Кто встретит рассвет

      Манкустрап оглядел свое войско с огромной гордостью и нежностью. Победа над шайкой Макавити еще недавно казалась немыслимой – и все же они ее одержали, пусть немалой ценой. И трудно в такую фантастическую удачу поверить, но ни один из Джелли не погиб! Ран, порой достаточно серьезных, не избежал никто, но все живы. Они освободили Мистофелиса, они надолго покончили с постоянной многолетней угрозой, а еще…       Он невольно снова вернулся взглядом к Деметре. В ее глазах – усталых, родных, бесконечно любимых – не осталось и тени былой затравленности. Весь ее бок был в крови, дрожала пострадавшая от мышеловки лапа, но выглядела она умиротворенной, как никогда прежде. На него светло и открыто смотрела прежняя, не совершавшая роковых ошибок, не знавшая боли и жестокой обиды Деметра, которую он когда-то впервые увидел на бетонном бортике палисадника. Вот оно, это «еще». Они помогли ей уничтожить того Макавити, который долгие годы жил в ее голове, отравляя безумием. И Бомбалурина – вся в пыли и клочьях шерсти, с некрасиво обвисшим разорванным ухом, совсем не похожая на прежнюю блистательную сердцеедку – перехватила его взгляд и чуть заметно, но торжествующе кивнула. Да, она тоже поняла, что произошло в эту ночь с подругой.       - Зачем ты его остановил? – вполголоса поинтересовался Алонзо, одной короткой фразой разрушив все очарование момента.       Манкустрап покосился на него не без досады, хотя вопрос, конечно, был справедлив. Алонзо упрекнуть не в чем: он сражался не щадя себя, без тени страха бросался в схватку с самыми опасными противниками и всякий раз выходил победителем. Он отважен, силен и принципиален, как полагается одному из главных защитников племени. Но порой… слишком принципиален.       - Потому что я не хочу ничьей бессмысленной гибели, - проворчал он так же тихо.       Алонзо упрямо встопорщил усы.       - Почему бессмысленной? Он мог погибнуть как герой. Такая смерть смывает все проступки, это закон.       И опять он прав, чтоб его. Именно он прав, а не Манкустрап, вопреки всем правилам вмешавшийся в поединок и силой остановивший Мангоджерри возле открытого люка.       - Джелли остается Джелли, пока суд не приговорит иначе. Защитник обязан беречь жизнь каждого из Джелли. Это тоже закон, Алонзо. И знаешь что? Бывают такие моменты, когда можно просто помолчать. Это я тебе не как законоговоритель, как друг напоминаю.       Очень, конечно, грубо и беспомощно получилось. Но у Манкустрапа не было ни малейшего желания именно сейчас именно этому коту объяснять, что помимо закона есть и еще такая штука, как сочувствие. Вообще иррациональная, глупая и бессмысленная, если с точки зрения закона смотреть.       С точки зрения закона Деметра должна была навсегда исчезнуть из племени. Но никто не говорил о законе, когда Джелли нашли ее окровавленной и распластавшейся на тротуаре. Обмякшее в беспамятстве тело было отнесено на крыльцо ее дома быстро и так аккуратно, что ни единого следа от зубов на шкуре не осталось. И никто не говорил о законе, когда она, исхудавшая, хромая, растерянная, робко спустилась с кучи мусора и сказала, что хочет остаться с племенем. Ее простили и приняли.       Мангоджерри, конечно, наворотил куда больше, чем Деметра. На его счет Манкустрап иллюзий не строил никогда, как и насчет его сестрицы, но…       Но они – Джелли. И как объяснить Алонзо, такому правильному и хорошему, что готов сражаться за каждого из Джелли не по закону, а просто потому что иначе – никак? Бомбалурина понимает, понимает без слов. Понимает Деметра. А безгрешному – как объяснить?       А Мангоджерри между тем вставал. Кровавая лужа расползалась под ним, но он вставал, шатаясь на подкашивающихся лапах. Правая задняя была разодрана особенно страшно, сустав белел сквозь рваную рану. Но он был жив. А с каменного подоконника и лестницы, подобравшись и дыша через раз, напряженно смотрели уцелевшие бандиты.       Мангоджерри победил их вожака и имеет полное право занять его место. Именно этого они и ждут, именно это означает не только его шанс на спасение от суда Джелли, но и прекрасные перспективы на дальнейшем криминальном поприще. Хотя бы пара шагов к лестнице – никто не посмеет его сейчас удерживать – и преступному миру кошачьего Лондона явится новый король.       - Мисто, - сипло позвал он, шатнулся, выровнялся и попытался осмотреться, но кровь склеивала веки. – Мисто, ты где? Слушай, там на Свалке…       Он, похоже, вообще не понял, что от него чего-то ждут, и ждут затаив дыхание.       - Я ему все про Тизу рассказала! – звонко воскликнула Электра. – Ну, пока ты дрался, я подумала, время же уходит…       - Ты смотри-ка… - неопределенно, но жизнерадостно прокомментировал Рам Там Таггер.       И Манкустрап с огромным облегчением понял, что понимает сердцем закон Джелли не он один. * * *       - …А потом он просто подпрыгнул – и исчез, - тараторила Электра. - Так что, надо думать, он уже на Свалке. Хотела бы я так же, раз – и там…       - Ничего, добредем как-нибудь без магии, - улыбнулся Манкустрап.             Добредем, повторил про себя Мангоджерри. Непременно добредем. Вот еще бы в глазах не темнело… Голоса сливались в затихающий гул, и он с каким-то безразличием понял, что валится набок и ничего с этим поделать не может.       Но он не упал: чье-то крепкое плечо подперло его и подтолкнуло обратно, выравнивая. Сквозь мельтешащие в глазах темные пятна проступили очертания до боли знакомого профиля и сильной гибкой шеи. Бомбалурина вид имела непроницаемый, но страховала надежно. Так он впервые узнал, что удержать в сознании может не только боль или ярость, но и крайняя степень изумления.       - Кто встретил ночь на трех лапах, тот так ее и закончит, - пробормотал он, осторожно пытаясь сделать шаг вперед.       По-хорошему, всю дальнейшую дорогу одолеть получилось только благодаря Бомбалурине. Она шла рядом, ловко подставляя плечо, когда от боли и дурноты он начинал терять равновесие, тащила его за шиворот при переходе улиц и вовремя подтолкнула к цветочному магазину, возле которого стояли низкие вазоны, полные воды. Вода была несвежей, горьковатой и до одури пахла цветами, но для Джелли, у которых за всю долгую и тяжелую ночь капли во рту не было, стала настоящим спасением. Сгрудившись вокруг вазонов, они пили, пока в желудках оставалось место. После этого кошачий строй растянулся: самые здоровые, освежившись и набравшись сил, убежали далеко вперед. Город понемногу начинал просыпаться, кое-где уже заводили двигатели машины и собаки вытаскивали на прогулку своих позевывающих людей, в витринах и окнах вспыхивал свет. Мангоджерри оказался даже не последним в цепочке: холодная вода привела его в чувство, а тревога гнала вперед. Только бы Тиза была жива, только бы Мистофелис успел. Все остальное неважно. Пусть потом будет суд, пусть приговорят к смерти, - доковылять бы до сестры, обнять, почуять родной запах, вот и все. А если совсем уж повезет, увидеть Джемайму. Просто увидеть.       - Не рвись так, - строго сказала Бомбалурина, когда он, второпях споткнувшись, наступил на раненую лапу и зарычал от боли. Это были ее первые слова за всю дорогу. – Если свалишься, я тебя не донесу, великоват котеночек.        - Ты кого угодно… донесешь… хоть… корову…       Дыхание приходилось переводить после каждого слова, но он был рад нарушенному молчанию – и потому что разговор хоть сколько-то отвлекал от боли, и… и просто потому что непримиримая Бомба, кажется, смягчилась. Ни за что в жизни он бы не признался в этом вслух, но острое чувство одиночества, мучившее его вдали от сестры, приглушалось, отступало перед дружеской поддержкой.       - Что жаждет получить любая кошка? Путешествие в слой Хэвисайда и комплимент от Мангоджерри, - язвительно хмыкнула Бомбалурина. Вид у нее, однако, был польщенный.       Уже на Свалке он почувствовал, что и три уцелевшие лапы отказываются повиноваться. Голова не желала держаться прямо, и Бомбалурине приходилось все чаще вздергивать его за шиворот, чтобы он не пропахал носом землю. Глупо, конечно, - свалиться почти в нескольких шагах от цели, глупо и обидно, но он уже ничего не мог с собой поделать.       - Давай, давай, держись, – приговаривала она, в очередной раз подхватывая его в падении. Она тоже тяжело дышала и выглядела страшно уставшей, но почему-то никак не желала сдаваться. – Нос – единственное, что у тебя осталось целого, не надо разбивать его, пожалуйста! Один поворот – и мы на месте.       - Погоди…       Он все-таки сел – воздуха не хватало, от боли и слабости подкатывала тошнота. Цветочный привкус во рту становился все нестерпимей, он успел только отвернуться – и вся выпитая вода рванулась наружу. Да, Джерри, вот такой жалкой тряпкой ты еще сроду не бывал, подумал он, отчаянно кашляя и пытаясь все-таки удержаться вертикально.       - Все? – спокойно поинтересовалась Бомбалурина. Она смотрела на него невозмутимо, без тени презрения или брезгливости. – Отплевался? Тогда посиди смирно.       И быстро, ловко, в несколько движений вылизала его мокрую чумазую морду, словно мать, умывающая неловко макнувшегося в блюдце с молоком котенка. Он так опешил, что даже не сразу попытался отшатнуться.       - Смирно сиди, я сказала!       Жесткий шершавый язык без тени нежности, но тщательно прошелся по усам, нижней челюсти, зажмуренным векам и напоследок уже просто дружески лизнул между ушей.       - Вот теперь красавец.       Он осторожно приоткрыл глаза. Дурнота отступила, даже боль несколько притихла, осталось только полное ошеломление.       - Бомба, - выдохнул он, - ты чего? Ты меня ни с кем не спутала? Эй, привет, я Мангоджерри, которого ты мечтаешь увидеть порванным на лоскуты!       Бомбалурина фыркнула, но взгляд остался серьезным.       - Не спутала. Но ты отомстил. За меня, за Деметру, за всех, кого растоптал Макавити. Ты растоптал его самого, унизил так, что ему никогда не стать прежним. Он теперь просто старый кот, которого ты загнал в канализацию и пошел восвояси, даже не попытавшись захватить его место. Да, ты заслужил все, что заслужил. Но один друг у тебя теперь точно есть.        Не было у Мангоджерри в жизни такого, чтобы он забыл, как говорить. Сегодня вот впервые случилось. Впрочем, сегодня многое, слишком многое случилось впервые. Наверное, такое количество открытий и впечатлений сваливается на котенка, когда тот впервые открывает глаза, но в том возрасте он себя не помнил.       - Пойдем, - Бомбалурина и не ждала ответа. – Тиза ждет.       Как же он был ей благодарен за эту вот спокойную уверенность, что Тиза жива! Если бы не надежда скоро, совсем скоро увидеть сестру, он бы, наверное, уже не встал. Но откуда-то в израненном теле взялась еще толика сил, и он поднялся, и сделал шаг, другой, третий. Если выживу – притащу Бомбе цыпленка из лучшего ресторана, поклялся он про себя. Или свежего лосося, только-только разделанного на филе. Или и то, и другое.       Еще десять шагов. Пятнадцать. Двадцать. Неровная гряда мусора, за которой площадка для сборищ, все ближе. Еще двадцать шагов. Переползти через телевизор с выбитым экраном, не сдохнуть от боли при приземлении даже с такой смехотворной высоты. Сморгнуть плеснувшую в глаза тьму, обнаружить, что Бомба снова не подвела и удержала. Мысленно добавить к цыпленку и лососю фунт самой роскошной ветчины. Еще шаг, и еще, уже видно столпившихся в центре площадки кошек, вон мелькает черный хвост Мистофелиса, вон Таггер что-то возбужденно рассказывает Дьютерономи… Где Тиза? Где? Почему ее не видно? Сердце оборвалось и заколотилось с такой бешеной скоростью, что он снова вынужден был присесть. И Бомба, умница Бомба, поняла все без слов. Умчавшись вперед, она врезалась в толпу, расталкивая всех на своем пути, и он наконец увидел сестру.       Рамплтизер лежала в той же позе, что и при расставании – бессильно вытянувшись на боку. Она как будто стала еще меньше, чем всегда – маленькая, грязная, одинокая и…       …неподвижная.       Он с трудом вдохнул вдруг ставший очень липким и горьким воздух. Ну что ж, больше спешить некуда, и нет никакого смысла цепляться за ускользающее сознание. Да и за жизнь, в общем, тоже.       - Джерри, эй! Ты что удумал, сестру добить собрался? Даже не пытайся глаза закатывать!       Резкая встряска, отозвавшись новой волной боли во всем теле, выхватила его из обморока, куда он было соскользнул. Бомба, ну зачем? Уже ведь все равно…       Стоп. Что? Сестру… добить?!       - А ты куда? Да что же это такое! – раздался возмущенный голос Мистофелиса. И смеющийся – Манкустрапа:       - Это, Мисто, двойняшки. Если всем сказано собраться в одном месте, один обязательно не дойдет, а вторая уползет.       Мангоджерри уже сам потряс головой, пытаясь остановить хаотически скачущий и мельтешащий вокруг мир. Жива? Тиза жива? Ему померещилось?       - Бомба, - еле выговорил он, - отойди…       Рамплтизер ползла к нему – больше царапая когтями землю, чем продвигаясь вперед, но ползла, и столько отчаянья было в ее взгляде, что какая-то сила враз подхватила его и поставила на лапы. Он рванулся вперед, споткнулся, устоял, рванулся снова, успел увидеть, что ее раны больше не кровоточат, что она измучена, но не умирает, – и перед глазами все резко расплылось.       - Все в порядке, сестренка… мы теперь опять… совсем похожи…       Больше он ничего не смог сказать: горло сдавило, и вместо слов вырвался какой-то невнятный всхлип. Но слова и не были нужны.       Он не знал, сколько времени прошло, не слушал, о чем гудели голоса над его головой. Может быть, он плакал, уткнувшись в слипшуюся колючками шерсть Тизы, а может, это просто глаза резало от страшной усталости, - он уже плохо соображал, что происходит вокруг, что происходит с ним самим. Только лапы сестры, обхватившие его шею, стук ее сердца – вот все, что имело сейчас значение; все, что было его миром. Он не понял, когда покинула тело боль, уходя безвозвратно, не оставляя даже отголоска в перетруженных мускулах, когда заполнивший легкие запах крови сменился странной свежестью, словно Свалка вдруг превратилась в рощу весенних тополей, выпустивших первые листочки. Он очнулся только тогда, когда негромкий голос Дьютерономи позвал его по имени, и первым, что он увидел, была чистая, просто невозможно чистая Тиза, сиявшая пестротой своих полосок так, словно полгода прожила в доме у кошачьего парикмахера.       - Мисто, ты гений! – где-то совсем близко растроганно ахнула Бомбалурина. – Ухо! Ухо целое! А я уж думала, так и ходить мне с рваным!       Мангоджерри приподнялся, озираясь и ничего не понимая. Весенняя свежесть таяла в воздухе, быстро сменяясь обычными запахами Свалки, но он еще успел увидеть впитывающееся в землю голубовато-золотистое свечение. А может, оно просто тускнело в рассветном сумраке. В полном недоумении он перевел взгляд на патриарха.       - Ночь прошла, - сказал тот.       Какой же короткой оказалась эта ночь. Промелькнула и исчезла. Еще вчера вечером он почти обрадовался, когда понял, что скоро для него все закончится. Ему, сломленному собственным предательством, смерть казалась самым простым и очевидным выходом: немного боли – и ничего не будет. Ни угрызений совести, ни необходимости постоянно врать даже сестре, ни острой тоски о несбывшемся и несбыточном. Пару часов назад, вцепившись в горло Макавити, он был счастлив: тогда ему казалось, что за ним нет больше никаких долгов, кроме мести, и погибнуть с кровью врага на клыках – отличный финал.       А теперь… как же теперь хочется жить! Нет, долги не розданы, они только накопились этой ночью. Повиниться перед Джемаймой, отблагодарить Бомбу и Электру, хоть в малости искупить вину перед Мистофелисом, а еще – чепуха, конечно, но ведь обещал же – устроить одной забавной малявке увлекательную и безопасную прогулку по окрестным чердакам. И просто быть рядом с сестрой, чтобы она больше не терзалась страхом за него.       Как же хочется жить...       Тиза, родная моя, что же я наделал с тобой, с нами обоими!       Джемайма...       - Да, Старейший, - кивнул он, поднимаясь с земли. Устоять получилось с трудом, но только из-за усталости и потери крови: боль так и не вернулась, даже разодранная задняя лапа снова слушалась. Мистофелис воистину гений.       Все справедливо. Его не бросили подыхать, он получил то же магическое излечение, что и прочие участники похода: сегодня он это честно заслужил. Настало время отвечать за прежнее.