***
Выйдя засветло на порог, можно убедиться: пока село спит, оно и впрямь замечательно своей умиротворяющей тишиной. Размеренно шагающий Александр, кажется, впервые в жизни готов был отметить в этом месте пусть своеобразное, но всё же — очарование. 'Но только пока здесь настолько же безлюдно' — скорее по не раз спасавшей от разочарований привычке не спешить составлять о чём-либо исключительно хорошее мнение, напомнил он сам себе. И невольно схватился за чуть было не слетевшую с седых кудрей треуголку — шелест под тяжёлым сапогом травы, что щедро укрывала окольную тропу вокруг Диканьки, и присутствие человека в столь ранний час спугнуло небольшую пустельгу. Всполошившись, птица сорвалась с облюбованной ранее ветки растущей здесь же яблони-дички и пронеслась на бреющем полёте прямо над головой Александра, задев пёстрым крылом его шляпу. Обернувшись, мужчина проводил её, чуть заметную в тающем уже кружевном почти тумане, взглядом и продолжил свой путь. В конце концов, напоённый ещё ночной свежестью воздух оказался и впрямь почти живительным, даря лёгкость в ещё недавно будто окаменевшем в темноте спальни теле, и Бинх ни разу не пожалел, что выбрал кружной путь до и без того расположенного на другом конце Диканьки участка. Неожиданно золотистый всполох на самой периферии зрения привлёк его внимание. Александр остановился, вглядываясь в предрассветные сумерки. Перед его взором расстилалась бесконечная чуть слышно шелестящая ковыльная степь — и тем ярче на фоне опушенных серебристо-серым стеблей выделялся широкий участок, покрытый высоко поднявшейся сочной зелёной листвой. И снова прорезал без того полупрозрачную уже туманную завесу огненный всполох. И ещё один, и ещё, будто яркое пламя сперва первыми робкими язычками коснулось листьев и стеблей, каждое мгновение разгораясь и ширясь, поднимаясь буйным заревом цвета расплавленного золота. Неожиданно откуда-то сбоку ударил не менее яркий свет и будто отразился от живого огня, разлился по ковылям, по проглядывающей неподалёку Диканьке, по ласковой лазурью опрокинувшемуся куполу неба. Перед Бинхом была огромная поляна небольших — с ладонь всего — и нестерпимо сияющих в лучах поднимающегося алого новорожденного солнца подсолнухов. Заворожённый, полицмейстер подался вперёд, огладил благоговейно самыми кончиками пальцев атласные лепестки. Сердце откликнулось щемящей нежностью — только лишь один человек в его серой, полной разочарований жизни умел сиять настолько же ярко.***
Прошло уже около получаса от того, как петухи — проснувшись, как и было предначертано им природой, вместе с солнцем — прокричали трижды, а Александр Христофорович лишь только ступал на порог полицейского управления. Дверь была приоткрыта — сегодня Тесак, кажется, проявил потрясающую пунктуальность, оказавшись на рабочем месте даже раньше начальника. Бинх невольно улыбнулся краем губ — по неведомому стечению обстоятельств не только лишь ему не лежалось этим утром в постели — и потянул на себя немного скрипучую от времени дверь. Степан и впрямь оказался внутри: он хлопотал у их общего рабочего места, очиняя некоторые перья, доливая чернила, складывая заново покосившиеся стопки чистых и заполненных уже листов. И настолько его увлекло это дело, что ни на тихие Бинховы шаги, ни на звучный скрип двери он не обратил ни малейшего внимания, продолжая на удивление ловко управляться с, очевидно, найденным на столе ножом для бумаги. Александр негромко кашлянул, проходя на середину комнаты. Тесак вздрогнул, чуть было не выронив из рук округлое белоснежное перо и, обернувшись, просиял. — Доброе утро, Александр Христофорович! — незаменимый помощник полицмейстера, казалось, готов был делиться собственной бодростью и благодушием с окружающим миром вне зависимости от желаний последнего, — О, Вы принесли цветы? — обратил Степан внимание на букет, который сжимал в руках его начальник, — Это Вы славно придумали, вот только сейчас я гарный глечик достану петриковской росписи, обождите немного! — Стёпа, постой. — Бинх поймал за запястье писаря, уже готового бежать к серванту за кувшином, и глубоко вздохнул. Душевный порыв, которому он, поддавшись очарованию рассвета, последовал, казался теперь затеей опасной, необдуманной, да и попросту в высшей степени неразумной. Но пути назад у него уже не было. — Эти цветы… Тебе. — АлексанХристофорович… — Тесак недоуменно поднял брови и часто заморгал, сделавшись вдруг совершенно беззащитным в своём искреннем удивлении. — Ч-что Вы… Бинх неожиданно ощутил, как его будто захлёстывает успокаивающе прохладной морской волной, уносит куда-то — на самое дно, где ни страхов нет, ни горя, ни смерти, лишь вечная лазурь над головой да белый мягкий песок под ногами. И так легко ему стало, что даже и отказ, что непременно предстояло ему услышать, перестал страшить. И та самая волна, подарившая столь сильное облегчение, оказалась вдруг соткана из нежности, хрустально-чистой, словно воды пригрезившегося ему моря, и такой же безбрежной, бьющейся и плещущей отчаянно о скалы в поисках выхода. Послушный этой ласковой силе, грациозно опустился Александр на одно колено, хрупкое запястье чужое, что так и не смог отпустить, к себе притянул, скользя по тыльной стороне ладони. Удерживая бережно за самые кончики тонких музыкальных почти пальцев, губами к острым костяшкам прижался, покрывая белую кожу лёгкими поцелуями. И сказать бы что-то нужно, да как он, офицер ссыльный, словами выразит то огромное, светлое, что заледеневшее сердце отогрело, снова трепетать да надеяться заставило? Нет таких слов ни в русском языке, ни в немецком, да и в украинском — Александр в том был уверен — нужных слов не найдётся, да только глаза он всё же на Стёпу, будто громом поражённого, поднимает, и шепчет, шепчет отчаянно и искренне одну только фразу: — Ты — моё солнце. — шепчет, а в глазах у него столько нежности неизбывной, что не может Тесак ему не верить, и хоть и страшно поверить, и невозможно почти лишь возможность допустить, что Александр Христофорович, всегда такой строгий и собранный, способен любить его, Стёпу, настолько сильно и искренне. Однако ж — Степан верит, засматриваясь во всегда завораживавшие его Александровы глаза. И одним рывком, словно и его прибоем увлекает в безбрежное море, выныривает — возвращается в реальность. Осознав наконец в полной мере происходящее с ними двоими здесь и сейчас, Стёпа выглядит каким-то всполошившимся, ровно как встреченная Александром пёстрая пустельга. Брови сводит, руками всплёскивает точно крыльями — и, снова встретившись с Бинхом взглядом, заливается краской. — АлексанХристофорович, пожалуйста, пожалуйста, встаньте… — Почему-то Тесак тоже понижает голос до срывающегося шепота и краснеет только гуще, перехватывая чужую руку и потянув Бинха на себя. — Боже… В руках у Стёпы неведомым для обоих образом оказывается принесённый Бинхом букет всё так же сияющих золотом подсолнухов и он, не зная, куда деть глаза, прячет пылающее лицо среди лепестков. На вид они точно струящийся шёлк и атлас, и неожиданно Тесака окутывает лёгкий, почти неуловимый аромат, пахнущий одновременно всем и ничем. Он различает и свежесть речки в летний день, и терпкость осеннего леса, и сладость разнотравного мёда, и ещё что-то неуловимое, но совершенно прекрасное, что необъяснимо придаёт ему смелости, уняв непрошеную дрожь в сжимающих упругие стебли пальцах, которых несколько мгновений назад с такой нежностью касался Александр Христофорович. Тесак резко вскинул голову и взглянул прямо в глаза замершему совсем рядом Александру, который, казалось, был не в силах оторвать от него взгляд. А потом подался вперёд и поцеловал его в губы. Целовать человека, любимого так долго и неожиданно взаимно, оказалось совершенно упоительно. Настолько, что Бинх скользнул рукой по чужой щеке, сам углубляя поцелуй — но одной порции воздуха, немного неловко, со свойственной нечаянно исполненной мечте порывистостью перехваченной поцелуем, оказалось слишком мало, и он отстранился первым. У все ещё нежно алеющего скулами Тесака сияли глаза, а на губах играла робкая ещё улыбка. Совершенно солнечная улыбка, и Александр Христофорович не мог не улыбнуться в ответ. — Это значит, что тебе понравились цветы? — отводя со Стёпиного лица прядь волос, тихо уточнил он. — Они прекрасны, Александр Христофорович. — Тесак на мгновение смущённо отвел взгляд и тут же скользнул вперёд, снова понижая голос до шепота. — Но это… — Он, будто робея, осторожно огладил кончиками пальцев чужие мягкие волосы и на мгновение невесомо прижался губами к губам. — Скорее, означает 'Я Вас тоже'.