***
Дело близилось к полудню. Ингольф расхаживал по главной площади, ожидая, не явится ли Хенрика, хотя он понимал — она не придет. Хотя бы потому, что она носит траур по покойному мужу. И потому, что ей больше не нужна репутация добродетельной леди. Понимать это было особенно обидно — он так и не услышал ее песен. Он уже устал о ней думать. Он побродил еще около получаса, прежде чем понял, что жутко голоден. Следовало возвращаться в трактир. Разбавленный алкоголь Ингольф пить не привык, а найти место, где подавали бы добрый эль вместо ослиной мочи и не брали за это баснословные деньги, было трудно. Но Ингольф, конечно же, справился, мотивируемый предвкушением хорошей выпивки. И это место — о чудо! — находилось всего через три улицы от площади, где давала свои выступления Хенрика Соловушка. Ингольфу было непривычно думать об одной-единственной женщине столь долго, и он с трудом списывал свои нет-нет, да проскальзывающие мысли на обычную мужскую похоть. Он вспомнил, как красива она была там, после бани, и руки его потянулись ощупать воздух, словно бы то были женские груди. Ожидаемо не найдя под пальцами гладкой кожи, он горестно вздохнул и направился к трактиру. Уже виднелась вывеска с забавно нарисованной на ней железной кружкой, откуда поднималась густая пена, уже Ингольф отчетливо мог прочесть название, как заприметил за собою хвост. Это были двое мужчин — широкоплечих, с угрожающе суровыми лицами и большими клинками у поясов. Ингольф постарался успокоиться, рассчитывая, что вовсе эти доблестные мужи не по его душу, и заскользнул внутрь. — Трактирщик, кружку эля и чего-нибудь съестного в восьмую комнату! — крикнул он через весь зал, едва не взлетая по ступеням на второй этаж — Ингольф перепрыгивал их через одну. Это было призрачной надеждой, невесомым гарантом, что стражу все-таки позовут, если ситуация сделается критической. Лестница жалобно скрипела под ногами. Пальцы его дрожали. Остановившись перед нужной ему дверью, он принялся рыться в наплечной сумке в поисках ключа. Однако у важных, но маленьких вещей было дрянное свойство: теряться среди других, точно так же мелких безделушек. Наконец, спасительный ключ оказался в его руках, и он мгновенно вставил его в замочную скважину и провернул вправо дважды. Не успел он спокойно выдохнуть, как на плечо его легла чужая рука. Ингольф обернулся. — Спешите? — спросил один из тех громил, которых он видел на улице. — Н-нет… — он постарался выпрямиться, расправить плечи и придать лицу уверенный вид, но голос подвел его, дрогнув. — Я закричу, — предупредил он, когда мужчина открыл дверь и легко затолкнул его внутрь. Следом зашли двое его преследователей. Ингольф постарался добраться до чего-нибудь мало-мальски острого, но его тут же схватили за ворот меховой куртки. — Осторожнее! Это же саблезуб! — Да хоть жрецова мошонка, — фыркнул другой, ужасно уязвив гордость Ингольфа. Он принялся вырываться — ударил первого локтем в грудь, а оказавшись пойманным вторым, с силой наступил ему на ногу. Но он не выпустил Ингольфа из рук и, встряхнув его, пнул коленом. — Уймись. Разговор есть, дурак. Ингольф насторожился, но брыкаться больше не стал. Подержав его так с минуту, громила усадил его на кровать и навис столь угрожающе, что Ингольфу захотелось сжаться подобно испуганному котенку. — Что ты о госпоже Хенрике вынюхиваешь, пес? — рявкнул на него первый, явно оскорбленный его, Ингольфа, тычком в грудь. — Пес, вот и нюхаю, — огрызнулся Ингольф, забывшись. — Врежь-ка ему. Второй похлопал его по плечу. Едва Ингольф успел поверить, что удара не последует, громила развеял его мечты. Бил он точно, да так, что внутри все сжималось. Ингольф согнулся, не в силах вдохнуть, захрипел, пытаясь поймать ртом воздух, и представлялось ему, что похож он на рыбу, выброшенную волнами на сушу. — Да увидел вашу Хенрику в Вольскигге… — он зашелся в кашле. — Понравилась. — Это она да, — подтвердил второй. — Баба что надо. — А что в Вольскигге забыл? — первый говорил исключительно по делу. — Жрецу служу, — Ингольф решил, что безболезненней и проще было отвечать на их вопросы и безоговорочно соглашаться со всей чушью, что они несли. — Данику? — Ингольф покачал головой в ответ. — Искать, значит, будет? — и он кивнул сам себе. — Заработать хочешь? — А кто же не хочет? — Служить ей будешь? — А чем платишь? Он криво улыбнулся, явно рассчитывая, как оплачивает работу Ингольфа его господин. Решив, видимо, что не заваливаются в карманах младших жрецов золотые драконы*, он постарался его восхитить своим ответом: — Добрым серебром. Он задумался. В целом, авантюра могла выгореть; дело казалось достаточно выгодным, и Вольсунг бы одобрил его в нем участие: подобраться к вдовушке, втереться в доверие и… — Согласен, — выпалил он. Взглянули на него недоверчиво, с прищуром, и Ингольфу показалось, будто рука громилы тянется к рукояти меча. Раздался стук в дверь. Эль прибыл к заказчику.***
Первое заседание Совета пришлось на полдень, и все они, в волнении, предвкушении и некоторой боязни, столпились у запертых изнутри дверей зала, где оно проходило. Обед без Верховных претендентам был не положен, ибо в жгучем желании первенства и титула они могли перегрызть друг другу глотки, а потому они терпеливо дожидались не только результатов, но и ужина. С ячменной кашей все давно смирились. Вольсунгу показалось, что прошла целая вечность перед тем, как двери открылись. Глашатай подскочил к проходу, принимая бумагу из рук Морокеи — выглядел он, по правде сказать, потрепанно, словно его коллеги долго и упорно жевали его мантию и его самого, а он, сохраняя крохи достоинства, отбивался. Не желая беседовать с младшими жрецами самостоятельно, он, не окинув их даже коротким взглядом, направился по коридору и вскоре исчез за поворотом. Вольсунг заметил, что Верховный слегка хромал. За ним стали выходить и другие жрецы. — …три голоса, — услышал он словно под толщей воды голос глашатая. Вольсунг огляделся по сторонам, пытаясь угадать, кому принадлежит это пока-еще-не-большинство, и на глаза попался обрадованный мальчишка по имени Фэйн*. Выглядел он вовсе не так смертоносно и устращающе, как можно было бы ожидать от человека с таким именем: в привычке его было щебетать о Верховном Кросисе. Много нового он узнал об этом своем будущем коллеге. — Коган* — один голос, — Вольсунг снова окинул взглядом своих конкурентов. Миниатюрная девчонка, что облегченно вздохнула, как раз собиралась подойти к повелителю Отару, что уходил не столь быстро, как остальные. Вольсунг не собирался ей этого позволять из природной своей вредности, ибо, имея над собою покровителя, стоит хотя бы соблюдать приличия. Он легко наступил на полу ее мантии, когда проходила она мимо него, и, споткнувшись, Коган грациозно ухватилась за его плечо, дабы не упасть. — Восис — один голос, — продолжил глашатай, а девчонка все глазела на него. Лицо ее краснело от злости и она все больше надувалась, как помидор. Если она и была миловидна и хороша собой, то теперь она вовсе не была похожа на дар божий. — Аран — один голос. Вольсунг очаровательно улыбнулся Коган, едва сдержав смех, когда она шумно втянула воздух носом. Он встрепенулся. Восис? Аран? Вот проклятье! А как же он сам? — Вольсунг — один голос, — как по приказу успокоил его глашатай, и он смог облегченно вздохнуть. — Никто не набрал необходимого большинства. Все, кроме названных, могут собирать свои вещи и поутру покинуть храм. Следующее заседание состоится через неделю. Вольсунг, словно окрыленный радостной вестью, направился к своей келье, но назойливая девчонка преградила ему дорогу. — Ты… ты! — Я, — согласился Вольсунг, не раздумывая. — Будь добра, отойди. Коган, кажется? — Ты пожалеешь о том, что сделал, — угроза сорвалась с ее губ, но звучала она не зло, а как-то… обиженно? Неужели Отар, ее покровитель, не желал с нею встречаться, как того и велит закон? Губы ее, и без того полные, теперь были огромны и дрожали. — А что я сделал, позволь полюбопытствовать? — Ты меня унизил! — Разве? — он деланно удивился, попытавшись состроить такое же невинное выражение лица, как это делал повелитель Хевнорак, опоздав на завтрак. — А ты уверена, девочка, что ты достойна места Верховного, если тебя оскорбляет одно лишь мое присутствие? С дороги. Вольсунг больше не желал ее слушать и грубо оттолкнул ее. Следовало отпраздновать свою маленькую, но уже победу, и сейчас же передать указания Ингольфу. Он хорошо запомнил дорогу к их жилому коридору, а потому, не став дожидаться, пока их соберут и сопроводят, направился туда сам. Шел он быстрым шагом, дабы никому не пришло в голову его остановить. Чувство, будто кто-то следует за ним по пятам, душило своей назойливостью, и Вольсунг то и дело оборачивался, стараясь рассмотреть, не идет ли кто за ним. Но за своей спиной он никого не находил и не слышал ничьих шагов. Только в своей келье Вольсунг смог отделаться от ощущения слежки. Неужели он докатился до паранойи? Будто зная, каким гадким окажется вино в Бромьунаре, он прихватил с собой свое — сладкое и душистое, словно мед. Вольсунг принялся перерывать сундук в его поисках. Обнаружив, наконец, нужный сверток, он извлек из него флакон прямоугольной формы. Выполнен он был из темного стекла, и серебряный ажурный узор изящно оплетал его. Вмещал в себя сей сосуд чуть меньше пинты, и Вольсунг собирался распить ее в честь маленького праздника в его жизни. Он достал пробку и сделал глоток прямо из горла, только тогда поняв, как соскучился за эти дни по хорошему алкоголю. Чудесный вкус разлился по его языку, но рой мыслей, налетевший на него внезапно, словно снег на голову, не дал насладиться всем букетом. Стоило приберечь вино для особого случая. Тот же Хевнорак наверняка страдает точно такой же жаждой. А утолив ее, Вольсунг мог бы переменить его мнение о себе и получить второй голос. Вольсунг закупорил флакон и вздохнул. Нечасто ему хотелось молиться, но ныне он решил поблагодарить Богов за милость и расположение. Вольсунг сел за стол, но не успел он прикрыть глаза, как взгляд его зацепился за запечатанное письмо, аккуратно свернутое в трубку. Вольсунг схватил его, тут же забыв о молитве, и покрутил его в руках. Бумага, нигде не согнутая, явно была дорогой. Тогда он взглянул на печать. На застывшем сургуче не было никакого узора, словно вместо печатки использовали простой кусок металла, и он нетерпеливо сломил его. Кто мог ему писать? Быть может, Ингольф так постарался? Предвкушая нечто любопытное, Вольсунг спешно развернул бумагу, и взгляд его точно споткнулся о довазул. Каждый символ был идеально ровным, а это значило лишь то, что писал ему некто очень опытный и умелый. Не кто иной как Верховный. Он пробежался по строкам в поисках подписи и обнаружил ее внизу листа: слово «Доброжелатель» было подчеркнуто. Тогда Вольсунг принялся читать загадочное послание. «Отар занимается постройкой астрологических зал. Ему нужен фрагмент метеоритного стекла. Достань его, если хочешь завоевать его расположение. О Хевнораке и говорить не стану. Ты ведь умный мальчик, ты понял, что привлекает его, не так ли? Вокун, боюсь, останется неподкупным, однако ты сможешь убедить Кросиса в своих светлейших намерениях. Накрин может сколько угодно оставаться холодным к тебе, но последует совету Кросиса, потому как не имеет собственного мнения на этот счет. Морокеи ценит книги выше чести, но, я уверен, он станет упираться, даже если ты раздобудешь древние писания для него. Рагот честолюбивый и упертый, как стадо баранов, но ценит дорогое и изящное оружие. Действуй». Информация была как нельзя кстати, но Вольсунг не понимал, кому нужна была его победа столь сильно, чтобы подвергать себя риску. Он перечитал письмо еще раз. Всех семерых отметил неизвестный доброжелатель в своих советах. Вольсунг зажег свечу и поднес бумагу к огню. Сзади послышался шорох ткани, но Вольсунг постарался отмахнуться — сегодня он был особенно нервным. Вдруг ему показалось, будто слышит он чье-то дыхание за спиной, и подскочил. Стул с грохотом упал на пол. Незнакомец почти накинул удавку на его шею, но какой-то мальчишка, появившийся из-за спины убийцы, вырвал ее у него из рук. Казавшийся маленьким и слабым, явно неспособным к какой бы то ни было драке, он принялся душить сильного на вид мужчину, и последний, хватаясь за веревку и брыкаясь, никак не мог освободиться. Вольсунг словно обратился в камень — он замер и не мог пошевелить и пальцем, как бы ни старался. В горле пересохло. Сердце гулко стучало о ребра. Он лишь глазел, как душителя убивают его же оружием и не смел моргать. Вдруг тело его обмякло, и юноша бросил его на пол, тут же применив заклинание невидимости. Вольсунг не мог его отпустить — разум требовал объяснений. Он стал колдовать, и дверь, вмиг поросшая льдом, примерзла к стене. После он прошествовал к окну и прижал к его створкам ладонь. — Кто ты? — прозвучало излишне жестко. Он никак не мог уловить передвижения мальчишки. Думать, что он его спас, было… Странно. — Слуга, — послышался высокий для юноши голосок со стороны двери. — Чей? — Ваш. Вольсунг хохотнул. Нервы потихоньку начали сдавать. — Как тебя зовут? — Йон. — Откуда ты здесь взялся, Йон? — Вошел, — все ответы его были односложны, и это начинало злить Вольсунга. Наконец, заклинание невидимости сошло на нет, и Вольсунг смог получше его разглядеть: он был тощим и низким, а русые его волосы уже тронула седина. Любопытно, что же такого он пережил в своей короткой жизни? Выглядел Йон не старше пятнадцати. Одетый в простую рубашонку со слишком длинными, доходящими до самых костяшек рукавами, он вызывал лишь жалость и совсем не был похож на чьего-то ученика. Но откуда же ему тогда уметь колдовать? — Зачем? — Увидел, как он, — мальчик кивнул на труп посреди кельи. Вольсунг впервые смог рассмотреть его. Хотя был он одет в простую одежду, лицо его было закрыто черной тканью. Вольсунг присел рядом с ним, чтобы стащить ее, но не узнал своего убийцу, — вломился к вам. И все. — Вот как? — Вольсунг принялся шарить по карманам покойника, но не нашел ни каких-либо денег, ни записки. Лишь маленькую ржавую заточку, припрятанную в штанине. — Значит, ты благородный, мой спаситель? Йон залился краской. Вольсунг подозвал его жестом, а когда тот послушно подошел к нему, крепко его обнял. Затем положил собственные руки на его лицо и, принявшись вертеть голову Йона, поцеловал в обе щеки. — Я буду неустанно молиться за тебя, Йон, — показаться неблагодарным Вольсунгу отчего-то не хотелось. Ему подумалось, что он и есть посланник того доброжелателя. — Будь моим другом. Я один среди врагов. — А как же мы выйдем, друг мой? — вдруг спросил Йон, и Вольсунг поглядел на него с недоумением. — Вы же дверь приморозили.