Вопреки

      Осенью 1965-го в этом чертовом поместье так холодно, что хочется только свернуться около камина и уснуть. Осень добавляет определенных красок в привычную жизнь, все сменяется на более тусклое и серое вокруг. Нет той жизни, что вдыхает во все окружающее энергию, и ощущения того, что ты, в конце концов, жив. А сейчас – наоборот, эта жизнь уходит, прячется там, где еще тепло и неветренно, уступает, шаг за шагом, место для еще более серой зимы.       Чарльз чувствует себя особенно плохо. При его жизни сейчас, что лето, что осень – в сердце хандра, в голове – настолько спутанный комок вечных мыслей, которые все, на удивление, его, Чарльза, что уже не понятно ни одной. Все один сплошной белый шум, который отдает лишь мигренью. А что мигрень? Она запивается каким-то то ли виски, то ли бренди. Что-то алкогольное иногда проваливает его в сон, иногда заставляет задумчиво смотреть в окно или читать. Сравнимо его состояние с состоянием брошенной девушки, только это будет уж слишком драматично для взрослого, здорового (почти?) мужчины. Хотя стоит ли нам вообще устанавливать границы, где и как может страдать от своего сердца и души молодая девушка, а как взрослый мужчина? Не хочется ставить рамки, вешать ярлыки. Чарльз это ненавидел. Ненавидел как люди шарахались от ими же собственноручно поставленного ярлыка «мутант», когда ни-че-го им не сделавшая девочка могла менять внешность за доли секунды. Ненавидел, как молодого парня, заставляя стыдиться ярлыка «мутант», принуждали общественными порицаниями быть «таким как все». Ненавидел, что люди от страха ломали жизнь мальчику, маленькому и напуганному, заставляя его обуздать необузданное, угрожая убийством матери.       Столько лет Чарльз Ксавье положил на то, чтобы разбавлять краски, чтобы сглаживать углы, чтобы достигать компромиссов, чтобы обезопасить, дать свободу, дать право и голос тем, чей ярлык «мутант», люди всегда будут носить глубоко на дне сердца, в то время как Чарльз тщательно заливал этот сосуд толерантностью.       Чарльз никогда не считал себя радикальным, но за эти две осени стал агрессивнее. Стал циничнее. Он и замечал это за Хэнком. Что тот просто поджимает губы на его реплики, которых Чарльз Ксавье еще несколько лет назад не сказал бы. Чарльз никогда не позволял себе оскорбления, унижения, плевки в чужие души, но сейчас его речь просто стала жестче, стала более резкой. Да и сам Чарльз стал.       Где могла быть сейчас Рейвен? Она всегда знала, куда хочет двигаться. Правильно это или нет? Верно это или нет? Но она знала свою траекторию, ее вектор всегда двигался туда, где ее цель виднелась на горизонте. Придет ли она снова? Захочет ли проведать? Может, он сдох здесь, Чарльз, в конце концов.       Но рядом Хэнк. Если бы не он, Чарльз бы уже давно загнулся, наверное. Элементарно без еды, например. Так и сидел бы и смотрел в окно, бродил бы, смотрел как огонь трещит в камине.       Где мог быть сейчас Эрик? С Рейвен ли он сейчас? Общие планы? Чарльз нервно хрустел пальцами на левой руке, когда думал об Эрике. Когда он думал о нем, все казалось еще хуже. Если дождь моросил, то от мысли о нем, о чертовом Эрике, превращался в ливень с мерзлым снегом. Этот снег летел прямо в сердце Чарльза, в глубину, там, где у людей страх перед мутантами, летел и не таял, потому что у Чарльза там было все настолько промозглое и промерзшее, что только теплые руки смогли бы прогреть там атмосферу хоть немного. И Чарльз знал чьи. Какая-то грязная нервозность проходила по телу Чарльза, когда мысли о нем, о чертовом Эрике, приходили ему в голову. Как часто он думал об Эрике? Да каждый день. Иногда просыпался и думал, иногда внезапно! будто светлое ясное небо, как по щелчку, заволокло тучами. Чарльз примерно так себя и чувствовал, становился хмурым сразу. Они с Хэнком, кажется, никогда об этом не говорили. А возможно, Хэнк все видел сам. Молчание иногда может сказать намного больше, чем полноценный разговор. Они вообще не так много разговаривают. Чарльз общается с книгами. Молча общается. Книги разговаривают с ним, а он мысленно им отвечает, либо в заметках блокнота, если посчитает что-то интересным.       Чарльз приходит к Хэнку нечасто, у того своя лаборатория и что он там делает, Чарльз абсолютно не в курсе, да и должен ли? Знает, что Хэнк делает там сыворотку, позволяющую ему ходить. Этого ему вполне достаточно.       - Еще слишком рано. – Лишь говорит Хэнк, когда в проеме дверей своего мирка видит Чарльза.       - А я не за этим. – Он хлопает себя по бедру, по здоровому бедру, которое дает опору и возможность ходить. Люди ходят каждый день и не ценят простое «Я могу ходить».       Хэнк откладывает что-то на стол и поворачивается на кресле прямо на Чарльза. Он не отвечает, не спрашивает. Взгляд его, однако, говорит лучше обычного. Чарльз обычно неразговорчив и закрыт почти целые сутки.       - Я бы хотел, чтобы ты кое-что сделал для меня.       Взгляд у Хэнка еще более говорящий, и он действительно не понимает, что Чарльзу, отшельнику Чарльзу, который питается и спит по инерции, вдруг что-то оказалось нужно.       - Да?       Чарльз медленно, словно в слоумо поднимает влажные глаза в потолок, и грудь его также медленно подымается и опускается в болезненном вздохе.       Он вспомнил 1962, когда они с Эриком тренировали его силу, когда пытались сдвинуть тарелку. Эрик открылся ему тогда еще более прекрасным, чем он был, он открыл себя тогда беззащитным, тем, кого с его мускулистым телом, живым умом и огромной силой, хотелось спрятать и защитить от всех тех, кто причинял ему боль. У Чарльза покалывало кончики пальцев от этих голубых глаз, о, черт тебя дери, Эрик Леншерр, и до сих пор покалывает. Эрик был тогда алмазом, но с годами он стал бриллиантом, блядь, таким прекрасным, что Чарльза сейчас вырвет от собственных метафор.       Их отношения тогда вышли совсем скомканными. Создатель их судеб, если таковой имелся, просто начеркал какой-то пьяный бред на листке бумаги и также нервно выбросил подальше от себя – хватит с них. Чарльз никогда не чувствовал такого влечения к кому-то; ему не вспоминались какие-нибудь липкие отношения в колледже, или стояк от резко открывшегося вида пышного бюста, когда девчушки в баре играли в бильярд, наклоняясь для маневра над столом и забывая про декольте. Чарльз любил флиртовать, знал, как это делать, но, думая о чертовом Эрике, ему ни один из этих случаев не приходил в голову как сравнение, как пример, как еще один опыт. Все тускнело по сравнению с чертовым Эриком.       Чарльз тогда не сдержал всего того, что бурлило внутри него, какая буря бушевала почти сразу как Эрик появился на горизонте. Чарльз так сильно обжегся об это необузданное, дикое пламя с именем Эрик Леншерр, что уже невозможно было держать в себе эту зависимость. Тот поцелуй вышел как дань чарльзовой слабости. Он ведь видел эти взгляды! Он же чувствовал что-то! Он ощущал, как воздух искрится, стоит улыбке растянуть губы Эрика!       Но, видимо, ошибся.       Чарльз не позволял себе залезать в его голову. Он не хотел знать наверняка, Чарльз хотел довериться интуиции, как делают обычные люди, ведь он видел, чувствовал, ощущал.       Но прогадал.       Их губы соприкоснулись тогда в 1962. Чарльз перегнулся через шахматную доску всем телом и уткнулся в эти губы. Не было на свете ничего более глубокого тогда, чем все то, что Чарльз вложил в этот поцелуй.       Ты только пойми, Эрик.       Рука Эрика скользнула по его запястью, и Чарльз расценил это как «стоп». Эрик был безынициативен, а Чарльз свел все на ошибку. Он отодвинулся и глупо улыбнулся, возвращаясь к своему ходу ферзем. Эрик даже ничего не сказал, но и не ушел. Они доиграли и отправились в свои комнаты. Никто и никогда не возвращался к этому, они вели себя как ни в чем не бывало.       А потом, тогда на Кубе, Эрик ушел.       Чарльз немного улыбнулся и снова посмотрел на Хэнка.       - Мне нужно знать, где он сейчас.       Хэнк, конечно, понял, кто – он.              

***

             Эрик лежал на его кровати такой живой и такой настоящий, что первый, кажется, час, пока он спал, Чарльз не мог отвести от него глаз. Он совсем не изменился. Чарльз не мог отыскать даже новой морщинки у его глаз, челюсть – идеально выбрита, лицо – как всегда! удивительно спокойное, и даже не потому, что Эрик спал. Хэнк в комнату больше не заходил, и Чарльз не знал – зайдет ли, ведь, в конце концов, происходило что-то важное, но странное сейчас в этом поместье, где уже три осени отшельник Чарльз просто существовал.       Чарльз вдруг почувствовал, что и не было этого всего времени, что не виделись. Просто вдруг сбылась его мечта, где только он и Эрик, и в такие моменты Чарльз, профессор Чарльз Ксавье, терял весь свой запал касательно уравнения «мутанты» = «люди», терял свой запал во всей этой нескончаемой борьбе. Чарльз просто хотел быть рядом, сидеть здесь с чертовым Эриком и смотреть, как ничуть не изменилось его лицо сквозь года.       Эрик чуть нахмурился, просыпаясь, а когда открыл глаза, не выглядел ничуть заспанным, уставшим или вымотанным. Он будто лишь на пару секунд закрыл глаза и уставился на Чарльза с таким яростным взглядом, что последний телом ощутил магнитные вибрации вокруг себя.       - Ты дома. – Чарльз чувствует также как его губа слегка подрагивает.       - Какого черта, Чарльз?       Он всегда так, говорил его имя, что Чарльза моментально охватывал жар от того как мягко от неба отскакивал язык Эрика на этой мягкой «ль».       В позе Эрика напряжение, он приподнимается на локтях, ни капли не унимая тот факт, что комната просто кипит от магнитных вибраций. Чарльз игнорирует это, уверенный, что ему, как и всегда, удастся успокоить Эрика. Но тот встает слишком резко. Эрик не любит сюрпризов, неожиданностей и незапланированных действий. Человек строгой внутренней организации, человек-план, Эрик все еще напряженный, но грациозный как пантера, буквально отскакивает от Чарльза, ожидая подвоха. Но в этой комнате нет никого, кроме них. В этом поместье есть только они и Хэнк, который, не задавая лишних вопросов, исполнил просьбу Чарльза и ни о чем не спрашивал ни тогда, ни сейчас.       - Тебе не нужно бояться, Эрик. Ты не один, помнишь?       Чарльз часто вспоминал их самую первую встречу. Уже тогда он почувствовал жажду по этому человеку, бросившись спасать его, безудержного и неуемного. Тот же создатель их судеб тогда столкнул их, как две волны встречаются на остром камне – они могли встретиться с кем угодно, а встретили друг друга. И Чарльза это изменило навсегда.       - Я. Спрашиваю. Какого черта. Чарльз.       Эрик злится. Эрику не нравится. Он хочет уйти. Он привык видеть опасность всю жизнь.       - Я хотел увидеть тебя. – Чарльз говорит это так просто, будто они виделись только вчера, а не столько лет спустя.       Он встает и делает пару шагов к Эрику.       Постепенно злость уходит, уходит недоумение от того, где он оказался. Чарльз замечает, что Эрик вспомнил сейчас берег Кубы, место их последней встречи. Без чтения мыслей – он читает Эрика. Морщинка на лбу выдает то болезненное для обоих воспоминание. У каждого на том берегу остался якорь чувства вины, который навсегда оставляет теперь их там, где бы они ни были и сколько бы лет не прошло, который всегда будет висеть на них, словно гиря с цепью у заключенных на лодыжке. Эта цепь и гиря неподвластна укротителю металлов.       - Не уходи.       Эрик начинает остывать, а комната перестает верещать от вибраций. Он, наконец, видит Чарльза. И увиденное не совпадает с его воспоминаниями. Эти огромные, вечно красные и грустные голубые глаза остались теми же, но все остальное так сильно изменилось, что Эрик-то теперь видит! что случилось с профессором. Чарльз не был теперь похож на прилизанного мальчика из колледжа, на примерного профессора, который бьет указкой по рукам. Небритый, неподстриженный, в каком-то тусклом халате.       Это Чарльз?       - А ты, может, объяснишься?       - Я сказал, что хотел увидеть тебя.       - Столько лет прошло. Ты спятил?       У Чарльза вырывается нервный смешок, потом еще один.       - Думаю, давно уже.       И Эрик отвечает молчанием. Они смотрят пару секунд друг на друга, и Чарльзу кажется, что все потеряло смысл. Весь остальной мир – за окном: трава, листья, воздух, солнце – да ничего не важно больше, когда Эрик внутри этого малюсенького огромного здания. Чарльз подходит более решительно, более твердо к нему и целует точно, как было тогда. Раз! И он перегнулся тогда через шахматную доску и запросто сделал то, о чем ныло сердце.       Да хоть стены бы начали рушиться и пол уходить из-под ног, хоть Земля бы стала крутиться в другую сторону, а звезды бы дождем летели с небес, Чарльзу никто сейчас не уступил бы в решимости. Мир бы подвинулся.       Эрик кладет руку на его щеку, а прядь вьющихся волос Чарльза щекочет ему пальцы. Эрик позволял себе щуриться от солнца при Чарльзе, позволял себе смеяться, позволял отойти от целей и планов. Он был собой, позволял Чарльзу увидеть себя другим, каким не видел никто.       Сейчас Чарльз всем своим существом почувствовал нежность, которую раньше никогда не видел в Эрике. Эрик легко прижался губами в ответ, вторую руку кладя чуть выше чарльзова локтя.       Триггер.       Чарльз прижимается кнему плотнее, и сейчас он одно сплошное оголенное электричество. Он бросается в Эрика, словно в океан и уже не сможет выплыть оттуда никогда, его насмерть бьет током, и Чарльза без Эрика уже никогда не будет существовать.       Чарльз обнимает его руками за шею, открывает рот для поцелуя. Он настойчив, он открыт: смотри, я весь твой. Эрик – раскаленный уголь. Ореол пыла поглощает Чарльза. Эрик спускает руки на талию и ненавидит этот чертов халат за невозможность коснуться выгнутой поясницы.       Чарльз чертов Ксавье был с ним всегда все эти годы. Эрик уже не мог принимать решения без мысленного «А как бы отреагировал Чарльз?». Эрик злился, Эрик был в ярости. Он столько лет не позволял себе любить, не позволял себе проявлять чувства. Это не для него ведь совсем. Но Чарльз чертов Ксавье так плотно поселился в существе Эрика, что без этих мыслей он уже не представлял себя. Чарльз научил его быть собой, это не страшно, Эрик, ты ведь не один, да?       Тот поцелуй Эрик считал трусливым поступком, своей минутной слабостью в один из важнейших моментов в жизни. Он отступил, даже не пытаясь сразиться, отступил на старте. Глупый тот поцелуй Эрик всегда помнил и носил в себе, но опять же трусливо никогда не решился бы повторить. Поэтому просто ушел. Ушел от поцелуя, от разговора, от Чарльза. Копать себе одинокую могилу Эрик начал сразу, ведь он самостоятельно бы никогда не решился прийти.       Чарльз сновавсегда был прав. Никакой, к черту, телепатии.       Сейчас он сжимал Чарльза в объятиях, компенсируя свою нерешительность. Они целовались, и хоть стены бы начали рушиться и пол уходить из-под ног, хоть Земля бы стала крутиться в другую сторону, а звезды бы дождем летели с небес, наслаждаться друг другом им никто не помешал бы.              

***

             Хэнк вообще выходит когда-нибудь из своей лаборатории? У Эрика сложилось твердое впечатление, что нет. Твердое впечатление сложилось и о том, что того в принципе наука кормит, дает ему энергию и сон. А еда и кровать точно не для Хэнка. Лаборатория была точно такой же, как и прежде. Только более запустело. И до этого, конечно, в этой лаборатории практически никто не бывал, кроме ее хозяина и по совместительству постоянного посетителя. Но теперь она гармонировала со всем остальным поместьем. Немного пыли, немного хлама. Чарльз будто влиял своим отшельническим образом жизни и на гнездышко Хэнка.       Эрик, конечно, не испугался, услышав в полной тишине голос позади себя, и не удивился тоже. Он повернулся, абсолютно прямой, не стал вынимать руки из карманов.       - Спит.       Его не просили объяснять. Не задали никаких вопросов. Однако, у Эрика появилось это слово и, будто чувствуя потребность в объяснении, что он делает здесь один поздно вечером, он произнес его неосознанно. Где-то в подсознании, куда даже Чарльз не мог проникнуть, это вспыхнуло вдруг.       - Ясно. – Хэнк лишь как-то индифферентно пожал плечами.       Эрик отвернулся вновь и продолжил свой крюк, осматривая микроскоп, колбы и пробирки.       - Это все странно.       Эрик услышал эту фразу и даже удивился, ведь Хэнк выглядел, будто единственное, что он хочет, так это, чтобы Эрик поскорее исчез.       - Не знаю, правильно ли сделал.       - Что накачал меня чем-то и насильно привез сюда? Не знаю даже.       В ответ Эрик услышал шумный напряженный вздох.       - И я не знаю.       Он облокотился о стол, ладонями приперев его. Эрик старался, он изо всех сил старался не копаться в себе, не открывать старые раны, не вспоминать то, что глубоко засело где-то в мозгу. Слишком много всего перепало ему и тем, кто был ему близок. И как бы он не старался отгородить себя от всех, от чувств, от Чарльза, он все равно в конечном итоге возвращался.       И он снова здесь. Снова у Чарльза, поломанного им и с поломанной душой.       И ведь он действительно был очень зол, когда очнулся. А сейчас не знает, что чувствует. И не радость, и не счастье, и не облегчение, и не удовлетворенность, и не блаженство.       - Он потерял тебя. Рейвен. Все ушли. Каким ты ожидал его увидеть? – Хэнк посмотрел прямо на Эрика и в этот момент их взгляды соприкоснулись, пшикнув, как холодная вода с горящей спичкой.       Эрик хотел ответить, но замолчал. Он привык, привык, черт возьми, видеть Чарльза сильным. Видеть Чарльза сильнее себя. Видеть Чарльза тем, кто борется. Видеть Чарльза тем, кто встанет горой, отстаивая что-то. А тут он хотел сказать, но не знал – что. Человек, обколотый наркотиком с его голосом, его глазами, его руками – не имел своей интонации, не имел яркости взгляда, не имел пальца у виска.       Чарльз?       Поломанный им и с поломанной душой.       И Эрик снова задумался. А изменилось ли от этого его собственное отношение к Чарльзу? Его Чарльзу? Эрик хмурится. Он хочет даже встряхнуть головой, отгоняя эту мысль, и почти делает это, но останавливается. Хэнк подумает наверняка, что, попадая в этот дом здесь все становятся сумасшедшими. Хотя, боже! Какая к черту разница. Чарльз изменился – годы прошли, но не изменилось больше ни-че-го.       Все еще его Чарльз. И был им.              

***

             На следующий день гостиная утопает в разговорах. Они двое говорят то спокойно, то перебивая друг друга, то смеясь так, что Эрик режет воздух своей редкой улыбкой, то резко замолкая и смотря друг на друга.       - Где он тебя нашел?       Чарльз сидит на полу напротив камина. Спиной он удобно облокотился о диван и подушку, скрестив ноги одна на другую. Он поворачивает голову на Эрика и улыбается уголком рта.       - А есть разница?       Эта осень достаточно прохладная и, если бы не камин, в этой гостиной зуб не попал бы на зуб. Но Эрик сидит без рубашки и смотрит на огонь.       - Вдруг ты снова вынашивал что-то идиотское у себя в голове и был прерван. – Чарльз пожимает плечами, параллельно ловя себя на мысли, что старый Чарльз бы такого не сказал.       Эрик поворачивает голову на него и поднимает бровь. Чарльз взрывается смехом как петарда, резко и громко, пока Эрик ловит себя на мысли, что старый Чарльз так не делал.       Чарльз откидывает подушку, поворачиваясь корпусом, и чуть скользит коленом ближе к Эрику, прежде чем сесть ему на бедра. Он решителен и нежен одновременно. Чертов Чарльз в своих непримиримых чертах все такой же. Эрик ловит его губы и обнимает за бедра, сжимая пальцами.       - Из идиотского думал только о тебе. – Чарльз чувствует, как Эрик улыбается.       - Ненавижу тебя. Где ты был так долго? – Чарльз кусает его за губу. –Почему ты бросил меня тогда? – Он спускается к уху и переходит на шепот. – Ненавижу. – Эрик чуть закидывает голову и чуть елозит чарльзову задницу ближе. – Открытки на Рождество тебя тоже не учили посылать? – Эрик издает хриплый смешок, а Чарльз скользит к мочке и целует. – Я даже не знал жив ли ты, ведь обещал не лезть в твою мудацкую голову. – Эрик издает слабый вздох, и Чарльз спускается к кадыку и стыку шеи и плеча, кусает. – Ненавижу.       Чарльз замолкает и движется все ниже по груди и торсу Эрика. Он поглаживает Чарльза по макушке, запуская пальцы в густые волосы. Под губами Чарльза грудь вздымается тяжелым густым дыханием, что жарко становится не только от камина. Он чувствует, как же, черт возьми, у него сейчас стоит, так, что не одна не вызывала в нем такого желания.       Пол тоже раскалился, будто сейчас начнет плавиться. Чарльз поддевает ремень Эрика и нервно расправляется с пряжкой, чуть прикусывая кожу. Чертов Эрик Леншерр.              

***

             Они будто просто попали во временной портал, который мгновенно унес их в прошлое. Только вот никто из них этого не заметил. Они снова будто только познакомились, оба горячие и горящие. Будто не было Кубы, не было разрыва, не было пули. Чарльз стреляет глазами, постоянно трогает волосы и… ходит. И они постоянно вместе – гуляют, играют в шахматы, сидят с бренди, разговаривают. Будто и не было Кубы, не было разрыва, не было пули.       Солнце в один их этих осенних дней настолько редкое явление, что лучи его, медом стекающие по стенам и щеке Эрика, кажутся дефектом. Чарльз проснулся раньше и понял, как давно не видел лицо Эрика на солнце. Тот лежит на спине, наклонив голову чуть вбок. В таком освещении его волосы намного светлее, вот-вот русые, и от этого Чарльз почему-то вспоминает как красиво Эрик говорит по-немецки.       - Schatz.       Уголок губ Эрик чуть дергается в улыбке и он, еще не открывая глаз, тянет Чарльза за локоть к себе.       - Woher weißt du das? *       Голос у Эрика с утра с хрипотцой, но он не делает попыток прочистить горло. От этих ноток у Чарльза в который раз пробегают мурашки по спине и покалывает кончики пальцев. Он улыбается и тянет:       - Ни черта не понимаю.       Чарльз поворачивается на спину, пока Эрик отпускает его и кладет руку поперек живота, а сам подпирает голову кулаком.       - Что дальше будем делать?       В таком положении волосы у Эрика скорее мокрая глина, а цвет его глаз Чарльз сейчас бы точно не назвал светлым.       - Тебе не мешало бы побриться, Чарльз.       Чарльз не помнит, когда в последние годы так много улыбался.       - Я более глобально спросил.       - Прочти мои мысли.       Чарльз молчит, пока Эрик смотрит ему прямо в глаза. Это тема всегда была электричеством для них обоих. Она оголенным проводом обвивала шею Чарльза, то ли не давая ему вздохнуть, то ли не давая говорить. Медная жила давила на горло, но магнетизм Эрика был здесь не при чем.       - Не могу.       - Я разрешаю.       - Я не могу, Эрик.       У Эрика на лице не дрогнуло ничего. Чарльз резко перестал видеть, как солнце бесстыдно ворвалось в их интимное пространство и подслушивало. Эрик исчез тогда с песчаного берега, так и не узнав, что Чарльз теперь не сможет ходить.       Эрик, кажется, оценил отказ как обычные принципы Чарльза и замолчал. Он ведь давал обещание, верно? Эрик видел тогда ранение, но не виделвсех последствий. Они расстались тогда так, что до сих пор не могут собрать сердца воедино. Механизм прогнил и скрежеща двигает больные шестеренки.       - Тогда на Кубе. Пуля попала в позвоночник. Я больше не могу ходить, Эрик.       Эрик промолчал, и Чарльз продолжил.       - Хэнк делает мне сыворотку. С ней я могу ходить, но не могу читать мысли.       По лицу Эрика прошла серая тень. Он уже давно отвел от Чарльза взгляд куда-то в сторону, но теперь Чарльз мог снова ощущать колебания металла в комнате.       - Ты променял свой дар на это? Ты, кто всегда кричал о принятии своей мутации, сидишь в коконе старого Чарльза, пока Хэнк единственный, кто еще держится рядом.       Эрик неестественно спокоен в голосе, и звучит искусственно.       - Хэнк единственный, кто держится рядом, потому что он один не сбежал после чертовой Кубы, как Рейвен и как ты! – Чарльз рвет воздух громко и ядовито. Слова скрипуче входят в комнату и растворяются вместе с солнцем в пространстве. Он встает и идет к окну, спиной к Эрику, зарывая пальцы в волосы. Ему только что сказали убийственную правду, а он мстительно отбил ее правдой. Чарльз не драматизирует, он чувствует, как одновременно рушится что-то установившееся между ними и в то же время освобождается наконец то, что давно просилось наружу.       Тот конфликт не обошелся бы без жертв, и Чарльз ею стал. История Шоу была закончена еще до его логического конца, ведь человек, хотевший воссоединить в себе неизмеримую мощь, был обречен. Эрик лишь совершил свое возмездие, но не освободился. Эрик носил на плечах вину, по весу больше, чем весь металл на планете, но не мог с ней совладать. Сказанное Чарльзом его заново уничтожило, заново раздробило и разнесло по атомам на целые вселенные. Но что-то не давало ему просто порваться пополам. Он хватался за порванные нитки, пытаясь вновь завязать хоть одну. Эрик пришел в тихую ярость. Он понял наконец теперь Хэнка, который сказал тогда в лаборатории: «Он потерял тебя. Рейвен. Все ушли. Каким ты ожидал его увидеть?». Хэнк думал, что Эрик знал, и хотел заранее оправдать Чарльза. Хэнк тоже был не в восторге, но всегда был на стороне Чарльза.       - Не тебе судить то, чему ты сам положил начало 3 года назад! – Чарльз замолчал также резко, как и начал. Ему хотелось говорить еще и еще, кормить Эрика дробленым стеклом, которое словно осколки выходило сейчас из него. Говорить Эрику снова и снова, что тот бросил его, как тот ранил его! Оставил одного и ни разу не появился за несколько лет. Но он не проронил больше ни слова, в то время как солнце сбежало за облака, спешно собирая за собой лучи, словно вещи. Как случайный свидетель.       Эрик понял – он не имел права.       - Давай просто начнем все сначала.       Губы коснулись шеи Чарльза сухим поцелуем. Голос слишком близко. Поцелуй. Еще один – чуть выше. Около уха еще раз. Теплые руки обвили его талию. Чарльз прикрыл глаза. Он чувствовал усталость, желание сбежать от себя самого.       - Чарльз.       Эрик зовет совсем тихо, будто ему нужен тот, кто задремал прям у него на плече макушкой. «Ль» снова отдает где-то внутри приятной дрожью, а спиной Чарльз ощущает Эрика еще жарче. Он устал от Эрика неимоверно сильно. Он чувствовал себя изможденным все время после Кубы. Он обессилен от этих чувств.       - Я буду рядом. Я буду рядом.       Снова поцелуй в шею и шепот:       - Пожалуйста.       Им нужно наконец закрыть эту книгу и начать новую.              

***

             Чарльз делает пару движений кистью, проворачивая колесо. Оно неспешно катит его в гостиную, где теперь открыты пыльные шторы. Эрик не изменяет привычке прятать руки в карманах. Он поворачивается от окна и смотрит на Чарльза теперь сверху вниз. Эрик спокоен и непричастен. В дверном проеме за Чарльзом, скрестив руки, стоит Хэнк. Он хочет слиться со стеной или просто быть максимально невидимым. У него получается, кажется, ведь Эрик смотрит только на Чарльза, как на чертову невесту. Это непривычно и странно, это неправдоподобно и совсем незнакомо. Чарльз смотрит тоже прямо. Для него самого – это вызов. Колесо делает еще оборот и вот он уже рядом с Эриком. Последний вытаскивает руки из кармана и, не сводя взгляда с Чарльза, делает быстрое движение пальцами, сгибая их в фалангах. Такой простой и едва заметный жест, но металлические петли слушаются беспрекословно, и перед Хэнком дверь закрывается, ограждая его от происходящего. Обычно холодный и индифферентный до чужих глаз и мнений Эрик сужает комнату лишь для них двоих. Шаги за дверью говорят, что Хэнк уходит вглубь комнаты, понимая.       - Все постоянно рушится.       Чарльз слышит его голос, но будто не слушает. Он будто снова переживает песчаный берег, но ему уже не больно. Он не чувствует нижнюю часть туловища все также, и рядом все также Эрик. Только теперь он не уйдет. Чарльз чувствует внутреннюю дрожь, чувствует, как внутренности знобит. Нет страха, нет боли, нет злости. Особенно последней. Особенно к Эрику. Чарльз воспринимает теперь будто они были слишком неосторожны, играя детьми в спички. Теперь, очутившись на остывших углях, уже и не вспомнит никто из них, что здесь когда-то была какая-то постройка. Время все сгладило, лишнее унес ветер и дождь, а оставшееся пусть теперь остается в памяти и под ногами.       Чарльз улыбается кончиком рта и берет Эрика за руку, тянет к себе ближе – Эрик вынужден присесть.       - Друг мой.       Эрик думает, что Чарльз так давно не называл его так. Только когда-то в прошлом, когда они оба были горячими и горящими. Огонь не выжег их души, он выплавил из них нечто новое, как из раскаленного металла.       - Прочти, - говорит Эрик, держа руку Чарльза в своей.       - Снова ты с этим.       - Прочти.       Чарльз прикладывает к виску палец и легко ловит мысли Эрика.       - О чем я думаю?       Виски Чарльза сжимает, где-то в лобную долю мысли Эрика вкалываются тупыми иглами. Он слишком долго строил барьеры между чужими мыслями и собой. Соленая вода жгла ему раны после нескольких лет пресной. Она затекала ему в старые зажившие шрамы, в мелкие заусенцы и открытую дыру меж ребер, создатель которой держал сейчас его руку в своей. Чарльз сжал зубы до ультразвука в ушах, открыл глаза столкнувшись на небесную лазурь чужих. Не чужих. И выдохнул:       - И я люблю тебя, Эрик. * Woher weißt du das? – Откуда ты это знаешь?