Тень

Bésame, bésame mucho, Como si fuera esta noche la última vez Bésame, bésame mucho, Que tengo miedo tenerte, perderte después. Quiero tenerte muy cerca Mírarme en tus ojos Verte junto a mí Piensa que tal vez mañana Yo ya estaré lejos Muy lejos de ti…*

      

Ты — обыкновенная царица, Мне пора, как прежде, возвращаться. Ну, а что в душе у нас у каждого творится — И проводникам не догадаться. Перед нами опять дорога От порога большого дня, И я приветствую в тебе Бога, отпускающего меня.

Олег Митяев

      

***

      Я смотрела на Майкла и удивлялась тому, насколько быстро он сбросил покрывало неловкости, которое накинуло на нас (на меня уж точно!) случившееся. Майкл гремел посудой, шуршал чайником, то и дело хлопал дверцей холодильника, доставая оттуда что-то. Забавно извинялся, когда обнаруживал, что что-то забыл подать, вскакивал и снова бежал к холодильнику. Но все его движения вовсе не казались суетливыми, напротив, несмотря на скорость, они были плавными, чёткими и продуманными. Он как будто танцевал, находил в том, что делал, удовольствие и успокоение. Ни одного лишнего, ненужного движения; ни одного лишнего, ненужного слова; ни одного лишнего, ненужного, смущающего взгляда. Наконец, он уселся напротив, придвинув ко мне ближе чашку с горячим какао, и положил рядом с моими пальцами звёздочку имбирного печенья.       Казалось, случившееся, которое до сих пор цепко держало меня в своих пальцах, на него почти не оказало никакого влияния. Он был ласков и разговорчив, вытягивая из меня слова, делясь своими, и совершенно не обращал внимания на моё явное нежелание говорить.       Ему удалось расшевелить меня. Несмотря на то, что время от времени я чувствовала злость и желание поскорее остаться в одиночестве, я всё равно сидела за столом и откликалась на его вопросы. Мало-помалу мы разговорились о том, о сём. И только тогда, спустя много минут, приглядевшись к нему, я заметила едва заметную испарину на его висках и у корней волос. В доме было не жарко, да и погода за стенами стояла прохладная для того времени. Я мысленно дала себе подзатыльник. Что из того, что нам видится или представляется, является действительным положением вещей? Кто-то из нас двоих должен был разрядить обстановку! Майкл выглядел спокойным и уверенным не потому, что был спокоен и уверен на самом деле, а потому, что у него не было выбора! Если бы не его усилия, я скорее всего спряталась бы в своей комнате и не выходила оттуда так долго насколько это было возможно. Всё объяснялось просто: мне было мучительно стыдно, как только во мне пробуждались воспоминания о произошедшем. Майкл же настойчивым дружелюбием рассеивал неизбежную в данном случае неловкость.       Внезапно я осознала, как ему было нелегко! Не столько потому, что случилось то, что случилось, — его поцелуй и прочее. А потому, что он явно не понимал причин моего поведения и, скорее всего, чувствовал себя виноватым. Всё это я увидела в единой вспышке, когда, наконец, перестала думать только о себе. Внутри меня заворочался и заскулил маленький пушистый зверёк, именуемый сердцем. И чем больше он шевелился, тем теплее и свободнее я себя ощущала. Для начала я пристыдила себя за эгоизм, а потом твёрдо решила поддерживать Майкла в его устремлениях. И во всё последующее в этот день время мне не в чем упрекнуть себя.       Впрочем, на первый взгляд, никаких особых усилий прикладывать не пришлось, поскольку была очевидна взаимная влюблённость и желание мирного и ласкового сосуществования. Однако каждым из нас руководила вовсе не та злобная и оголтелая влюблённость, которая заставляла вцепиться в предмет своей любви и тащить его в сторону, доступную каждому по отдельности, но влюблённость тихая, робкая, неуверенная. Мы оба напоминали людей, ищущих тропинку в непроходимом болоте. Роль проводника поочерёдно доставалась то мне, то ему.       То время вспоминается мне, как время удивительное, полное радостных и щемящих сердце открытий. Несмотря на то, что влюблённость, как я уже сказала, была очевидна, она всё же ещё не получила своего подтверждения в словах. Она не была проговорена, следовательно, ещё пока не получила статуса «существует». Она кокетливо мерцала, освещая тропинку, которая появлялась сразу же за воротами с большими чугунными буквами, гласящими «возможно». Тропинка вела в неведомые края, которые могли одинаково и расстелить под ногами ровный, мягкий ковёр полей и лугов с душистым разнотравьем, и разверзнуть под ногами пропасти невиданной глубины с острыми камнями на дне и отвесными непроходимыми склонами. Это заставляло исследователей двигаться попеременно то сторожко и неуверенно, то самонадеянно и безоглядно.              Всю вторую половину дня и весь вечер Майкл не отпускал меня, каждый раз выискивая темы для разговора, когда тот внезапно иссякал, словно ручеёк, пересыхающий под лучами солнца. На первый взгляд казалось, что это не стоило ему никаких трудов.       Мы беседовали на кухне за шоколадом, в библиотеке над листами с моими подсчётами, в парке под сенью пальм и на побережье под шёпот волн. Совершенно незаметно он вытянул из меня многое о моей жизни. Произошло это под влиянием искреннего интереса и дружелюбия, явного желания открыться в ответ и самому. И он открывался. Открывался со стороны не то, чтобы совсем неожиданной, однако и не очевидной.       Он рассказывал о своей семье с явной теплотой, несмотря на время от времени проскальзывающую горечь при упоминании тех или иных её представителей или событий. Он совершенно определённо был привязан и очень глубоко ко всем, о ком рассказывал. Даже к отцу, даже к Рэнди… В его словах не было той ненависти, которую так охотно приписывали ему, основываясь на его собственных публичных откровениях. Рядом со мной стоял, сидел, шёл взрослый и мудрый мужчина. Не умудрённый, а именно мудрый… На примере Майкла я могла понять разницу между этими словами.       Умудрённый человек учится на своих ошибках и остаётся верен своей неприязни, возникающей в момент неприятных происшествий, связанных с родными людьми, или даже вовсе не родными. Мудрый находит в себе силы простить и уйти от неприязни и ненависти. Источником этой мудрости являлось не бессилие, не бесхребетность и неумение отстаивать себя и свои интересы, а вселенское терпение и уверенность в том, что каждая молекула достойна того, чтобы её выслушали и отпустили лететь туда, куда ей заблагорассудится. При этом было совершенно очевидно, что многое из рассказываемого причиняло боль. Всё ещё причиняло…       Я находилась рядом с удивительным человеком: смелым и мудрым, несчастным и горюющим, счастливым и радостным — и всё это одновременно! Боюсь, что моё сердце слишком очевидно билось в моих взглядах, направленных в его сторону. Но тут уж я ничего не могла поделать! Моих сил едва хватало на то, чтобы говорить на отвлечённые вещи, не стараясь прикоснуться к нему хотя бы краешком одежды…       И в который уж раз я мечтала, чтобы мой собственный отец был настолько же внимательным и ласковым, и таким же умным, и жалела, что не насмелилась расспросить маму о нём, пока это было возможно. Чем дальше, тем всё больше и больше мои глаза наполнялись отражением Майкла, и с каждым мгновением всё очевиднее становилось и то, что в моей любви к нему очень много от чувств, которые могла бы испытывать маленькая девочка.       Наряду с чувственными, физическими желаниями, которые я терпела часто и с невероятной силой — желаниями, которые переживает невеста, я чувствовала себя и дочерью, которую ласково пе́стует первый в её жизни значимый мужчина — её отец. Старшинство Майкла неизбежно приводило к таким мыслям. Но это вовсе не отталкивало меня. Напротив, я чувствовала, что моя любовь становится глубже и основательнее, приобретая третье измерение в довесок к двум существующим. Она не только поднимала меня ввысь и, обнимая, разливалась вширь, но и влекла вглубь, раскрывая новые грани меня самой.       Время от времени я чувствовала себя маленькой девочкой, когда Майкл смотрел на меня ласково и немного снисходительно, посмеиваясь над каким-то из моих ответов. Время от времени я чувствовала себя взрослой и умудрённой жизнью женщиной, когда Майкл отворачивался или обращался к кому-то, кто останавливал ненадолго нашу беседу. В такие минуты я казалась себе матерью, готовой укрыть собой своё дитя и защитить его от любых напастей. И в то же время я была просто женщиной. Женщиной, чувствующей и желающей. И желающей порой настолько сильно, что дрожали руки и неконтролируемо учащалось дыхание, а глаза покрывала пелена. Однако ни одно из этих чувств не оценивалось мной, а просто фиксировалось и всё. И мы всё шли, и шли, и говорили, и говорили, а я всё надеялась, что это не закончится, а если и закончится, то нескоро. Но всему приходит конец.       Незаметно подступил вечер, и я замечала, что Майкл с каждой минутой выглядел всё более утомлённым. Уделяя мне внимание так долго, он явно истратил много сил и теперь нуждался в спасительном одиночестве. Но Майкл не уходил, не спешил прощаться, а у меня не хватало смелости (а может быть желания) прервать нашу вечернюю прогулку. И во мне рождалась робкая надежда на то, что, возможно, моё впечатление неверно.              Мы прошли под пальмами, спустились к заливу. Стояли бок о бок, наблюдая за набегавшей волной. Борясь с искушением взять его за руку, я сцепила пальцы за спиной. Он тут же засунул руки в карманы и двинулся следом за убегающей волной. Встретил её пинком, отпрыгнул, засмеявшись, когда она игриво лизнула мысок ботинка.       — Ну что, — обратился он ко мне, — тучка устала?       Я устала, но признать это не хотела.       — Устала, — ответил он сам себе, внимательно вглядевшись в моё лицо. — Пойдём?       Он направился к ступеням, ведущим на террасу и дальше — к парку. Мы пошли назад. Майкл шёл рядом, как и раньше тщательно следя за тем, чтобы не коснуться меня даже краешком одежды, но почему-то теперь это показалось мне ужасно обидным!       Он шёл, думая о чём-то своём, казалось, совершенно забыв о моём существовании. Всё волшебство минувшего дня растворилось в сумраке наступающей ночи. И здесь, в темноте, на меня снова накатила неловкость, которая, казалось бы, совершенно рассеялась раньше. Но она вновь соткалась из сумрака и мне показалось, что Майкл-страж, не допускавший её ко мне так долго, растворился в сумерках или ушёл так далеко, что стал неви́дим и неслы́шим.       Боясь упасть под гнётом неприятных мыслей, я заговорила. Сказала первые слова, которые пришли мне в голову:       — Вы всегда знали, что будете делать на сцене?       — Что?       Майкл обернулся и посмотрел на меня. Я не видела чётко выражения его лица, но мне показалось, что я вырвала его из каких-то, возможно, приятных мыслей. Он как будто с трудом пытался сосредоточиться и понять, что же я от него хочу, а возможно и вовсе удивился, что он не один.        Я пожалела о том, что открыла рот.       — О чём ты?       — О выступлениях, — нехотя повторила я.       — О каких выступлениях? — в его голосе едва заметно проступило нетерпение. И в этот момент я показалась самой себе маленькой назойливой мушкой, отвлекающей титана от важных размышлений.       Совершенно неверно оценив моё молчание, он слегка склонился ко мне и виновато вздохнул:       — Извини, я немного задумался и не услышал тебя. Что ты хочешь узнать?       — Да, собственно, ничего, что нельзя было бы отложить, — промямлила я.       — Нет уж, — Майкл решительно подхватил меня под локоть, а я машинально прижала его руку к себе, — едва ли не впервые за сегодняшний день ты меня о чём-то спрашиваешь. Я не могу упустить такой шанс. Ну?       Однако я мало что соображала, всем телом ощущая жар его руки своим боком. Я чувствовала, что его ладонь, не иначе, как в ответ на моё резкое движение, выскальзывает из-под моей руки, а меня охватывает чувство потери.       — Я спросила: вы всегда знаете, что будете делать на сцене, — с огромным трудом проглотив комок, застрявший в горле, повторила я свой вопрос.       — Ты о репетициях?.. Конечно. Есть сценарий… — он медленно двинулся по тропинке, продолжил словно самому себе: —…без него не соберёшь отдельные фрагменты. Да и потом, там такая суматоха царит, что впопыхах можно что-нибудь очень важное забыть, поэтому всё репетируется до последней мелочи, вплоть до того, где должен появляться костюмер и что он должен держать в руках. То же и для рабочих, которые готовят сцену к следующему номеру. Иначе волшебство не получится…       — Это понятно, но я спрашивала о… портном.       — О каком портном? — с недоумением спросил Майкл и остановился.       Что ж, нужно было выбираться из того нагромождения букв, которое я сотворила.       — Отдельные фрагменты концерта… они, словно разные детали платья. Нет портного — нет одежды. Я спрашивала про… вас.       — Про меня? — удивлённо переспросил он, повернулся и медленно двинулся дальше. Я поплелась следом.       — Разумеется, моё выступление тоже отрепетировано, — отстранённо, думая о чём-то, заметил он.       — Полностью?       — А ты упорная, — в голосе его прозвучала улыбка.       Он опять остановился и, глубоко вздохнув, посмотрел на небо:       — Ты хочешь знать, почему на моих концертах дежурили машины скорой помощи, — убеждённо проговорил он.       Майкл примолк, размышляя, и через минуту заговорил:       — Зрелище — это волшебство, волшебство очень тщательно подготовленное. Это так же верно, как то, что над нами звёздное небо. Но само собой разумеется, что волшебство складывается не только из механических частей. Оно создаётся самим ритмом, стуком сердец. Если удаётся поймать его, заставить сердца биться в унисон, вот тогда — да. В этот момент возможно всё, что угодно. Можно взлететь, можно умереть… что угодно. Все эти состояния объединяет одно — невероятное счастье!       Он говорил, а меня охватывало необъяснимое чувство, похожее на ликование. Чувство это было вызвано тем, что открывали звуки его голоса.       — Знаешь, шаман не всегда отслеживает или понимает сам свои действия и движения.       Майкл говорил и в голосе его всё больше и больше проступало воодушевление. Он говорил о том, во что верил горячо и искренне. И его вера придавала словам истинность, а голосу проникновенность и глубину:       — В такие моменты через него говорят боги… Они говорят с нами, понимаешь? — он резко обернулся, и я увидела, как сверкнули его глаза; его губы изогнула гримаса — то ли улыбка, то ли страх и брезгливость, — …и уже совершенно не важно, что конкретно делает шаман, какие движения использует для передачи информации, энергии. Она льётся сквозь него, поступает в мир, и люди неизбежно её чувствуют. Даже самые толстокожие.       Майкл глубоко вздохнул, словно пытался успокоить себя, свои мысли, которые я взъерошила вопросом. Он продолжил говорить, но уже гораздо спокойнее, так, словно немного стеснялся минувшего внезапного всплеска своих эмоций:       — Многие люди гораздо чувствительнее, чем они думают о себе сами. Вот и случается… амок. Для того и врачи. Мне не очень нравится вызывать истерики, но поделать я ничего не могу, потому что иногда сам погружаюсь в глубокий транс и сам себя не контролирую. Так бывает… Не часто, но бывает, — он помолчал немного и нехотя добавил: — Кроме того, некоторое время это было целью выступлений.       — Целью?!       — Ну, да. Концертная деятельность — это бизнес. И я обязан думать об увеличении доходов, — бесцветно пояснил он. — Поэтому я много и тщательно работал над впечатлением, которое произвожу на слушателей, предполагая, что каждый из них потенциальная реклама. Конечно, не только я об этом думал. Один я вряд ли добился бы того, что… чего добился в результате, — он хмыкнул и в голосе его проступил сарказм.       Словно стараясь рассеять неприятное впечатление, которое, вероятно, могло, по его мнению, возникнуть у меня после его слов, он тихо, как будто про себя, и виновато добавил:       — За мной стояло много людей, которым нужно было кормить свои семьи.       Я практически увидела, как он пожал плечами, словно испытывал неловкость за что-то. Некоторое время мы стояли молча: он смотрел на звёзды, я — изучала землю, скрывавшуюся от меня сумраком.       — Знаешь, в такие момент я был очень счастлив и не хотел возвращаться. Но каждый раз словно твёрдая рука выталкивала меня обратно и тогда… становилось как-то больно и горько, словно я терял что-то…       Он говорил тихо, как-то даже задумчиво. Стоял, засунув руки в карманы, и смотрел в небо. А голос его наливался знобкой силой и разливался широко, охватывая меня, осеняя брызгами слов. Я чувствовала себя Робинзоном, увидевшим вдруг берег после долгих мытарств по бескрайнему морю.       Майкл уже замолчал, а я всё никак не могла вздохнуть, словно боялась захлебнуться.       — Закрой рот, муха залетит, — оглянувшись на меня, тихо рассмеялся мой собеседник и предложил: — Посидим немного?       Мы прошли мимо хитро спрятанных в траве садовых светильников, слабо освещавших узенькую тропку, посыпанную мелким песком и ведущую в одну из двух беседок.       Теплая ночь время от времени волновала лёгким ветерком листву и плети плюща, увивавшего беседку полупрозрачным пологом. Неподалёку шуршали волны, набегавшие на песчаный берег. И ни звука больше… Не слышно было даже дыхания, хотя мы сидели близко, совсем рядом. Беседка была мала и узка и, очевидно, предназначалась для уединения влюблённых в отличии от другой, где всё было устроено для комфортного отдыха большой компании.       — Всё хорошо? — вкрадчиво спросил Майкл, мигом учуяв неловкое напряжение, скользнувшее по моему телу. Расстояние между нами было больше, чем было бы между любовниками, но всё же не на столько большим для людей чужих друг для друга.       Звук его голоса, тихий и переливчатый, доносился до меня словно бы издалека и сверху. Я не видела его, хотя темнота вокруг не была такой уж непроглядной. Однако я в тот момент могла только чувствовать большую глыбу рядом с собой. Каменную стену, опору и основание, то, к чему я могла притулиться, обо что могла опереться и отдохнуть. Отсюда, из этой минуты, день казался невероятно длинным и наполненным событиями, которые требовали внимания и осмысления, но сейчас у меня не получалось думать — глаза слипались от усталости, от оглушительных впечатлений, подаренных минувшими часами.       Огоньки, мерцавшие вдоль тропинки, сливались в моих глазах в светлую дорожку, ведущую вперёд к яркому пятну — воде залива, которая подсвечивалась неяркими лучами поднимавшейся молодой луны. Луны пока не было видно, но её слабый свет ложился бликами и отражался от мелкой ряби на поверхности воды. А дальше яркой дорожкой светились огни моста. Оттуда доносился едва слышный шум редких машин. Просторы залива вольно раскинулись предо мной, завлекая своей мягкостью, и мне захотелось пробежаться по ним, почувствовать босыми ногами тёплую влагу, вдохнуть полной грудью солёный воздух. Чувство невероятного счастья охватило меня, и я старалась продлить его внутри себя, задержать как можно дольше и рассердилась, когда услышала странный звук — звук похожий на тихий смех. Он вплёлся в мои переживания, провожая слова, смысл которых до меня не сразу дошёл. Я внезапно открыла глаза и обнаружила, что сижу, прислонившись виском к плечу Майкла, а он что-то говорит.       — И… извините…       — С добрым утром, тучка, — усмехнулся Майкл. — Хотя, какое уж тут утро!       Он осторожно завладел моей рукой и аккуратно сжал её. Тёплое мерцающее чувство зародилось во мне от этих прикосновений. Они были робкими и несмелыми, похожими на касания совсем ещё юных людей. Людей, которые ещё не знали, какая дорога ждёт их впереди, и с жадным любопытством пытались преодолеть этот необходимый промежуток отношений, чтобы скорее познать то, что будет дальше. В нашем случае всё было несколько иначе. Зная, что ждёт впереди, каждый из нас не торопился, желая сберечь сиюминутные ощущения и переживания, не торопясь мы проживали этот момент тихо, не спеша, и чувствовали невероятное счастье в том, что могли сидеть вот так — просто держась за руки.       И почему секс считается вершиной взаимоотношений любовников? Это всего лишь подвал. Подвал тёмный и сырой, скрывающий нутро своё за пеленой паутины страсти, которая часто вызывает удушье. Обычное поглаживание рук может вызвать прилив чувственного наслаждения, которое приведёт к тому же самому результату. Важно — кто и как, и совсем не важно — какой частью тела.       — И вы больше не хотите пережить это чувство? — спросила я, стараясь дышать ровно, чтобы не выдать волнения, которое вызывали его поглаживания.       — Какое?       Голос Майкла звучал тихо, волновался, как вода под слабым ветром, и в нём проступало нечто, что я сразу не могла определить. Он словно звал меня, но звал тихо. Звал едва слышно, однако упорно и настойчиво, ничего не обещая и со всем соглашаясь. С таким ухаживанием я столкнулась впервые. Я была растеряна и обескуражена. Майкл, словно темнота к вечеру, наступал со всех сторон, но не проникал внутрь, а, огибая, шёл дальше; манил за собой тайной надеждой, неясным обещанием, звал к границе, от которой, в свою очередь, наступал ослепительный свет. И было ясно, что проводником он станет превосходным, но обживаться в новых условиях я буду вынуждена самостоятельно.       Морозная волна прошла по моему телу от макушки до пяток, и мне захотелось встряхнуться, как мокрому псу после купания в речке. И всё это прежде, чем я смогла ответить на его вопрос, ответить сбивчиво, хорошенько не понимая, что говорю сейчас, и не помня, о чём спрашивала раньше:       — … от концертов.       — Нет, — прозвучало безразлично.       — Почему?       — У меня другие цели, — огорошил Майкл ответом.       Я словно проснулась и осторожно высвободила руку. До меня долетел едва слышный выдох. Мне показалось, что я чем-то разочаровала его.       Майкл откинулся на спинку и шумно втянул воздух:       — Тебе здесь нравится? — спросил он буднично.       В очередной раз я поразилась его стремительности: тому, насколько быстро он перескакивал с эмоции на эмоцию, с какой скоростью брал себя в руки, если чувствовал, что волнение поглощало его внезапно и мешало ему. Он хотел передать мне нечто на эмоциональном уровне и почувствовал, что это ему не удаётся. Майкл отвернулся от мнимой неудачи и, засучив рукава, направился к цели в обход. Да, он был невероятно упрям в стремлении достигнуть определённой цели и добивался почти всего, чего хотел, тем более что препятствий реальных с моей стороны не возникало. Препятствия были воображаемые, диктовались свойствами его характера, переживаниями и пережитыми жизненными ситуациями.       — Да, — этот коротенький ответ прозвучал как-то робко и неуверенно.       — Тебе здесь не нравится?       В голосе Майкла не было удивления, он просто констатировал факт.       — Нравится, — я попыталась поправить положение.       — Я так понимаю, что для тебя это не дом. Это место, где ты всегда на работе.       — У меня есть часы отдыха, — поспешила я исправить впечатление.       Майкл хмыкнул:       — Ну, да, есть. Я часто думаю, что испытывают люди, которые вынуждены совмещать место отдыха с местом работы. Я говорю в данном случае об обслуге. О Саре, о Диего… Я не могу представить себе их ощущений. Видишь ли, я часто ночевал в студии, но всё же это совсем не то. Я находился там вынужденно, поскольку нужно было завершить некий рабочий этап, после которого наступит отдых. И отдых будет связан с каким-то другим местом. Я куда-то уеду, где мало что будет напоминать мне о работе. Если только я не пойду в свою домашнюю студию. А они куда бы не пошли — всегда на работе. Собственно, даже в так называемой своей комнате они всё равно остаются на работе, поскольку эта комната принадлежит не им. Ведь покидая, к примеру, офис, человек возвращается к себе домой. И не важно приобретён ли этот дом, квартира, или он вносит арендную плату. Это место — его. В нашем случае — это не так. Собственно, и для меня этот дом — не мой, но я всё же в гостях, а не на работе.       У меня перехватило дыхание от изумления — Майкл говорил так, теми же словами, которыми много раз я описывала себе свои чувства в темноте ночи. Давно. Тогда я ещё не представляла, как буду любить всякое место, где только не решит поселиться альфа и омега моей жизни. Для меня перестало существовать слово «дом», обозначающее какое-то определённое место. Теперь дом был всюду, где был он, Майкл. Погрузившись в размышления, я выпустила из рук нить беседы, и вопрос Майкла застал меня врасплох.       — Ты бы не хотела переехать?       — Куда?       — Куда-нибудь, где не так жарко…       Признаюсь, в первый момент я решила, что он собирается уволить всех нас и куда-то уехать. Я испугалась, забыв обо всём, что произошло в течении сегодняшнего дня. Я решила, что мне всё привиделось — никакой любви не было, а было лишь физическое влечение. Не получив удовлетворения, оно двинуло мысли своего носителя в определённом направлении.       — Нет, не хотела бы, — промямлила я.       Майкл вдруг рассмеялся, и я не могла сообразить, что именно вызвало его смех. Смех звучал ласково. Это было вовсе не сердитое хмыканье, до которого Майкл был большим мастером и охотником. Наклонившись ближе ко мне, он насмешливо проговорил:       — Пойдём, тучке пора отдыхать. Завтра у неё много дел — земля высохнет без воды.       Схватив за руку, он потянул меня прочь из беседки и, не выпуская её, тянул вплоть до дверей дома. На пороге он отпустил мою ладонь только для того, чтобы с шутливым поклоном распахнуть двери:       — Прошу!       Майкл проводил меня до лестницы. В то мгновение, когда я поворачивалась, чтобы поднять ногу на ступеньку, мне показалось, что он едва слышно выдохнул и расслабился.       Засунув руки в карманы, наблюдал, как я поднимаюсь по лестнице. Поднявшись до второго этажа, я обернулась. Я просто не в силах была терпеть его обжигающий взгляд своей спиной! И тут он игриво чмокнул воздух, словно посылал мне воздушный поцелуй, и широко улыбнулся в ответ на мой вдох:       — Сладких снов, — проговорил Майкл мне в спину.