нет! Я совсем не это имел ввиду, — Джон начал рыться по карманам своей робы, совсем забыв, что записка для Осаму, которую Чуя написал сегодня сегодня утром, находилась у него в кулаке. — Вот! Вот, держите! Наверное, даже лучше будет, если это вы её передадите, да? Ну, я пойду? — Конечно, спасибо тебе, Джон. Кто знает, может когда-то это тебе зачтётся? Ах, точно! Надеюсь, — он опустил свою руку на плечо парня и крепко сжал его, — ты понял, что об этом будем знать только мы, да? Свободен. Как только последняя фраза успела слететь с губ Фёдора, Стейнбек сразу же подорвался с места и, спотыкаясь о свои же ноги, побежал в более безопасную компанию товарищей. Теперь Достоевский остался один на один с желанным призом — он даже не думал сдвинуться с места, всё смотрел на эту бумажку, никак не решаясь её открыть. Для полноты картины не хватало разве что слюнки у рта. В какой-то момент, он поймал себя на том, что никак не может объяснить, почему же прямо сейчас он не может открыть и прочитать эту записку. Вроде бы, всё предельно просто: либо его догадки подтверждаются, либо нет. Что-то новое он вряд ли узнает, но какая-то невидимая сила всё равно удерживала его от прочтения. Мысли о том, что его подозрения мигом подтвердятся, немного шарахнула по мозгам. Фёдор мог признать, как про себя, так и в слух, что ему без какого-либо сомнения импонировал Дазай. Конечно же, он где-то лукавил с ним; Достоевский всё это прекрасно видел, но его ум и сообразительность всё же выходили на первый план, и это русский ценил в людях больше всего. С другого конца послышался мелодичный и громкий говор Осаму, и, казалось бы, вот он — самый подходящий момент, поймать с поличным, спросить напрямую, что это за записка, от кого она, зачем. Но Фёдор не любит спешить, поэтому он аккуратно свернул потрёпанную бумажку в два раза и засунул её в карман штанов. Он прочитает всё содержимое, но не сейчас — пока что он даст Осаму развлечься, а потом, если что, прижмёт его к стенке и раздавит, как жалкого жука. Какой бы Дазай не был умный, Фёдор всегда будет умнее его и всегда будет на шаг впереди. Нельзя давать себе слабину — он никогда не допустит нарушения своих правил. Неважно, кто это, он и сам себе этого не простит.

***

Вечернее солнце разливалось мягкими оранжево-розоватыми лучами, борясь с железными прутьями решётчатых окон, в надежде просочиться сквозь них и избавить помещение библиотеки от их угнетающей тени. Всякий, кто бы сейчас здесь присутствовал, не увидел бы в этой схватке ничего прекрасного — скорее счёл бы надоедливым из последних сил подпекающий свет и помолился неведанным силам, лишь бы те закрыли окно какой-нибудь шторкой. Ведь искусственный свет лампочек лучше, да? Лишь двое, которые, словно поцелованные судьбой, снова были одни в окружении книг и библиотекаря, восхищались заходящим солнцем и последним теплом, что оно отдаёт. Чуя устроился прямо под лучами, будто кот, нежась и греясь под ним, и облокотился головой о стеллаж, а Дазай сидел у стены и заворожённо наблюдал за другом; за тем, как играл свет с его волосами, отчего они отливали насыщенным медным и убийственно контрастировали с ясными голубыми глазами. Они встретились минуты две назад и сидели без слов всё это время, выжидая чего-то, а чего, — никто не понимал. Но это молчание никого из них не напрягало, отнюдь, они отдыхали в тихой компании друг друга от очередного дня своего заключения. — Я рад, что ты пришёл, — Чуя говорил расслабленно, не напрягая ни одну свою связку, но даже это заставило Дазая вздрогнуть, словно от резкого крика, и ему показалось, что парень будто рассек воздух своей фразой на две части. — Я не мог не прийти, ты же знаешь. Чуя чувствовал небольшое смущение от записки, написанной утром, и не горел желанием поднимать эту тему. По его мнению, она была написана ужасно сухо и некрасиво. Он волновался, что, прочитав её, Дазай, наверное, пребывал в расстроенных чувствах и подумал, что Накахара был к нему недружелюбен. Но, наблюдая за другом, Чуя не увидел ничего, способное подтвердить его догадки. Это не могло не радовать. — Я сегодня был удивлён твоим интересом. Наблюдал за мной на завтраке? — спросил рыжий, но это было сделано для того, лишь бы сказать хоть что-то. — Да, а что? Твой взгляд я тоже поймал, и мне казалось, на меня ты смотрел дольше, — Дазай ответил с усмешкой и потянулся. — О-ох, что-то спина затекла. Старею! — Брось ты, стареет он. Смотри, не развались! — Бе-бе-бе, пошутить нельзя! — Узнаю старого Осаму, а то сидел, как в воду опущенный, — Чуя повернул к нему голову, и на губах его растянулась улыбка. Осаму всё не мог уловить настроение сегодняшней встречи. Он буквально чувствовал перепады, летающие в воздухе. От Накахары веяло то напряжением, то смущением, то лёгкостью и весёлыми нотками. От этого он сам метался от крайности в крайность и был как на иголках. Он несомненно знал, что его собеседник тоже всё чувствует. — Не знаю, что на меня нашло, ха-ха, но прикинь, — Чуя прокашлялся, — сегодня я повздорил с какими-то ушлёпками. — Что? Почему я не заметил? Когда? — встревоженность на чужом лице мигом вспыхнула, и Осаму стал сыпать вопросами. — Ты не пострадал? За что они к тебе прикопались? Кто? Накахара лишь молча наблюдал, стараясь сдержать лыбу, которая стремительно лезла на губы, и в конце не выдержал, заливаясь смехом, что привело Дазая в легкое исступление. «Ну и что он ржёт?! Что в этом смешного, я не пойму?! Совсем уже!» — он начинал беситься от того, что не получил ни одного ответа на вопрос. Наконец он рыкнул вслух: — И что смешного?! Ты ответишь или нет? — Ха-ха-ха, ты походу не понял, — Чуя начал смеяться еще сильнее, видя его лицо. — Не знаю, кто они, но эти дебилы хотели избить моего соседа. Я их, конечно, тоже недолюбливаю, но Бен сегодня помог мне, так что я не смог остаться в стороне, — он выдержал небольшую паузу и стал серьёзнее. — Знаешь, это ты дал мне сил. И ты, наверное, не представляешь, как помог мне. Я так насыщен, что готов дать отпор всем в этом клоповнике — пусть только попробуют косо посмотреть на меня. Спасибо тебе. Каждый раз, когда Накахара говорит подобное, Осаму не может поверить, что всё это взаправду происходит с ним. Он слушает всё с замиранием сердца, и что-то внутри начинает трепетать. Когда Чуя замолкает, у него также заканчиваются все слова, и дыхание перехватывает окончательно. И тогда ему остаётся тупо пялить на чужое лицо, думая, сон это или нет. В такие моменты всегда неловко обеим сторонам: сначала Чуе, потому что он думает, что сказал что-то не так или ляпнул лишнего, а потом и Дазаю, до которого долгие минуты доходит, насколько глупо выглядит его реакция. Но он просто ничего с этим поделать не может, и главное — не может объяснить это Чуе, потому что и сам толком не понимает, почему такое происходит из раза в раз. Хотя, может, Дазай и понимает всё прекрасно, но выразить это словами у него, наверное, никогда не получится. Незаметно для обоих, неловкая пауза переросла просто в уютное молчание. Чуя отворачивается на несколько минут к книжным корешкам, что-то упорно пытаясь вычитать на них, а потом снова поворачивается назад к Осаму и всматривается в его лицо, то ли пытаясь детально запомнить каждую мелочь, то ли просто думая о чём-то своём. Дазай этого распознать не может и просто позволяет смотреть на себя столько, сколько он пожелает. Каждый хочет сказать что-то, но в тоже время оба боятся нарушить тишину, будто хоть одно слово, — и всё, такое хрупкое и совсем неосязаемое, сломается; будет казаться, что, вроде, не поменялось совсем ничего, но на деле и изменилось многое. Хотят ли они сказать друг другу одно и то же, или их мысли разнятся и являются совершенно противоположными? Схожи ли их желания в эту минуту? Ни один, ни другой не ответили бы на эти вопросы, хотя надежда внутри каждого на что-то есть, но только оба боятся озвучить это, боятся спугнуть друг друга. Чуя ещё раз посмотрел Дазаю в лицо, и увидел такую тяжёлую и глубокую задумчивость, что и сам немного насторожился. Безусловно, ему было безумно интересно, что же гложет Осаму в эту самую минуту, ведь его самого не беспокоит сейчас практически ничего: он максимально расслаблен и, кажется, даже нашёл для себя новую зону комфорта в этом человеке. Так что же тогда такого он хочет сказать или сделать, что может волновать его так сильно, когда обстановка, наоборот, располагает к полному умиротворению? В уши вдруг начали врезаться посторонние шумы, которых раньше Чуя никак не замечал. Он смотрел на погружённого в себя Осаму с абсолютно нейтральным, расслабленным лицом, и до него донеслось шуршание листов. Далеко-далеко, около стойки библиотекаря. Откуда-то он точно знал, что так шуршат именно тоненькие, уже пожелтевшие страницы в очень старых книжках; слышал разбушевавшийся ветер, который всё сильнее колотил по толстому стеклу за решётками, наверное, пытаясь помочь тому солнцу разбить его вдребезги, чтобы самому ворваться внутрь и нарушить здесь всю идиллию; Чуя слышал размеренное тиканье часов, которое с каждой пробитой секундой становилось всё громче и громче, и эта монотонность начала капать на нервы, сводить с ума. Теперь тут было совсем нетихо, и единственное, чего Чуя сейчас желал, чтобы Дазай разрушил эту чересчур громкую тишину своим голосом. Сам он ни за что не посмеет заговорить — какой-то мысленный барьер перекрыл ему глотку и не позволяет открыть рот, заставляя рыжего думать, что он и сам этого не хочет. Время шло, и Чуя устал сидеть на полу и просто таращиться на Осаму в надежде, что тот подаст голос, поэтому, чтобы привлечь его внимание и немного размяться, он встал с пола, потянулся и приблизился к Дазаю, подойдя прямо к самой стене, облокотился на неё спиной и, сложив руки на груди, просто уставился под ноги, делая вид, что о чём-то усиленно думает, хотя, на самом деле, он просто ждёт его реакции. И это сработало! Забинтованный, пребывая все ещё в той же задумчивости, поднял голову вверх и глазами проследил за Накахарой, а этого Чуя не смог проигнорировать и как можно незаметнее, исподлобья попытался снова посмотреть на его лицо. Дазай просидел в такой позе ещё пять секунд, как его глубокая дума сменилась на что-то более светлое и лёгкое, на что Чуя лишь нахмурился и попытался опустить голову ещё ниже. Теперь он видел только носки своих ботинок, но по звуку можно было понять, что Осаму тоже встал с пола. Более того, сейчас он сокращает расстояние между ними, и спустя каких-то пару мгновений он уже стоит вплотную и дышит ему в затылок, отчего стало немного щекотно. Сил держать голову опущенной больше не было, и Чуя одним плавным и грациозным движением поднял её наверх, полностью оголяя свою шею, на которой от рваного движения кадыка подрагивала и его татуировка. Странно, но Чуе совершенно плевать что его тупо прижали сбоку в стенку, не давая возможности рыпнуться ни в одну из сторон. В конце-концов, он сам к этому привёл. Парень признаёт себе, что, блять, хотел этого! И останавливать Осаму он не будет, и не позволит тому остановиться, наоборот, Накахара отчаянно надеется, что этого не произойдёт. В глазах у Чуи мешался коктейль из страха, вызова и непонятно как сохранившегося спокойствия, которое стойко задержалось во взгляде, хотя внутри сердце так бешено колотилось, что он бы и описать это не смог. Рыжий просто ждал, не отрывая взгляда, и, кажется, даже совсем не моргая, наблюдал за всеми действиями, за каждым движением зрачков шатена. Дазай выглядел хоть и взволнованно, но в нём также читался такой неописуемый детский восторг, что Чуе хотелось просто улыбнуться на это, но он побоялся, что может испортить весь момент. Голову с двух сторон обхватили чужие холодные руки, и у себя на щеках он почувствовал шершавое прикосновение бинтов — это ощущение показалось ему по-настоящему приятным. Правда, стоило только вспомнить, для чего эти самые бинты ему нужны, то Накахаре невольно взгрустнулось, и в голове он пометил себе галочкой крепко-крепко обнять Осаму сразу же, как только предоставится такая возможность. Расстояние между их лицами сокращалось и сейчас оставались какие-то жалкие миллиметры между ними. Чуя чувствовал у себя на губах чужое горячее дыхание, и от этого на долю секунды стало как-то неловко. Хотелось податься вперёд, но дурацкий в такой ситуации вопрос «а можно ли?» почему-то его останавливал. Ждать долго и не пришлось — приоткрытых губ коснулся влажный язык Осаму, как будто сначала только пробуя его на вкус. После он, облизнувшись ещё раз и рвано выдохнув, полностью накрыл чужие мягкие губы своими, сперва совсем невесомо, как будто боясь, что упругие подушечки губ просто сдуются, но постепенно он начал добавлять всё больше нажима и играючи слегка прикусывать нижнюю губу. Когда Осаму начал отстраняться назад, Чуя, сам от тебя такого не ожидав, взял его за грудки и притянул обратно, не давая сделать и глотка воздуха, втянул его в новый поцелуй, более глубокий, более пошлый и страстный. Сейчас его захлёстывали эмоции, и не всем своим действиям он отдавал отчёт. Парень даже не понимал, где находятся его руки — оставалось только надеяться, что они в более-менее приличном месте. Чуя не знал точно, но где-то наполовину был уверен, что вёл Осаму, и то, что он делал, было без сомнений приятным и вводило в экстаз, полностью одурманивая. Глаза его были закрыты, и вдруг встал вопрос: что же мешает ему просто взять и открыть их? Может, разорвать поцелуй и посмотреть на запыхавшегося Осаму? Он, наверное, сейчас такой чертовски красивый. Чуя приоткрыл один глаз, и, когда картинка немного прояснилась, уже оба его глаза широко распахнулись. Рыжий начал спихивать с себя Дазая двумя руками, сильно стукнув его в грудь, но незаметно прошептав тому, чтобы он повернулся. В проходе между стеллажами стоял Говард Лавкрафт и с неизменно усталым лицом смотрел прямо на них…