Не по понятиям

Столовая сегодня выглядела, наверное, впервые отлично. Полы намыты — смотрись, как в зеркало; столы чисты, подоконники без пыли; даже разводы на стенах, которые, казалось, останутся на них на долгие века, так как уже глубоко въелись, бесследно исчезли. Но еще больше Дазай удивился, когда, зайдя в помещение, в нос ударил какой-то свежий запах ароматизатора воздуха, до боли напоминающий свободу. «Что это они спохватились? Проверка едет?» — думал Осаму про себя, приближаясь к стойкам. На чистый красный поднос повариха, которую сегодня как будто подменили, поставила тарелку рисовой каши, которая была вместо привычной сырой овсянки, положила кусок чёрного свежего хлеба и налила стакан персикового компота. Нэнси (так её звали) преобразилась и, можно сказать, помолодела годочка так на два. Стиранный, отглаженный белый фартук с розовой койомочкой; ухоженные волосы аккуратно собраны под шапочку, чтобы ничего не торчало, не падало в еду. Даже сам взгляд, ранее вечно хмурый и недружелюбный, сейчас открылся, смягчился, и тускло-голубые глазки источали искренний свет, а тоненькие, сухие губки растягивались в приветливой улыбке. Сегодня она здоровалась с каждым заключённым, накладывая свежую, горячую еду, которая несла удивительный аромат по всей столовой, заставляя всех зэков утирать рот от слюней. Этот запах до боли напоминал дом, свободную жизнь, когда вкусная и нормальная еда была не только раз в сто лет, как сейчас, а постоянно и, к тому же, на разные предпочтения. Но Дазай уже, честно, плевать хотел на всё, что он любил раньше. Он так изголодался по такому, что, как только в нос ударил этот аромат густой, наваренной на молоке каши и ещё чуть теплого мягкого хлеба, он пулей полетел к прилавку, а потом, заворожённо несясь к столу, стараясь, не дай Бог, не уронить поднос, наконец сел и, словно безумец, который не ел неделю, начал ложкой зачерпывать еду. В одно мгновенье он опомнился и начал есть спокойнее, растягивая удовольствие, после чего решил посмотреть на соседей. Блатные, с которыми он, кстати, сидел за одним столом уже официально, трапезничали спокойно, но с пониманием отнеслись к такой активности Осаму. Они-то уже не первый год здесь и в курсе, из-за чего такой праздник. Фёдор сейчас вёл беседу с Говардом, обсуждая какого-то заключённого, которого недавно поймали с телефоном. Старик Хиротсу спокойно ел, а Натаниэль, наблюдавший за парнем, слегка улыбнулся и, когда встретился с ним взглядом, сказал: — Тебе, наверное, интересно, почему вдруг сегодня всё так необычно. Ну, помимо столовой, ты наверняка уже заметил чистый пол в коридоре, проветренные помещения и так далее. Могу рассказать, если хочешь. — Ну, давай, раз можешь, — Дазай немного удивился порыву Ната, но сразу понял, что тому просто скучно и охота с кем-нибудь поболтать. — Такое происходит раз в год, когда у начальника день рождения. Тюрьма на целый день просто преображается в санаторий, не чудо ли! Мужчина шальным взглядом посмотрел на парня, сглотнул, дёрнулся и отвернулся к Фёдору, бросив почти шёпотом: «Наслаждайся пока есть время!» — и поторопился привлечь внимание темноволосого. — Что надо, Нат? — Фёдор… Не мог бы ты дать… — Оно у меня, — Дазай обратил безумный взгляд на себя и совершенно спокойно, дожевав свою последнюю ложку каши, показательно шмыгнул носом, и на лице его расползлась самодовольная улыбка. — Пойдём. Он уже долго пребывал на высокой ступени и успел прознать про все их фишки и скрытые возможности. Оказывается, каким бы авторитетом ты ни был, расслабиться тоже хочется, поэтому многие грешат употреблением наркотиков. Выучив все схемы, благодаря Фёдору и его доверию, на Осаму переложили обязанности «дилера», а он и не против. И не таким занимался, как говорится. После того случая с Чуей, у Дазая как будто мозг обновили. Он стал считать себя таким же неконтролируемым зверем, как Достоевский — приравнивался к нему. Последние остатки совести покинули его, и он, выключив голову, просто стал жить, как все. Натаниэль подсел на наркотики уже как месяц. Фёдор, хоть и не любил это, но ограничивать своего соседа не стал — думал, что у того своя на голова имеется. А нет, не угадал. Готорн постепенно начал впадать в зависимость, а Дазай, отдавая всё новую и новую дозу Достоевскому, просто наблюдал, как очередной человек на его глазах и благодаря нему теряет рассудок и уничтожает свою личность. Одними наркотиками его рутина не обновилась. На днях Хиротсу поручил одному первоходу пронести письмо к блатным из другой камеры. Что в нём, Дазай так и не узнал — ему всё же пока не доверяют всей информации, но, если это дело отдали на исполнение какому-то малопроверенному новичку, а не тому же Лавкрафту, которого хрен словишь, то, скорее всего, там было что-то нешибко важное. Была ли это проверка или реальное задание, Осаму не понял, да и неважно это было. Всё равно исход один: конечно же, за неимением опыта, неуверенности и явной нервозности его быстренько раскрыли опытные охранники, найдя письмо. Хиротсу либо для вида, либо правда был очень рассержен, но руки марать не стал. Дазай сам предложил ему помощь — разобраться. Хоть разум его и надел маску безразличия, а лицо не выражало никаких эмоций, когда он, зажав бедного паренька в углу, пока не видят охранники, безжалостно избивал того, то, что он усердно гасил в себе, то, что еле теплилось у него на задворках памяти, набирало сил и кричало, эхом раздаваясь у него в голове. Он стал агрессивным, всё больше задирал простых мужиков, наказывал кулаками. Так он хотел отвлечься, заглушить свой внутренний крик чужими. Получалось только на время, до момента, пока он, лёжа на постели и оставшись с собой один на один, не погружался в свои мысли, прокручивая то событие раз за разом в своей голове, перебирая воспоминания. Словно на видео, он отматывал назад, останавливая кадр на его глазах. Тогда Чуя повернулся, посмотрев на него взглядом, который наполнен последними остатками надежды. Надежды, что вот он — Дазай Осаму, тот самый немного поехавший сосед, сейчас прекратит все его страдания, вмешается, остановит насильника. Этот взгляд преследует его по ночам, появляясь даже тогда, когда он просто закрывает глаза. Дазай мысленно вымаливает прощения у Накахары, потом обращается к Оде. «Только не отказывайся от меня. Ода, я не могу по-другому, правда. Пойми, пожалуйста, пойми…» — это были его последние слова, прежде чем он погружался в сон. Сейчас же Осаму отвёл Натаниэля, некогда сильного мужчину в самом соку, а сейчас схуднувшего и осунувшегося от частого употребления веществ, в уборную, дверь в которую находилась прямо в помещении столовой, чтоб лишний раз не беспокоить охранников. Там он, осмотревшись, достал из-под бинтов пакетик с небольшой дозой и вручил его Готорну. Тот дрожащими руками схватил его, покрутил, осматривая дикими глазами, которые теперь, казалось, загорались только при виде дозы, и без промедления занюхал содержимое. Через полминуты он почувствовал, как ноги тяжелеют, а голова начала идти кругом. Он закатил глаза, облокотился на стену и, теряя равновесие, даже начал сползать вниз, пока Дазай его не подхватил. Осаму подождал минут семь, пока тот перейдёт порог максимального кайфа, поднял его подмышки и, уперев поустойчивей в стену, похлопал по щекам. Готорн слабо реагировал, но всё же отзывался. Дазай понимал, что задерживается, поэтому сказал: — Я сейчас уйду, бросив тебя тут, если ты не придёшь в себя, ебаный наркоша. — Вал… вааа… вал-ли… Я… я дойду. Еле-еле выслушав это своеобразное разрешение, Осаму резкими движениями запихал Натаниэля в единственную кабинку, чтоб тот не светился и отходил, а сам со спокойной совестью вышел в столовую и прошёл обратно к своему месту. — Ты уверен, что стоит потакать его желаниям? — спросил он Фёдора, усаживаясь на стул и параллельно смазывая ломтик хлеба маслом, которое всегда лежало на столе в небольших количествах. — Я надеялся, что он будет разумнее. А когда всё понял — было поздно. Жалко Ната, он был моим верным другом и поболтать мог. Честно говоря, — темноволосый склонился к Дазаю и сказал чуть тише, — с этими двумя, — он указал на старика и Говарда, — та-ак скучно порой, хоть убейся. Может, ты сможешь встать на смену Готорну… Кто знает. — Ну, думаю, тут только ты решаешь. — Да-а, умница. — Кстати, я решил сегодня немного засесть в библиотеке, так что в общей наверное не засвечусь. — Без проблем, мы найдём тебя, если потребуется. А пока… Достоевский не договорил своё предложение, и все другие звуки столовой тоже резко оборвались. Заключённые перевели внимание на одного зэка, который, стоя у входа в туалет, громко подзывал охранников, уже приближающихся к нему. Подойдя, они что-то выслушали от него, пока тот активно жестикулировал, указывая вглубь уборной, и вместе с мужчиной скрылись в комнате, прикрыв дверь. Дазай посмотрел на Фёдора, а потом на Хиротсу и Лавкрафта. Они все поняли, но оставалось только наблюдать. Охранники показались из открывающейся двери через несколько минут, неся под руки Натаниэля, который, по всей видимости, находился в отключке. Мда, нормальный удар по репутации. Теперь, чтобы мужчине вернутся на прежний уровень, придётся полностью завязать с этим, либо остаться всё тем же авторитетом, но уже просто плестись за всеми, как хвост. Но для начала, конечно же, надо в себя прийти. Кто знает, может, он передоз словил и помер давно. Такого Фёдору не хотелось, но исключать нельзя. Ната отправили в лазарет, а там уже его прокапают, подлатают. В общем, сделают всё возможное, чтоб бедный зэк раньше времени не умер. — Допрыгался… — разочарованно произнёс Хиротсу. — Вот шефу-то подарок будет — мёртвый зэк. — Не хорони раньше времени, Рюро, — поправил Говард, произнеся, наверное, первое цельное предложение за сегодня. После обеда, когда свободного времени было больше всего, Дазай, как и обещал, пошёл в библиотеку, не задерживаясь в общем зале. Единственное что, он перекинулся парой фраз с Тачихарой. Спросил, не общается ли тот с Чуей, на что получил ответ, мол, Накахара вообще сидит ниже воды тише травы, и Мичизу даже замечает его не всегда. Зайдя в читальный зал, Осаму задумался: «Я хотел побыть один, почитать в тишине, но что? Даже предположить не могу. Детектив? Тошнит уже. Фантастика? Нет, скучно. Мм, ладно, глянем так, что есть». Осмотрев полки три, он, уже раздражённый, взял первую попавшуюся под руку книгу, сел за деревянный стол и стал читать, но, скорее, просто проходить глазами по тексту, не понимая ни смысла, ни сути повествования. Он снова и снова возвращался к одному и тому же предложению, как только его мысли опять отвлекались, и всё прочитанное забывалось. Это сводило его с ума, злило и бесило ещё больше. В конце концов, он вскочил, тяжело дыша, с чувством швырнул книгу куда-то в стеллажи и метнулся за угол, сам не зная, зачем. Ему вдруг захотелось походить взад-вперёд по, как по классике, красному ковру, расстеленному дорожкой меж книжных шкафов; осмотреть помещение. Может, тут есть кто-нибудь ещё? О чудо! Пройдя немного вперёд, Дазай и правда увидел заключённого. Вот только… это был опущенный. Он узнал его по одежде и хилому виду. Ему было на вид лет тридцать: сильно похудевший мужчина со шрамом, который начинался у брови и, растянувшись на половину лица, уходил к уху; волосы его были светлые; отросшие и растрёпанные, они немного скрывали изъян, но, видимо, мешались, поэтому мужчина даже сейчас заправил их. Он читал, облокотившись к стеллажу, и не сразу заметил Осаму — тому даже пришлось покашлять для привлечения внимания. То, как резко бедняга вздрогнул, отшатнулся и каким испуганным вдруг стал его взгляд бледных, зеленоватых глаз, почему-то ещё больше раззадорили Дазая, и он как с цепи сорвался. Со зловещим, безумным лицом он стал наступать на блондина, наблюдая, как тот пятится назад, пока наконец не столкнулся со стеной. Последним, что парень помнил перед тем, как глаза будто плёнкой накрыли, было то, как жалобно мужчина посмотрел на него и тут же сгруппировался, закрыв голову руками. Дазай начал избивать его, не жалея силы и даже не осознавая своих действий. Сначала опущенному прилетела парочка ударов по лицу, которое было закрыто руками, но от резкой боли он их опустил. Шатен разбил ему бровь, заехал по носу, отчего кулак его покрылся кровью. Блондин успевал только вскрикивать, а дальше воздух выбивался из лёгких, и получался лишь обрывистый выдох. Дазай серьёзно разыгрался и пустил в ход ноги, ударяя коленом по челюсти, пиная по почкам, животу, груди. Он совсем себя не контролировал, ничего не слышал, видел всё мутно, различая на общем мыльном фоне только красные пятна. Избиение бедного опущенного продолжалось довольно долго, и под конец он совсем перестал издавать звуки, тихо молясь то ли о скорой смерти, то ли просто о прекращении этого, казалось, бесконечного потока боли. Чёрт, он ведь даже не сделал ничего! Просто стоял себе спокойно, читал, и тут — на тебе! Чем он заслужил такое? Он знает, что Дазай из блатных — видел ни раз. Сейчас единственное, что держит его сознание на месте, — ненависть к таким, как этот забинтованный и жалость к своему существу. Но выразить он её не сможет, а Осаму, впрочем, всё равно. Его внезапно нахлынувший порыв агрессии начал пропадать, и картинка перед ним начала проясняться. В один момент он резко отшатнулся от жертвы, ошарашено смотря на обстановку. Мужчина лежал весь в крови, не шевелясь, и только его прерывисто поднимающаяся грудь давала знать, что тот все ещё жив. Дазай хотел было приблизиться, посмотреть, что он натворил, попытаться помочь, но стоило ему протянуть руку, как ужас от самого себя стрельнул в голову. Он смотрел на свои окровавленные кисти со сбитыми костяшками и не мог понять, как такое произошло. Потребовалось немного времени постоять и потупить в одну точку, как Осаму будто перегрузили. Он выпрямился, уже спокойно посмотрел на едва живое тело, обтёр руки о чужую робу и с абсолютно каменным лицом развернулся, направляясь к выходу. Мысли по типу «что я за монстр?», «как?» и «почему?», которые мгновение назад заполоняли его голову, сейчас испарились, не оставив и следа, и он, проходя к выходу, чисто, без надрывов, уверенно произнёс: — Сам справится. Дазай Осаму шёл через всю общую комнату, направляясь к туалетам, чтобы отмыть кровь, и параллельно ловил на себе отвлечённые взоры заключённых. Руки он убрал в карманы штанов, а по его полуулыбке и слегка прищуренным глазам — обычное его выражение — нельзя и предположить, чем он только что занимался. Но только один, кто уже прочитал насквозь этого человека, всё-таки заподозрил истину. И когда шатен вернулся, усаживаясь на диван рядом со всеми, Фёдор бурил его своим тяжёлым, глубоким взглядом, слегка ухмыляясь и покачивая головой из стороны в сторону. — Осаму, если ты вдруг избил кого-то, я пойму и даже отмажу тебя. Надеюсь, ты хотя бы позвал для него помощь? — Как ты видишь, — Дазай смотрел куда-то в пол, из-за чего его волосы совсем закрыли лицо, и, не поднимая головы, указал большим пальцем за свою спину. — они уже в пути. Пятеро мужчин, среди которых были один опущенный и два охранника, быстрым шагом направлялись в сторону библиотеки. На ужин все заключенные приятно удивились кусочку тортика, который любезно подавался на маленькой белой тарелочке, располагаясь рядом с порцией гуляша с картофельным пюре и соком. Да, Фицджеральд явно был в отличном настроении в свой день рождения. Дазаю, смотря на этот милый жест с его стороны, даже как-то неловко стало, что он доставил проблем с передозом Готорна и дракой, но, видимо, это не смутило начальника. Ещё большим сюрпризом стало то, что в разгар трапезы закрытые двери распахнулись, и в столовой появился сам Фрэнсис. Под бурные поздравления заключённых он прошёл к стойке выдачи еды, наравне со всеми, кто ещё стоял в очереди, взял поднос, получил свою порцию и присел за какой-то свободный стол к абсолютно обычным зэкам. Атмосфера стала непринуждённой, весёлой. Те, кто наблюдали это в первый раз, смотрели во все глаза, ожидая новых перфомансов, а бывалые спокойно подходили к нему, пожимали руку, благодарили и поздравляли с праздинокм. «Так вот почему отсюда никто не бежит», — отметил про себя Дазай, возвращаясь на своё место после того, как тоже высказал пару пожеланий в адрес Фицджеральда. Весь оставшийся вечер настроение было приподнятое. Все вернулись в свои камеры, охранники особо не гоняли, и, пока есть два часа перед отбоем, Дазай решил попросить одного отвести его в лазарет, проведать Натаниэля. Он встал с кровати, игнорируя вопросительные взгляды соседей, подошёл к решетке и подозвал охранника, который был назначен их камере. — Я извиняюсь, не могли бы вы отвести меня в лазарет? Я хочу навестить своего друга. — Молодой, я всё понимаю, но время уже позднее, давай не выдумывай. Завтра сходишь после обеда, ничего с ним не случится. — Я просто очень переживаю за его состояние, — он решил подавить на жалость и немного поиграть на доброте мужчины. Но доля правды в его словах всё же была. Как никак, именно он давал Готорну наркотики и довёл его до такого состояния. — У меня будут проблемы, понимаешь? Давай так, — охранник немного приблизился к решетке, — сегодня, в качестве исключения, я один туда схожу, узнаю, что там с твоим другом, и расскажу тебе всё, раз уж ты так волнуешься. Говори имя и фамилию. — Натаниэль Готорн. Спасибо вам. — Не за что, иди обратно. Это было лучше, чем ничего, поэтому Дазай послушно ушёл, плюхнувшись на кровать. День был такой насыщенный, и он даже не заметил, как сильно устал. Веки внезапно налились свинцом, голова потяжелела и, несмотря на ранее время и то, что теперь уже надо дождаться вестей о Нате, его начало клонить в сон. Парень потёр глаза, повернул голову и обратился к Джону, который, лёжа на койке, что-то искал в своей тумбочке: — Джо-он, у тебя случайно нет кофе? — Ха-ха, нет. Можешь заварить себе купчик или чифирь на крайняк. Тогда точно не уснёшь, — он усмехнулся, и, достав наконец из тумбы ручку с блокнотом, начал что-то то ли рисовать, то ли писать. — А сигарет у тебя нет? — А ты где курить собрался? Вопрос завёл Дазая в тупик. Он вообще не особо понимал, что говорит, и, скорее, машинально спросил про табак. Осаму не курил уже давно, да и не хотелось особо, но сейчас почему-то навалилось. Казалось, что только одна затяжка поможет отпустить всё, очистить голову. Наплевав на Ната, раннее время и разрастающиеся неприятные мысли, он отвернулся к стене и постарался уснуть, пожелав напоследок соседям спокойной ночи.

***

Неделя слилась в один скомканный, непрекращающийся день. Чуя не спит: он просто молча смотрит, как день сменяется ночью и далее по кругу. Наблюдает из-за решётки за другими заключёнными, слушает их перепалки, ссоры и сплетни. Делает это без злого умысла подслушать — скорее, отвлекается от своих проблем чужими. Чуя чувствует себя паршиво, словно кто-то взял его, как старый мешок, и вытряхнул всё содержимое, оставив пустым лежать на полу. Внутри смешалось два противоречащих друг другу желания: кричать об этом на весь свет, чтобы каждый, у кого имеется хотя бы одно ухо, его услышал, и желание унести этот постыдный секрет с собой в могилу. Иногда Чуе кажется, что он просто заболел. Сонливость, головные боли, апатичность. Но стоит только ему оглядеться вокруг, увидеть лица, которые он никак не может запомнить, заметить на себе другую робу, как воспоминания того дня снова и снова начинают прокручиваться в голове. Тогда начинается жуткая мигрень, от которой нет спасения. Обращаться к кому-либо для похода в медпункт не хочется, точнее, не хочется контактировать с людьми — все знают, кто он, все осудят, а Чуя не переживёт ни одного осуждающего или сочувствующего взгляда; не хочет видеть их, и всё потому, что под каждым из них он видит непосредственную насмешку и скрытое презрение. Но для одного человека Накахара сумел сделать исключение. Во взгляде его не было всего того мусора, бессмысленных сожалений, которые так бесили Чую. Там присутствовала только какая-то тёплая грусть и тоска; в этих глазах виднелась такая глубина, что волей-неволей засмотришься и как-нибудь утонешь. Этим человеком был тот самый охранник, который помог ему тогда. Несомненно, он был тем буйком, который пока позволял Накахаре держаться на плаву. Посмотришь, бывает, в сторону этого старика, а тебе кивок в ответ, без какой-либо предвзятости. Только добрая, дружеская улыбка, на которую хочется ответить такой же искренней и приветливой. Чуя мог даже перекинуться с ним парой фраз, когда настроение был чуточку получше обычного. Этот добренький старикашка был как мебель дома у бабушки: потрёпанная, простояла там уже бог знает сколько десятилетий, но всё равно остается такой уютной и родной; этот охранник, создавал вокруг себя такую же необъяснимо тёплую атмосферу комфорта и безопасности. Видно, что в тюрьме он работает не от лучшей жизни и за прожитые годы, скорее всего, пережил немало дерьма. На лице у него много шрамов: от нескольких крупных, до множества каких-то непонятных рубцов, и кто знает, сколько ещё прячется под формой, но глаза у него бесконечно чистые, хочется искать в них поддержки, спросить совета. Словно ты точно знаешь, что проигнорирован не будешь. Такие глаза никогда не осудят. Именно эти глаза он увидел, как только очнулся после тех страшных событий. Этот старик видел его в самом непристойном облике, в самой унизительной позе, и это не вызвало у него никаких отвратительных эмоций. Он будто попытался разделить горе Чуи на двоих и взять хотя бы половинку на себя. Этот мужчина святой — не иначе. После обеда Чуя был совсем как в воду опущенный — таким теперь он был часто, когда видел своих насильников, смотрел им в лица подолгу. Он просто боялся отвести взгляд, как-либо их спровоцировать. Однажды такое чуть не случилось. Видимо, какой-то жест из тех немногочисленных, которые может делать Чуя, показался Хиротсу слишком уж неуважительным, и он грозной походкой отправился прямо к Накахаре, но, благо, перед Чуей успел вырасти охранник, который, заметив угрозу, сказал, что тому пора в камеру. Не сторож, а ангел хранитель какой-то, честное слово. После того, как Чуя перешагнул порог своей камеры, он хотел только заняться своим любимым делом — плюхнуться на кровать и пялиться в потолок, пока глаза сами не сомкнутся. Ещё один шаг, и его планы удачно воплотились бы в реальность, но за спиной раздалось лёгкое лязганье решётки, как будто на неё кто-то облокотился. Чуя обернулся и увидел своего любимого охранника. — Эй, Накахара, к тебе посетитель. И шевелись быстрее, а то на свиданку выдают только один час. Глаза тут же полезли на лоб. Весь этот сумбур в голове после его опущения просто напросто вытолкнул все мысли о том, что к нему вообще-то должен в любой момент прийти Анго. Он идёт с хорошими новостями, это точно: просто так тащиться в глушь такой человек, как Анго Сакагучи, не стал бы, следовательно, он здесь за чем-то конкретным. Чуя готов вприпрыжку доскакать до комнаты для свиданий, но к земле его примостила рука охранника, которая легла на плечо. Пришлось радоваться втихомолку, но спрятать дурацкую улыбку, на которую по-любому смотрели сейчас все, у кого Чуя и его лицо были в поле зрения, никак не получалось. Довольно просторные помещение с большими окнами, но зато охраны здесь в разы больше, чем в основном корпусе. Стеклянные перегородки и подобия телефона у каждого окошка. Людей было не так много: кто-то разговаривал со своими матерями, кто-то — с детьми. На стороне «свободы» почти на каждом лице можно было увидеть слёзы, отчётливо доносились всхлипы, а с самого конца помещения прорывались чьи-то неистовые рыдания. Среди всех заплаканных лиц несложно было выхватить знакомое и вечно серьёзное. Анго сидел напротив окошка номер «6» и слегка нервно поглядывал на часы. — Господи, Чуя с тобой всё хорошо? Ты просто не представляешь, каких трудов мне стоило к тебе пробраться, и, если что, — Анго незаметно приподнял ладонь на которой аккуратным буквами было выведено «называй меня братом», — понимаешь ли, на свидания могут приходить только родственники, а когда пронюхали, что я адвокат, хотели отказать вовсе. Пришлось основательно так подмести за собой все следы, чтобы придраться им было не к чему. От услышанного знакомого голоса, уши на секунду даже заложило. Чуя пропустил мимо почти всё долгое вступление, в основном наслаждаясь голосом старого друга, выцепив только, что для работников тюрьмы теперь он является братом Сакагучи. Руки вцепились в потрёпанный телефонный аппарат, как будто он был самой ценной вещью на всей земле, и если хоть на секунду ослабить хватку, то это сокровище выскользнет из его рук навсегда. — Так вот, как ты знаешь, я не последний человек во всём этом мире опасностей и бумажной волокиты, и с начальником этой тюрьмы я на короткой ноге. Понимаешь, к чему я веду? Я знаю, что тебя изнасиловали, Чуя, и поэтому скажи мне, как ты себя чувствуешь? По лицу снова как плёткой ударили, опять сунув ему этот противный факт, вписанный в его биографию. Признаться честно, это вывело из равновесия, но Чуя продолжил сидеть всё в той же позе, разве что глаза и улыбка немного потускнели. — Да, видимо, уже каждая собака знает об этом. Я не знаю, соврать тебе или сказать правду о моём самочувствии, — Чуя опустил взгляд куда-то ниже лица Анго, рассматривая маленькие царапины на стекле. Тот в свою очередь его не торопил, покорно дожидаясь ответа. Ежу понятно, какое это эмоциональное потрясение и насколько тяжело может быть человеку, перенёсшему всё это на личном опыте, особенно, когда это случилось не так уж и давно. — Я разбит, Анго. Не знаю даже, за что теперь уцепиться, чтобы не утонуть в этом болоте. Сейчас я, может и не выгляжу таким уж потрёпанным, но это всё потому, что ты пришёл. Я знал, что ты придёшь, и не сомневался в тебе, поэтому скажи мне, Анго, что ты принёс с собой хорошие новости. Я так устал жить в неведении, устал бояться каждого нового дня. Я просто не перенесу, если ты не оставишь после своего ухода мне хоть толику надежды, и, поверь мне, я не преувеличиваю нисколько. — закончив свою трогательную речь, он страдальчески прислонился головой к стенке и прикрыл глаза. Анго смотрел куда-то сквозь него и либо думал о чём-то своём, либо анализировал все слова Накахары. — Если ты так сильно жаждешь надежды, то, ладно, не буду томить, — он наклонился ближе к стеклу, жестом призывая Чую сделать то же самое. — Я знаком с одним человеком, можно даже сказать, что он является мне старым другом, и за ним висит должок. Так вот, этот человек является важной шишкой, точнее, когда-то являлся, но, даже несмотря на это, его часто привлекают к сложным делам и прислушиваются к его мнению. Для твоего дела его, понятно, тормошить не стали, якобы «и так всё понятно» и «все доказательства на лицо», — Анго увлёкся и слишком уж театрально описал в воздухе кавычки, — так что, если напомнить ему былые долги, а лучше ещё сделать приятный бонус в качестве денежного вознаграждения, он пойдёт нам на встречу. Я уже договорился на встречу с ним на этой неделе и удочку закину, будь уверен, но всё же помни: далее ситуация не будет зависеть ни от меня, ни от тебя. Рисков очень много, Чуя, но я и не исключаю, что всё может получиться. Всё это время Чуя сидел в мечтательной задумчивости. Не слишком ли простой и наивный план? Но, с другой стороны, он почему-то выглядит таким надёжным, и не возникает ни малейшего сомнения, что всё получится. Это бесспорно приподняло настроение и боевой дух. Неужели его страданиям может наступить конец? Сегодня в камеру он придёт другим — это однозначно. Обновлённым и с новой пищей для размышлений в голове, более светлой, с яркими оттенками будущего. Даже хочется поскорее увидеть удивлённые рожи всех кретинов, которые только и видели его всё это время депрессивным овощем. — У нас осталось всего 20 минут, неужели не спросишь, как там поживает Мори? — Да, можешь, пожалуйста, передать ему, что каждый день я прошу у Всевышнего, чтобы этого ублюдка задавил камаз? Спасибо. За последние минуты Чуя заметно расслабился, по крайней мере, во время его общения с Анго. Словно часть его груза слетела с плеч и позволила вздохнуть свободно. Хотелось говорить часами, но времени осталось так мало. Анго скоро уйдёт и снова оставит Чую одного во мраке тюремных стен. Но, как ни крути, теперь его боевой настрой мало чем собьёшь: он будет ждать столько, сколько нужно; перетерпит издёвки, постарается пропускать их мимо ушей. Всеми силами попытается стать хоть немного похожим на прежнего себя, лишь бы дождаться этого благословенного дня. Он, конечно, помнит, что от него ничего не зависит, но в сердце поселилась надежда, которая покрывала изнутри тёплой корочкой, согревая его избитое испытаниями сердце. Чуя проводил Анго взглядом до самого выхода, ещё пару секунд посидев в раздумьях, встал со стула и вместе с охранником отправился обратно в заточение. Только по приходу в камеру он понял, что теперь ему придётся по-настоящему выживать в этом месте. Чуя твёрдо решил это сам для себя, в конце концов, он, мать твою, Чуя Накахара или кто? Обзывая сейчас своё положение «временными трудностями», он, может, слегла погорячился, особенно, когда ты не знаешь, насколько временными они будут, но в голове все проблемы ощущались менее весомо. Пора прекратить распускать нюни и жалеть самого себя — возможно, нужно оставить неприятные воспоминания в прошлом, как бы сложно это не было. Осторожничать сейчас придётся куда больше, и настала пора включить режим самосохранения. Вовремя, конечно, он опомнился, но лучше поздно, чем никогда. Нужно чем-то отвлечься, впервые за долгое время проявить хоть малую активность. Накахару вдруг посетила мысль пойти в общую комнату, может, взять какую-нибудь книгу. Страшно, но всё же придётся туда выйти, тем более, сейчас он впервые в хорошем настроении, и всяким Фёдорам придётся постараться, чтобы его испортить. Когда он оказался в зале, уверенность немного угасла. Когда кого-то отправляют в угол, это становится достаточно громкой новостью, и, даже если ты был всё время тише воды и ниже травы, после твоё имя и твою внешность знает вся тюрьма. Все вспомнят, что, допустим, когда-то ты проходил мимо них в столовой, а потом будут тараторить: «Да это же тот самый рыжик, бедолага парень!» — и всё в таком духе. Стоило ему появиться на входе, как десятки любопытных глаз уставились на него, а Чуя, как последний болван, стоял столбняком на самом видном месте, словно его к земле приковали намертво. Лишнее внимание всегда неприятно. Некоторым это, может и доставляет кайф, но Чуя это не любил никогда. Его постоянно выбешивало, когда в Мафии его выделяли или хвалили за успехи при всех. Зачем нужен был весь этот фарс — непонятно. Мори же просто мог подойти и тет-а-тет поблагодарить за проделанную работу, но нет — нужно было всё время готовить дурацкие, грандиозные застолья и вечеринки, чтобы всё поняли, какой Чуя молодец. Глупо, учитывая то, что весь коллектив мафии, — это преступники и, в целом, кровожадные люди. Одно только напоминание, что кто-то лучше них, уже может вызвать желание перерезать тебе глотку и встать на твоё место. Может, они все считали себя братьями и сёстрами друг другу, но всё равно каждый лез из кожи вон, лишь бы стать любимым ребёнком для папочки Огая. Что в те самые разы он чувствовал себя крайне нелепо, и внутри кипела какая-то дикая ярость и злость на весь свет, что сейчас происходило то же самое, но все это, вдобавок, было под соусом из чистого, просто притупленного страха. Его, казалось, выставили голышом на самую людную площадь мира, где заставили плясать на потеху публике. Вот только одно но: Чуя вышел сюда по собственному желанию. Хорошо было бы постараться придать уверенности своим действиям, хотя о чём тут говорить, если он даже с места сдвинуться не может? Захотелось со всей силы ударить себя по лицу, но тогда бы он выглядел в разы глупее, чем сейчас. «Ладно, Накахара, собери всю волю в кулак и покажи всем этим засранцам, что тебя не сломать. Библиотека. Ты хотел взять книжку, так иди и возьми, болвана ты кусок». Выбрав наименьшее из всех зол, а, вдобавок, ещё и самое близкое, куда он мог податься со своего места, он пошёл прямиком ко входу в библиотеку, игнорируя всё взгляды, устремлённые на него. Среди книжных полок Чуя наконец-то смог выдохнуть. В его поле зрения было всего два человека, и одним из них был охранник-библиотекарь. Каким бы злостным преступником ты не был, будь добр, сдай книгу вовремя и веди себя тихо. Чуя медленно прогуливался около стеллажей, проходясь пальцами по корешкам книг, попутно собирая с них слой пыли. Видимо, немногие зэки любят читать. Чуя практически дошёл до конца длинного стеллажа, как глаз вдруг зацепился за «Отверженные» Виктора Гюго. Чуя любил французскую литературу, особенно романы девятнадцатого века. Тогда миру были посланы такие гении, как Оноре де Бальзак, тот же самый Гюго, Эмиль Золя и другие. В ту пору они задавали литературную моду, и Чуя с детства считал их поистине великими людьми. Взяв старенькую, потрёпанную книжонку, Чуя принялся листать пожелтевшие от времени страницы романа, где-то пробегаясь глазами, а где-то внимательно вычитывая. Отвлёк его непонятный шум из-за стеллажа. «Эти зэки настолько дикие? Неужели их не учили, что в библиотеке нужно вести себя тихо?!» — подумал про себя Чуя, после чего наклонился, чтобы поставить роман на место и уйти от шума, но в отверстии из-под книжки он увидел проход между стеллажами и какое-то движение около последнего. Всё-таки поставив книгу на место, он вернулся назад, практически к самому входу. Удивительно, но шумы досюда не доходили, но они определённо не прекратились. Когда-нибудь любопытство Чуи сведёт его в могилу… На самых цыпочках он пробрался к предпоследнему стеллажу: оттуда уже отчётливо были слышны звуки ударов и чьи-то тихие всхлипы. Он попытался как можно незаметнее высунуть голову из-за полок и посмотреть, что же там такое происходит. Честно сказать, Чуя сам не вдупляет, к чему такой повышенный интерес, ну уж ладно — стало интересно, вот и решил проверить. Всё же удалось краем глаза взглянуть на картину происходящего. «Это что, Дазай?» — после увиденного он сразу же юркнул назад и спрятался за массивным шкафом. И что же ему делать в такой ситуации? Броситься на помощь бедняге или уйти по-быстрому? Если выбрать первый вариант, то где гарантия, что следующий удар не будет адресован именно тебе? Нет уж, побоев и так с лихвой хватает, а тут ещё и специально под горячую руку лезть. Чуя, может и рисковый парень, но точно не самоубийца. Дазай выглядит сейчас таким злым. Интересно, за что так яростно можно колотить человека, которого и так жизнь обидела?.. Это был опущенный — помимо грозного вида Дазая, Чуя успел зацепиться взглядом и за отличную робу. Только сейчас он опомнился, что носит точно такую же. Его мозг при этой мысли моментально выстроил не очень приятную сцену, словно Чуя сам сейчас занимает позицию жертвы, пока над ним тяжелой тенью нависает Дазай и, замахиваясь, наносит всё новые и новые удары. В висках от таких игр разума неприятно запульсировало. Он облокотился на шкаф, а позже спиной сполз по нему вниз и сел на пол. Выходить из своего укрытия страшно: вдруг Дазай его заметит и правда решит променять свою жертву на него. Звуки немного стихли, как будто у того, кто кряхтел и молил о помощи просто закончился весь воздух в лёгких, а набрать нового ему не давали многочисленные удары. Чуя решился выглянуть за угол ещё раз, оценить обстановку и, если всё чисто, поскорее свалить. Только голова его выглянула из-за стеллажа, как на лицо под левый глаз что-то брызнуло. Хотелось охнуть от неожиданности, но Чуя успел рефлекторно закрыть себе рот рукой, совершенно по-детски, будто чуть не ляпнул при маме «то самое слово». Он спрятался назад и отполз к стене, всё ещё зажимая рот рукой, хотя надобности в этом уже не было никакой. Провёл рукой по тому месту куда капнула жидкость и понял: «Ну да, кровь, кто бы сомневался». Оно и дураку понятно — не конфетти же будут лететь во время мордобоя. Интересно, что же Дазай делает такого, что аж кровавые фонтаны из этого бедняги плещут… Чуя, конечно, ни раз сам избивал людей, выуживая из них нужную информацию, но никогда не был так жесток, как Дазай сейчас. Резко встать на ноги было не самой хорошей затеей; в глазах потемнело, и он чуть не упал обратно. Всё-таки недели сбитого режима сна и приёма пищи дали о себе знать. Облокотившись о стену, он стабилизировался и, быстро проскользнув опасный проход, направился на выход. У самого дверного приёма он остановился и немного помялся на месте, он долго думал рассказать ли о происшествии конвою, или не его это дело. Повернулся к столу регистрации и уже было хотел что-то сказать, но махнул сам себе рукой и удалился из библиотеки, а после и из главного зала. На пол пути в камеру Чуя осознал, что так не взял из библиотеки никакой книги.