Золото и грязь

      Головная боль, вызванная этими злосчастными выборами, не давала Морокеи ни спокойно спать, ни свободно мыслить, ни слушать дражайших коллег, что вели себя ныне как дети малые: от вдохновленных голодом речей Хевнорака у Морокеи сводило зубы — и желудок; явившийся следом за ним Рагот словно расколол его череп надвое резкими, как взмах его меча, уговорами голосовать за своего ученика Восиса; когда же пришел Отар, боль скомкалась и мерно пульсировала в виске, отдавая в колено. Хотелось просто-напросто запереть двери изнутри, и Морокеи так бы и сделал, если бы не знал, что управитель Альв в конце концов применит силу и возьмется за таран.       — Она девчонка, Морокеи. Ты же понимаешь, что она не могла привезти с собой убийцу? — Отар оправдывал свою ученицу, как только мог, вот уже полчаса. Он то рвал волосы из медной своей бороды, то размахивал руками, активно жестикулируя, то расхаживал по покоям Морокеи, кругом обходя его, и у последнего уж начала кружиться голова. Тогда он, прекратив следить за передвижениями Отара, зажмурился столь сильно, что перед его глазами заплясали разноцветные пятна.       Когда Верховные собирались в Бромьунаре все вместе, они переворачивали весь город вверх дном и едва не выполняли стойку на ушах. Морокеи ненавидел эти дни.       — Понимаю, — едва выдавил из себя Морокеи. — Но душитель не оставил за собой никаких следов. Его не видел никто, кроме этого Вольсунга, и единственная зацепка — их ссора, которую застали все младшие. Сядь!       Наконец, Отар послушался, но на этом испытание Морокеи не закончилось: он стал нервно барабанить по подлокотнику занятого им кресла пальцами. В глубине души Морокеи жалел его, примеряя эту ситуацию на себя, но никакое другое чувство, кроме раздражения, не множилось в нем столь быстро, а потому он не хотел судить понимающе.       — Либо Коган подставил Вольсунг, либо они оба стали жертвами, — наконец, задумчиво изрек Отар, кое-как успокоившись.       — Отчего же ты так думаешь? Вольсунг — изворотливая тварь, и он нажил себе немало врагов. Убийца приехал вместе с ним и только за ним, — Морокеи был верен своей версии. Вольсунг, хотя и был по натуре своей барыгой да мерзким ростовщиком, официально таковым, разумеется, не значился из-за своего положения «при Богах», но это не отменяло его истинных деяний и малодушия. Убить его было за что. Морокеи и сам поглядел бы на его казнь с радостью, но при прошлом суде он благополучно выкрутился, покрываемый избравшим его драконом, и придраться боле было не к чему.       — Не скажи. Все мы слышали о Вольсунге, Морокеи, хотя он и младший. Убийцу послал кто-то, кто боится его победы. Он опасный противник. Ссора была лишь выгодным прикрытием, заказчик хотел устранить обоих конкурентов.       — Сколь убедительно это ни звучало бы, я не имею права оставить Коган в храме, — Морокеи устало потер виски пальцами, стараясь сосредоточиться и говорить мягко и доходчиво. — У тебя нет доказательств. Я отстраняю Коган от участия в выборах, хотя должен бы был принять более радикальные меры. Это все, чем я могу помочь тебе.       — Морокеи, послушай! Убийца напал сразу после первого заседания. Значит, виновник уже знал, что и Вольсунг, и Коган получили свои голоса. Он хотел оставить для состязания…       — Выборов, — машинально поправил Морокеи.       — …троих. Вот скажи мне, Морокеи, за кого голосовал Вокун?       — Тебе не стоит подозревать его. У него нет своего претендента, а голос свой он отдал Вольсунгу.       На мгновение повисла тишина. Морокеи почудилось, что слышит он бешеный стук сердца его коллеги, и он заволновался о здоровье Отара: он то бледнел, то краснел, тяжело дыша. Выборов еще одного Верховного Бромьунар уже не переживет, и Морокеи, поднявшись, принялся искать успокоительную настойку на горноцветах*.       — Но ты же войдешь в положение Коган? — нервно сглотнув, вновь заговорил Отар, и голос его был необычно тих. Морокеи вложил в его ладонь нужный флакон, и он, крепко сжав пальцы на горлышке, откупорил и быстро его осушил.       — Все это — просто слова, Отар. Я не изменю своего решения, как бы ни было горько его принимать.       Грохот, что издала дверь, когда Отар ею хлопнул, словно отдался эхом и загудел внутри его черепа, и тогда Морокеи уронил голову на ладони. Он ужасно устал, и обида пожирала его изнутри: отчего же он всем что-то должен? Он не Бог, не Даэдра, где же взять ему столько сил, чтобы помочь каждому? Не приходит ему решение всех проблем, хоть ты тресни!       — Повелитель? Бумага на подпись.       Морокеи взглянул на всунувшего в дверь голову управителя так, будто готов разорвать его на части. Прочтя эту кровавую ярость в его глазах, Альв заскочил в покои своего повелителя с резвостью молодого оленя и легким движением, что называется, подсунул документ на столик, что разделял два кресла. Бумага чуть проехалась по полированному дереву столешницы. Морокеи вздохнул.       — Подай чернила и перо.

***

      Хотя Вольсунг терпеть не мог малолетних представителей рода людского, Йон казался ему славным малым. Он прожил восемь лет из своих пятнадцати в храме, и сей факт оказался неописуемой удачей для Вольсунга: этот талантливый юноша знал каждый закуток и каждую лазейку, словно свои пять пальцев, и легко мог улизнуть не только из закрытой на время выборов части храма, но и вовсе за его пределы. Этим его талантом Вольсунг решил не злоупотреблять, а потому послал его всего лишь на кухню за можжевеловыми ягодами для чая. Задачу раздобыть и вскипятить воду Вольсунг взял на себя.       И теперь они сидели на его постели, кутаясь в одну шкуру на двоих, и держали железные кружки в ладонях, грея руки, как простые мальчишки. Йон забавно сёрбал горячий чай, Вольсунг же глядел отрешенно на дно кружки, ни о чем и не думая. Отчего-то рядом с Йоном он не беспокоился ни о выборах, ни о смерти, что могла настигнуть его, словно этот парень был оберегом от всех его бед и несчастий.       — Почему вы не пьете? — спросил он, вдруг поглядев на Вольсунга. Глаза его были синими, словно бескрайнее море, а оттого взгляд его был мил и невинен, что остужало бдительность Вольсунга — обычно он не был столь доверчив к чужакам.       Вольсунг не сразу ответил ему, словно осмысливал слова Йона или вовсе пропустил их мимо ушей.       — Горячо, — прохрипел он, подивившись взявшемуся ниоткуда кому в глотке. Он прокашлялся и сделал небольшой глоток, дабы ненароком не обжечь язык. Приятное тепло разлилось по телу, и он слабо улыбнулся этому чувству. — Я заберу тебя после выборов в Вольскигге. Хочешь?       Йон молча смотрел ему в лицо. Вольсунг словно ощущал его взгляд на себе: как цепко он обводит контур губ, поднимается по линии скулы и теряется в волосах, и Вольсунг поежился — его воображение всегда отличалось живостью. В глаза Йон глядеть не любил.       — А вдруг вы не победите? — ответил он вопросом на вопрос после паузы, что уж становилась слишком долгой.       — Сомневаешься во мне?       — Расцениваю шансы на успех, господин.       Вольсунг криво улыбнулся. Йон был ужасно хитер, но в то же время оставался всего лишь ребенком, которого манили золотые отблески среди тьмы, что его окружала всю его жизнь. Он мыл полы, явно собирал и разносил слухи за деньги, а оттого Вольсунгу становилось жаль его, хотя он никогда не чувствовал сострадания к тем, кто не добился каких-никаких высот. Вольсунг всегда брал желаемое собственными усилиями и трудом, и от окружающих привык требовать того же, но отчего-то бедность Йона он не мог презреть, как ни уговаривал бы себя.       — Не поймите неправильно, господин. Я сирота, у меня трое братьев и сестра. Нашей семье очень нужны деньги. Я не имею права рисковать.       — Правда? Как же тебе удается прокормить четыре голодных рта на жалование храмового слуги, Йон? — Вольсунг не хотел признавать, что действительно печется о судьбе этого юноши, даже перед самим собой. В ответ он ждал просьб о помощи. Меж состраданием и жадностью он словно рвался: дать или не дать золотой?       Покалывало под ребрами — он всегда ощущал себя подобным образом, если кому-то сильно задолжал, и не любил это чувство, потому как сам предпочитал давать взаймы. Сейчас оно мучило его, как никогда, и Вольсунгу хотелось и поскорее уплатить свой должок, и в будущем поиметь с этого некую пользу для себя.       — Я очень стараюсь.

***

      Ингольф не любил дешевых борделей: пахло в них обычно не лучшим образом, вино подавали тоже «не лучшее», по мебели скакали постельные клопы, а вместо ваз с цветами, наставленных по всем углам, можно было найти отнюдь не самые приятные «букеты» под пестрыми юбками у девиц. Вольсунг приучил его брать только лишь дорогое, потому как цена — гарант качества, и даже на день Ингольф не мог забыть его нравоучений. Он щупал путан как-то неохотно, не подкупался их обольстительными и не очень личиками, но они облепили его, как мухи — мед, не желая отпускать свою прибыль к другой. Их касания его не заводили — Ингольф представлял себе, скольких мужчин они обслуживают ладонями в день, а потом не моют руки, — и стойко отказывался от предложений подняться в «комнаты», представляя себе сырые простыни и разваливающиеся в труху койки. Ингольф маневрировал меж ними: все же, он явился не за женским вниманием.       Вскоре ему хватило смелости подсесть к мужчинам малоприятной наружности, и он продемонстрировал всю широту его души, предложив им девчонок за свой счет. А кто же откажется? Но расщедрился он лишь для того, чтобы освободиться от удушающего запаха отдающих дешевизной духов, и сразу работяги-мужики стали ему лучшими друзьями, переменив суровость на лицах исключительной доброжелательностью. Сам же Ингольф с кислым выражением пил столь же кислое разбавленное пойло, которое здесь подавали — вином его не поворачивался назвать язык.       — Из чьих будешь? — ткнул Ингольфа его новый друг в бок локтем. Голос его был грубым, прокуренным и словно царапал своим звуком уши. От него несло перегаром и недельным потом, но Ингольф постарался не показать ему, что думает о нем на самом деле. — Не отвечай. Видно, к другому привык. Во как кривишься.       — Мне нужно кое-что сдать… — решив не тянуть кота за хвост и не тратить времени попусту, сказал Ингольф и покрепче сжал кинжал, припрятанный у пояса. — Если понимаешь. И мне нужен «торговец редкостями». Знаешь, где его найти?       — Я-то понимаю, — получил Ингольф скромный ответ. — Да такими вещами с кем попало не делятся.       — Так и я — не кто попало.       Мужчина деланно задумался, принявшись барабанить пальцами по засаленной столешнице. Шлюха, взобравшаяся на колени к другому их «другу», застонала, и только сейчас Ингольф приметил, что в комнаты мало кто соглашается подниматься. Никто вокруг не стеснялся занимать столы и темные углы. За койку что, доплачивают? Он привык платить два серебряных дракона и за постель, и за девушку, да за таких, чтоб не стыдно было остаться до утра. Хотя расценки здесь были куда меньше, жадность стала грызть его душу.       Ингольф поморщился и отвернулся, постаравшись не слышать женских наигранных стонов. Таковые его самого глубоко оскорбили бы.       — За все нужно платить, — наконец, изрек этот все больше раздражающий человек.       — Назови цену, — нетерпеливо попросил его Ингольф, желая поскорее убраться.       — Проветримся, — это был не вопрос, и Ингольф живо подскочил с места. — Бутылку прихвати.       И пришлось ему еще потратиться: в восемь медяков обошлась ему лучшая выпивка в этом гнилом и зловонном местечке. Новый информатор ожидал его у крыльца. Он стоял, облокотившись спиной на стену этой развалюшки, и любовался на живописное зрелище: некий молодой человек исторгал все съеденное им на дорогу. Ингольф всунул своему «другу» бутылку в руки.       — Ну так что?       — Пять серебряных, и мы в расчете.       Ингольф присвистнул — деньги все-таки были не такими уж и маленькими — и, прищурившись недоверчиво, сунул руку в карман и бросил на протянутую ладонь две монеты. Мужчина рассмеялся и сжал в кулаке свои деньги.       — Остальное получишь, когда я узнаю про особого торговца.       — А что сдать надо? От этого зависит, куда тебе идти надобно.       — Ммм… Велкиндский камень.       — А че это? — ответ не удивил Ингольфа, но он не стал говорить, что сам не осведомлен о предназначении этой вещи. — Ладно. По-эльфски звучит. Знаешь, где улица Золотой Путь? Найди сгоревший дом, зайди за него и иди только вперед. Как увидишь яблоню, поверни направо и зайди за «Приют для Купца». Таверна такая. Там будет пара лавок, но ты к ним не ходи, путного ничего не найдешь, ворье одно. Заходи сразу внутрь, осмотри, что там да как. Говорят, жил там один разбойник по кличке Серый Лис — так он маску у Верховного увел!       Об этом вопиющем конфликте и прекрасной легенде, сложенной по его мотивам, Ингольф слышал. Маска та как в бездну канула и боле нигде не всплывала, а потому он мало верил в это — чтобы вор да не продал?       Ингольф доплатил обещанное и поспешил убраться из трущоб.