Ты путь мой и судьба моя

      Отец был зол, когда определилось, что Юлиан родился омегой. Как же так — виконт, единственный мальчишка в роду и тот… уйдет в другой род.       Омеги не могли наследовать титул, не могли увести в свой род альфу. А значит и бесполезность свою Юлиан мог окупить для отца лишь удачной партией, чтобы придворный альфа за его невинность заплатил выкуп едва ли не весом с самого омегу.       Вот и учился он всему, что мог освоить омега: цифрам, счету, музицированию, поэзии, высоким разговорам и с восторгом слушать о битвах и походах великих мужей, возможных сватов.       И, может быть, все сложилось бы хорошо в его жизни: его бы сосватал симпатичный альфа, немного грубоватый, но юный виконт понес бы от него и всю жизнь бы посвятил своим детям, написанию колыбельных для них и для их детей.       Но в момент, когда должна была прийти первая течка юного омеги, когда его запах должен был смениться с горьковатого с привкусом полыни на цветочный и нежный… полыхнула стычка с Львицей из Цинтры. И отец, возможный супруг и все альфы тех земель отправились на границу, а на оставшейся на омег и женщин территории вдруг начали пропадать сначала куры, потом козы, а потом и дети. Судьба Юлиана перевернулась совсем в другую сторону. ***       Лютик сглотнул и заставил себя улыбнуться, перехватив лютню поудобней. Из-за омежьей стати и эльфийской лютни его и так часто принимали за эльфа, но здесь публика была особо неприветлива. Прихватив с пола несколько хлебных булок, бард зацепился взглядом за темный угол, в котором сидел ведьмак.       Ведьмаки были альфами. Крепкими, но пугающими для большинства обывателей. Нет большего позора для альфы, чем быть неспособным продолжить свой род, а ведьмаки платили этой важной способностью за то, чтобы получить сиюминутные силы для борьбы с монстрами. Но если бы не ведьмаки, то кто бы тогда сражался с тварями? Особенно с теми, которых магия чародеев не берет.       Лютик же совершенно осознанно подошел к ведьмаку с желанием остаться с ним так долго, как сможет. Через три-четыре дня его снова ждала течка.       Спать со шлюхами, без сцепки, зачарованными от того, чтобы обрюхатить чужую омежку, бард больше не мог. Тянущая боль после течки с каждым разом становилась все сильнее: нужен был свой альфа, постоянный, либо кто-то, с кем сцепка не принесла бы потомства.       Самому Лютику было мерзко от себя, что как некрасивую, но крепкую кобылу он выбирал ведьмака за изъян, потому что цена была меньше. И неважно, что в отличие от цены за кобылу тут плата берется не монетами.       За удар Лютик не обиделся. Даже был благодарен: тот помог собраться с мыслями и волей. Течка приближалась, и с каждым днем бард чувствовал, что в этот раз без сцепки эта тупая боль может закончиться очень плохо.       Не прекращая болтать о балладах — ведь что нравится ведьмаку он не знал, а эта тема была в целом ничем не хуже остальных, — бард шел за своим единственным возможным спасением. ***       Юлиан не знал, кто оставил на нем метку. Он был на нижних этажах, спрятанный подальше от младших сестер, когда его течка помутила рассудок. С трудом осознавая действительность, он все чаще проваливался в пучину боли и жара. Первая течка всегда слишком тяжелая, особенно если рядом нет альфы. Зато она же приводит альфу в гон, а потому гораздо проще и первая сцепка и зачатие. Будь в городе хоть один альфа, то юный омежка не извивался бы на мокрой от пота и соков постели.       В какой-то момент, не уловив его даже сознанием, он оказался в чужих руках. От альфы пахло кровью и чем-то странным, сбитым, не похожим на те запахи, что когда-либо чувствовал виконт от других альф. Тогда, в ночи, в завывающей буре он только запах и запомнил. И ещё невозможное наслаждение первой в своей жизни сцепки, не до конца, обрывками, теряя и обретая сознание.       Утром он проснулся от вопля матери. Его тело было истерзано альфой, а на плече горела метка, украшенная жуткими синими мазками. Линии, словно ядом пропитавшие кожу, струились как змеи. Он был собственностью альфы, которого не знал и не видел, а потому был обречен на вечное одиночество.       Не став ждать лекаря, возвращения отца, да и еще чего угодно — особенно слухов, — Юлиан взял лютню, перо и бумагу, металлическую тубу, подарок от сватов и все монеты, что смог собрать по своей комнате, и исчез до того, как солнце дошло до заката.       Его запах изменился: цветок, что теперь шел шлейфом за меченным омегой, он действительно любил. Лютики, полевые и такие нежные. И сам он теперь Лютик. Одинокий омежка, возможно беременный от неизвестного альфы, что оказался в их краях чудом или проклятьем и оставил метку, стеревшую все планы, все будущее и всю прошлую жизнь виконта. Теперь он бард, свободен и проклят в вечном пути. ***       После стычки с эльфами первую ночь они провели в таверне. Вторую Лютик вынужден был идти за ведьмаком, ведь тот не остановился на ночлег.       Зато на третью, когда сил не осталось и боль взяла верх, он без проблем оказался в нужное время у костра ведьмака, когда тот едва прикончил пару тварей и был залит их кровью. — Черт бы тебя побрал, бард, — не удосужившись, кажется, даже запомнить его имя, ведьмак сдирал штаны с текущего омежки и вставлял в него свой член, не особо заботясь о каких-либо нежностях. Но Лютику было все равно. Через несколько движений узел толкнулся в его тело и боль, что терзала его едва ли не год, наконец успокоилась, а секс принес не только удовольствие, но и покой, и счастье, и слезы радости. И даже позволил сохранить в голове хоть что-то как воспоминание. Теперь он хотя бы имеет представление, как это было с его альфой. На мгновение ему даже почудился тот самый запах.       Утром конечно пришлось его догонять. Опять убалтывать и сочинять новые баллады. Теперь, когда боль отступила, это было проще. Ведьмак, конечно, предпочитал продажных женщин, но после боя те не всегда были доступны, а Лютик, даже не гонимый течкой, с радостью раздвигал под ведьмаком ноги в лесу, или на конюшне, или где угодно. ***  — Да, именно такое выражение лица. Ух, как страшно. И ни один альфа ко мне не подойдет, если ты будешь рядом с такой рожей, — подзаработать на приеме королевы очень хотелось, но бесхозного омегу, да ещё и пахнущего ярким запахом полевых лютиков, на таком празднике жизни мог оприходовать любой достаточно пьяный альфа, чего самому Лютику отчаянно не хотелось.       За месяцы он привык к Геральту: привык периодически догонять того или дожидаться в тавернах и постоялых дворах, привык восхвалять его в балладах, рассказывая о каждом подвиге и каждом шраме, пусть ведьмака и сложно было разговорить. Но в бессонные ночи у костра, отымев барда на подстилке из листьев и старого плаща, тот иногда отвечал на вопросы омеги, пусть скупо и рыком.  — А ведьмаки уходят на покой?  — Да. Но только на вечный покой.  — Да брось, ты же хочешь с чем-то остаться когда закончится эта гонка за чудовищами?  — Ничего не хочу.  — Ну как знать, может тебя кто-нибудь захочет… — с легким намеком Лютик присел рядом и усмехнулся.  — Мне никто не нужен, — грубо ответил ведьмак. — И я не хочу быть нужным кому-то.  — Однако… — немного грустно вздохнул бард, — мы вместе, — закончил он, глядя ведьмаку прямо в глаза.       Ведьмак лишь не то рыкнул, не то хмыкнул. Лютик же отвлекся на разглагольствования об одежде. ***       Почти нежная насмешка и улыбка Геральта порадовала барда, несмотря на разговоры с местными альфами. Далеко не самыми приятными. Даже не страшно было играть для Каланте, хотя в своей судьбе он мог бы обвинить её, хотя… быт его не был плох. Нарядов ему хватало, дорога хоть и была сложной, но с ведьмаком безопасная. Да и за баллады о нем неплохо платили. Течка с ним проходила легко и не приносила детей, разве что не давать снимать с плеч рубашку и кафтан, чтобы не видно было чужой метки, становилось все сложнее. Кто знает, какой была бы жизнь в замужестве. Или с ребенком.       Не напорись Геральт так по-дурацки на предназначение, может все было бы и совсем хорошо. А теперь он ушел. И Лютик был вынужден искать его снова. ***       На Йеннифер Лютик не был обижен. Да и на Геральта тоже. Он знал, что альфа не заинтересован в нем. Это было даже почти не больно — смотреть, как он имеет ведьму в полуразрушенном доме. Больше было интересно, как ему нравится. Может, что-то Лютик смог бы и повторить. В любом случае радость от того, что тот остался жив, была ярче, чем любая боль. Да и то, что ведьмак протащил его к лекарю, а потом и к чародейке, чтобы спасти, что-то да говорило, пусть сам ведьмак и друзьями их называть не хотел.       Наверное, привычка быть с ведьмаком покрыла многие проблемы Лютика.       Геральт нравился ему. Он был молчаливее всех встречаемых им альф, в постели не нежен, но аккуратен, никогда не отказывал в обязательных случках и не осуждал барда, хотя ясно было, что тот не от хорошей жизни увязался за мутантом вместо того, чтобы найти себе альфу.       Но были ли у него альтернативы? Идти в бордель? Остаться и дождаться пока отец или не случившийся супруг вернутся и прирежут его, чтобы смыть позор?       Уж лучше музыка, грубоватый ведьмак, защищающий честь и жизнь омеги, чаще, правда, лишь своим грозным видом, но и этого хватало. Если бы Лютик мог, он провел так всю свою жизнь. Но судьба решила иначе. ***       Уходить было больно. Больнее, чем тянуло потом нутро без пары в течку. Но слова ведьмака не оставили шанса остаться.       И это было вдвойне невыносимо. Ведь тогда, сидя на скале после потери новых знакомцев, Лютик думал, что же ему хочется. И что ему нравится. И какой он видит свою счастливую жизнь. И понял, что единственным счастьем для него было бы то, окажись ведьмак тем самым альфой, что оставил на нем метку.       Но это, конечно же, было невозможно. Уходя от одинокого ведьмака, Лютик молил богов лишь об одном.       Пусть тот живет и найдет свое счастье.