Богоугодное

      Мэтт перехватывает летящее в него остриё, и мир вокруг будто замирает. Замирает тонкий металл между пальцами, замирают ссыпавшиеся на пол осколки витража, замирает дыхание мужчины напротив. И сам Мэтт — замирает. Весь, кроме губ, растягивающихся в самодовольной ухмылке.       — Не попал.       Ответное шипение взрывается многоголосым тонким свистом, от которого Мэтт легко уходит прыжком вверх. И издевательски смеётся.       Снаряды у противника нескончаемы — похоже, он может обратить в оружие буквально что угодно, от горящей свечки до обломка ногтя — и всё же Мэтт вынуждает его сократить дистанцию, вынуждает на ближний бой.       Это быстро, это резко, это чётко, будто разученный и тщательно отрепетированный танец. В какой-то момент Мэтту кажется, что вместо так же, как и он, тяжело дышащего незнакомца ему противостоит лёгкая гибкая женщина. Кажется, что он снова дерётся с Электрой. И это едва не стоит ему жизни, потому что он сбивается с ритма, раскрывается, застывает, запутавшись в собственных чувствах. Застывает — и в следующий миг ему на горло ложится жёсткая ладонь.       — Я никогда не промахиваюсь, — шипит противник ему в лицо, сжимая пальцы сильнее.       Для хорошего удара между ними слишком мало места для замаха, и Мэтт совершенно машинально использует тот же приём, что использовала Электра, оказавшись в такой же ситуации.       Вкус крови на чужих губах пробуждает в нём второе дыхание.