30 minutes to finally decide

      назуна смотрит в одну точку, хлопая густыми ресницами. дрожащие руки, покрытые россыпью синих вен, скользят по белым простыням, в горле будто кислота — разъедает невыносимо. ее дыхание кажется в тишине таким тяжелым, будто резко свалившийся груз. где-то там, словно в другой реальности, слышится лязг металла, который нито хочет слышать снова и снова. — прости меня, ицуки, — тишина заглушает движения губ.       волосы ицуки как сладкая вата, из-за которой назуне ставят диабет. ицуки шьет черное платье, коля иголками чувствительные пальцы, пока назуна невинно смеется за ее плечом. пустые глаза, отражающиеся в зеркале — нито думает, что надо было идти в арт-хаус. рисуя на зеркале каплями воды, воплощая скрытые фантазии в эскизах, изображенных на старых газетах.       только вот ицуки предательски уходить не хочет, оставаясь на этих старых эскизах как вкопанная со своими сладкими волосами, убитыми в кровь пальцами, говорящая при свете луны о красоте назуны. и это даже впечатляет — нито дрожит в ее руках как осиновый лист, изворачиваясь от слов о музыке, потому что в сердце холодный металл и умелые движения пальцев. простые движения повторяют на автомате — наклон подбородка, касание до губ, долгое любование, нежелание отдавать.       каблуки раздаются грохотом по сцене, глаза шу отливают красным, лопнувшие капилляры выглядят как конец света. нито назуна дрожит как беспомощный кролик, контрастируя с ицуки шу слишком сильно, потому что испытывает страх, сковывающий до основания мозга. но не уходит, одним лишь взглядом умоляя закончить репетицию. ей страшно — впервые не за себя, за ицуки, страшно, что облажается, подведет, навредит. это первый раз когда назуне хочется говорить, дав себе попытку стать сильнее.       нито подходит со спины, цепляется пальцами за черное платье, совершенно перестав бояться. потому что впервые ощущает спокойствие, исходящее от шу за несколько километров. ее опущенные плечи, сладко-жвачные волосы, запах сожженной бумаги — все это кажется далеким, запертым под железным замком. утыкается куда-то в спину, обвивает худыми руками хрупкую талию, смыкает замок из холодных пальцев.  — прости меня, ицуки. охрипший голос срывается на кашель, но это совершенно не важно, ведь у шу все еще теплые пальцы, не отбрасывающие назад. и  — я люблю тебя, назуна. больше не звучит как лишний элемент.