Золото и грязь

      Вольсунг проснулся, потревоженный рассветом.       Тяжесть чужой головы на своей груди — что может быть более умиротворяющим в преддверии нежеланного, но неизбежного визита коллеги в твой город? Даже пожелай Вольсунг найти ответ на сей вопрос, то сразу же позабыл бы формулировку и все слова, глядя на спокойное лицо спящего. Вольсунг припомнил, как сладки были чужие губы в страстных поцелуях; на бледном лице они алели что нежная роза в пик цветения на снегу.       Белесые ресницы Эольфа чуть подрагивали, но сам он слабо улыбался, спрятав нос в изгибе шеи Вольсунга, и тот не смог удержаться от трепетного касания к волосам. По пальцам словно заструилось жидкое золото, и Вольсунг прищурился довольно, сжимая сие сокровище в кулаке. Затем он словно осмелел, потянулся, утопая в пухе перины, и прильнул к Эольфу, осыпая его лицо легкими поцелуями. Было хорошо. Прошлая ночь напоминала о себе приятной тяжестью в руках и вдруг пронзившим голову чувством легкости — ярких картин на ум не приходило, но ожившее воображение заставляло вздрагивать и вслушиваться в звучащие в мыслях стоны.       Эольф повел плечами, цепко схватился за руку Вольсунга, прижался к ней животом и шумно засопел, словно не желая быть разбуженным. Хмыкнув насмешливо, Вольсунг стащил с него одеяло, и тот вздрогнул едва видимо. Вольсунг приметил, что тонкие волоски на руках Эольфа встали дыбом от подкравшейся к пригревшемуся телу прохлады, оседлал нагие бедра и принялся его щекотать. Пальцы легко заскользили по молочной коже, Эольф под ним заерзал, стал вертеться, точно юла, и захохотал наконец, придавленный к постели.       — Прекрати! — воскликнул он, смеясь, но Вольсунг заткнул ему рот ладонью и шикнул, поцеловав затем в висок. Эольф точно обратился к нему по имени, но вышло то столь невнятно, что послышалось Вольсунгу то ли «всунь», то ли «вокруг». — Давай еще полежим немножко? — попросил он робко, когда рот его освободился, чуть надув губы, словно обиженный. Вставать действительно не хотелось, а оттого Вольсунг не мог ему отказать, просто кивнув ему в ответ. Оба они замолчали.       Вольсунг слез с Эольфа и откинулся на подушку, глядя в окно. Солнце уже подкрашивало удивительно чистое небо в лилово-розовый, точно зимний мороз, щиплющий щеки докрасна. Снег не срывался уж неделю — весна отстаивала свои права у лютой зимней вьюги. Дни неслись, сменялись друг другом, и уж Дибелла обратила свой взор на заснеженные земли в дни ее почитания — первую неделю месяца Первого Зерна весь честный народ Кайзаля славил Жену-в-Ложе, а вместе с тем гармонию и жар любви, что подарила она миру. И хотя не пробудились прекрасные бабочки ото сна, их искали под луной деревенские дети, дабы те исполнили им заветные желания…       Вольсунг хорошо помнил этот обычай.       Рагот выбрал время праздников будто неспроста, но и подвоха в том Вольсунг не сумел увидеть, а оттого волнение в его душе не утихало. К полудню он должен был прибыть со своей свитой, и мысленно Вольсунг перебирал, что могло быть не приготовлено к его приезду: покои для Рагота и его ученика точно были вычищены, что Вольсунг проверял лично вчерашним вечером, вино и мясо привезено, места для немногочисленной стражи он нашел тоже… Не зная Рагота лично, Вольсунг предполагал его педантичную занудность, а оттого переживал. Ведь какой еще человек сможет найти с Морокеи общий язык и столь мило переговариваться с ним за столом?       — Я тебя не знаю, — подал голос Эольф, прервав размышления Вольсунга. Капризов он обычно не высказывал и во всем подчинялся Вольсунгу, а оттого удивительным было узнать в его тоне требовательное недовольство. — Я зову тебя повелителем только на людях, ем с тобой, сплю с тобой, как жена, но совсем тебя не знаю. Ты скрылся от мира за маской… Но и меня не посчитал особенным.       Вольсунг поглядел на него. Тот натянул одеяло до самых губ и будто нарочно от него отодвинулся, отведя взгляд. Обиделся, как девица, подумалось Вольсунгу, но вслух он не сказал ничего, что могло бы Эольфа задеть. Вольсунг привык брать, не отдавая ничего взамен, но отчего-то и его укололи слова Эольфа — ужели он вправду так безразличен и холоден? Вольсунг протянул к нему руки, постарался обнять его за плечи, но тот, будто вздрогнув, сбросил чужие ладони с себя.       — Прости меня, — извиняться Вольсунг не привык, но сказать хоть что-то было необходимо. Это он понял по вмиг накалившемуся воздуху, ибо вмиг стало трудней и больней дышать. Эольф не обернулся к нему. — Я хотел бы все исправить.       — Исправь, — спустя пару мгновений нависшей тревожно тишины проронил Эольф. — И в скорых сроках.       — Хочешь, чтобы я рассказал о себе?       — Хочу узнать тебя. Но времени у нас нет… Сгодится и так. Да.       Невнятные формулировки Эольфа раздражали, но Вольсунг лишь скрипнул зубами и стал глядеть в потолок. И что же он хочет услышать? Как сам Вольсунг рос, как восходил на свой пост? Трудны были разговоры, когда что-то от него, Вольсунга, требовали, а он отчего-то не смел поставить собеседника на место. Обычно то не давала выгода… Ныне им двигало иное чувство — ведь что сможет дать ему мальчишка, кроме своего прелестного тела? Относился он к Эольфу с бережной теплотой.       — Ну что же… Ты ведь понимаешь, что все, что я скажу тебе сейчас, вытечь за стены этой комнаты не должно? — Эольф, заинтересованный, точно подорвался на постели и, завернувшись в одеяло, как в кокон, кивнул и уселся на перине, поджав под себя ноги. Приняв такой ответ, Вольсунг задумался на миг и продолжил: — Родился я в приморской рыбацкой деревушке в семье Рассветная Звезда*. Ну, что сказать — клочок земли, принадлежащий моей семье, и десяток лодок у пристани нас кормили. Потом отец похватил что-то страшное и заразное, отдали меня в захолустный храм и… И вот я здесь.       Хотя Эольф увлеченно слушал, лицо его, стоило Вольсунгу окончить свой недлинный рассказ, исказилось разочарованием. Он глухо прошептал:       — И все?       — А чего еще тебе надобно, свет мой?       — Подробностей? Этого мало, Вольсунг!       Он фыркнул, услышав такое заявление. И отчего Эольф такой настырный? И все же, даже будучи таким, каков он есть, он подолгу не покидал мыслей Вольсунга, а образ его неизменно вставал перед глазами, когда вспоминал он о часах сладострастия, проведенных с Эольфом вдвоем. Вольсунг не станет обижать его — опустит, словно не заметив, и резкие слова, и колкие взгляды.       Резко он прогнал эти мысли, словно отбросил согретое телом одеяло после долгого сна.       — Нам нужно приготовиться к пиру, Эольф, — сказал как отрезал.       Эольф замолк. Он поднялся и, разыскав свою рубашку, стал одеваться. Ловко он просунул руки в рукава, расправился со шнуровкой — наблюдать за ним было чем-то удовлетворяюще-приятным, а оттого Вольсунг помедлил, прежде чем встать самому. Слуг он не звал, когда Эольф ночевал в его покоях: тот одевал его самостоятельно, от исподнего и до заклепок на мантии. Нижних его рубашек Эольфу касаться нравилось, ведь шелковым холодком они скользили в пальцах, но с жреческими одеяниями все обстояло иначе: и ткань на их пошив бралась плотней, грубее, и полна она была шнуров и крепящих металлов. Впрочем, Эольф терпением отличался.       Вольсунг поймал Эольфа за запястья, когда тот затягивал на мантии пояс, и прижал его ладони к своим бокам. Эольф бросил на него короткий взгляд, чуть сердитый, и Вольсунг улыбнулся этой его сегодняшней капризности — пока такое поведение для Вольсунга в новинку, он готов его терпеть. Его милый Эольф не посмел отвернуться от поцелуя, и зная об этом наперед, Вольсунг прильнул к его губам, рассчитывая на примирение.       — Мы продолжим наш разговор. Завтра, — пообещал он, и лед на сердце Эольфа дрогнул. Тот улыбнулся ему в ответ.       Облегчение пришло к Вольсунгу, и, умиротворенный, он явился в трапезную. Эольф, словно бежавший в казармы, а затем за Вольсунгом, скоро явился к нему во всеоружии, как полагается хирдманну. И следа в его облике не осталось от прошедшей ночи, Эольф выглядел так, как подобает личному стражу Верховного, и за это Вольсунг его ценил: Эольф знал свое место, сколько бы ни хмурил личико и ни кривлялся наедине с ним.       Вольсунг стал расхаживать по трапезной, осматривая приготовления. Длинный стол поставили иначе, повернули вширь зала, к краям его стык в стык поставили другие и обставили их короткими лавками. Жреческий же трон словно возвышался над всеми остальными местами, а оттого тешил самолюбие Вольсунга — Рагот будет сидеть наравне с хирдманнами Верховных жрецов. Жаровни, висящие под потолком, уже были жарко растоплены, а потому Вольсунг удовлетворенно хмыкнул, запрокинув голову. Он бросил взгляд на неприметные двери, коротким путем ведущие из трапезной сразу в кухню и кладовые, но в рабочие помещения заходить не стал, боясь вспотеть и испачкаться — что там проверять? Приятных запах жаркого полностью уверил его в готовности поваров.       Скальды* съезжались в Вольскигге всю прошлую неделю, а оттого недостатка в музыке не предвиделось, и Вольсунг не беспокоился. Среди их племени честью было хоть единое выступление при великом храме — а если быть честными, при любом храме, даже самом крохотном, ведь услаждение слуха слуг Божьих услаждать должно глотки певцов — и каждый из них постарается выделиться, спеть так, чтобы его запомнили иль оставили рядом с собой на ближайшие пару лет. План превосходный: ничто так не призовет музыкантов, как объявленная для них во всеуслышание свобода входа.       — Со смотровых башен гостей видать, — робко сообщил ему женский голос из-за плеча, и Вольсунг повернул голову вбок, чтобы видеть и говорящего, и рабочих. — Управитель велел вам передать, — чуть склонив голову, добавила кухарка — полноватая женщина средних лет. Вольсунг кивнул ей, и та ускользнула на кухню с удивительной для ее габаритов легкостью.       Значит, считанные минуты — и Рагот со свитой будет здесь. Вольсунг дважды хлопнул ладонями, отвлекая людей от их работы.       — Поторапливайтесь! — хлестко велел он.       Следовало встретить Рагота лично… Встретить и утереть ему нос.

***

      Праздник обещал быть шумным. Ингольф вертелся то у печей, где варили-шпарили-жарили, то среди прачек, пока Вольсунг изволил развлекаться со своим белокурым мальчишкой. В его глазах все выглядело просто: купить и ждать, пока такие же купленные слуги приведут все приобретенное в порядок. Организацию же, что явно не жреческое дело, он оставлял на чьи-нибудь чужие плечи, и лучше уж Ингольф подхватит то, что Вольсунг бросил, чем все рассыпется прахом под ногами.       Толпа певцов Ингольфа смущала. Шумные, чуждые величественности Вольскигге, они настораживали — не затесался среди них убийца или вор? За ними Ингольф наблюдал с особой пристальностью. Он велел подать скальдам угощения, дабы те расслабились перед своими выступлениями, но глаз с них не спускал: кто ест, кто пьет, кто к яствам не притрагивается — все это он отмечал. Долговязый и худощавый пьет без остановки, другой, рыжий и коренастый, точно дровосек, а не певец… Третий и вовсе полуэльф: лицом урод, телом не сложен, а лютню свою наглаживает так, будто вовсе не знает, с какой стороны за нее браться.       Раскомандовавшись, он совсем позабыл о времени, мельком лишь взглянул в окно. Во дворе спешивались конные всадники, а меж них изящно маневрировал повелитель его Вольсунг, ведя за собой мужчину, белолицего, телом ладно сложенного. Тот не был в мантии, что выдала бы в нем жреца, но и лицом оказался совершенно незнаком Ингольфу, и оттого он смог лишь догадаться: приехали гости. Свои подозрения Ингольф постарался задушить в себе и поспешил Вольсунгу на подмогу — он знал, новый Верховный Вольскигге не упустит возможности посадить за свой стол хоть одного, хоть двоих эльфов, дабы те разнесли слухи о его могуществе в свои собственные королевства. До чего же Вольсунг любил, когда о нем судачат… Но теперь эта любовь сыграет с ним злую шутку, и будет он разрываться меж своими остроухими гостями и Раготом, что славится ненавистью к эльфам.       Пировать собирались сесть сразу, но Ингольф пошел не в трапезную — Вольсунг еще водил своих винтерхолдских гостей по Вольскигге, демонстрируя, как богат он и изящен вкусом. Нашел его Ингольф принимающим комплименты, и подслушал невольно часть разговора, подходя:       — …Восис, мой ученик, жалеет, что между вами произошло некоторое недопонимание… И он желает извиниться пред тобой, однако не смог бы урвать и долю твоего внимания, не помоги я ему в этом…       Прозвучавшее имя позволило узнать говорящего. Рагот, тот самый гость, что удостоился быть проведенным в Вольскигге лично Вольсунгом. Ингольф всмотрелся в его лицо, стараясь запомнить его черты — такое знание не бывает лишним. Рагот, все-таки, человек не последний в Скайриме.       — Мой повелитель, — подал голос Ингольф, кланяясь, но все же косясь на Рагота. Вольсунг взглянул на него, словно немо вопрошая, — Скальды уже готовы демонстрировать свои умения вам и вашим гостям.       — Тогда чего же мы ждем? — Вольсунг взглянул на Рагота, будто ожидал согласия, однако своего слова вставить ему не позволил. — Пройдем же в трапезную.       Недоброе предчувствие довлело над Ингольфом. Хотелось бы ему еще раз все осмотреть, проверить, но теперь уж поздно — сам сглупил, сам явился…       Они сели за стол. По левую руку от Вольсунга сел Эольф, по правую — Рагот со свитой… Ингольф же занял место рядом с Эольфом скрепя сердце, бросая на него взгляды яростные и злые. Сделалось обидно: шлюху Вольсунг оценил выше давнего друга.       Ингольф приметил, что на эльфийский манер разложены приборы, исключая самих эльфов, лишь у двоих за столами — у Вольсунга и у Рагота. Вновь он хочет показать свои необычные умения? Вольсунг находил пользование ножом и множеством вилок за обедом изящным и величественным способом приема пищи… На удивление, Рагот уверенно взялся за приборы, будто ничего не произошло этакого, лишь недобро ухмыльнулся.       Первый скальд запел. Вольсунг шепотом о чем-то попросил у Эольфа и тот, кивнув, встал из-за стола и вышел из трапезной. Ингольф положил себе на тарелку зажаренное крылышко.       Дегустатор, что явился к Вольсунгу, был Ингольфу незнаком. Он косился на него, пытаясь припомнить хоть имя, хоть черты лица иль силуэта, но отчего-то складывалось впечатление, что видит его Ингольф впервые. Он стал присматривать за ним. Дегустатор сделал большой глоток, затем испробовал яства, указанные Вольсунгом. Последний осматривал его, выискивая признаки недомогания, но вскорости его отпустил и стал беседовать с Раготом. Ингольф же не мог отвести от дегустатора взгляда: тот был уж очень смуглым для северянина, чернобровым, большегубым…       Он шел в рабочие помещения, дабы сократить путь к выходу. Ингольфу показалось, будто бы он качнулся иль схватился на мгновение о стену, и сам он также подорвался со своего места.       — Прошу прощения, — выпалил он и быстрым шагом направился за дегустатором. Тот повернул и скрылся за дверью.       Лишь заходя за угол, он понял, как сглупил…       Шедшего навстречу Эольфа Ингольф схватил за шиворот.       — Вольсунга травят!       — То есть?       — Быстрее!       Понадобилась лишь доля мгновения, чтобы Эольф его понял. И они разбежались в разные стороны, едва не стукнувшись лбами. Дурак, какой дурак… Ингольф не мог не корить себя за то, что не поделился подозрениями с самим Вольсунгом, и теперь сердце разрывалось на две части: куда бежать? За отравителем-дегустатором — даже звучит смешно — или к Вольсунгу? Что же, скампова мать, делать?       Дегустатора он нагнал: тот давился слюной. Она вспенилась, смешалась с кровью и жутко разила, вытекая изо рта буроватой струйкой… Ингольф догадался — ничего не поделать. В злобе он ткнул носком сапога отравителю под ребра.       — И кто прислал тебя? — отчаянный, воскликнул он, не рассчитывая на ответ. В глазах запекло, точно встали слезы.       — Валла Ровере… — хрип сорвался подобно лавине в горах.       Дегустатор умер.