8 months later
Zayn — Entertainer
К тому моменту, когда Юкхэй открывает входную дверь, Чону уже успевает слопать четверть сковородки удона и курицы. Если быть честным, то он не особо то и старался дождаться Лукаса, потому что, судя по его взволнованному перепачканному соусом лицу и двум кунжутным семечкам, прилипшим к подбородку — парень сегодня был голоден как никогда. Чону вскочил со стула, вытягивая из тумбы рядом глубокую миску, чтобы отложить младшему лапшу, но тот его осадил на место одним жестом, и они очень аристократично продолжили уничтожать еду прямо из сковороды. Мытье посуды хобби не назовешь, а значит незачем усложнять себе жизнь. — Всё в порядке в клубе? — Лукас пальцем убирает с чужого подбородка кунжут и, раз уж подвернулась такая возможность, мимолетно чмокает парня в губы. — Да, я поговорил сегодня с Мингю. Мы решили сменить администратора, потому что дальше в условиях его постоянного воровства и обмана работать невозможно. Он таскал бутылки самого дорогого виски из бара к себе домой, — Чону аккуратно отодвинул от себя сковородку, чтобы Юкхэю было удобнее есть. Он поднялся с места, потягивая мышцы и продолжая изливать свои насущные рабочие неурядицы, — этот виски мы должны предлагать только самым важным гостям. Он отлил миллилитров двести из полуторалитровой бутылки, разбавлял его и приносил, когда я просил. — А гости замечали? — Этот индюк им приносил его тогда, когда те были уже пьяными. Да он и прислуживать умеет, так что претензий не было. — Кореец убирает свои палочки в раковину, ополаскивая, и встает за чужую спину, накрывая широкие плечи Юкхэя аккуратными пальцами и мягко массируя. Младший, как кот льнет на движения, но всё никак не может определиться, что ему сейчас интереснее — удон с овощами и курицей или ласки парня, — на таких условиях его даже оставить можно было бы, чисто из-за того, что он в какой-то мере экономил запасы. Но сэкономленная часть то шла к нему домой, а не обратно в бар клуба. — Ты выглядел очень горячо, когда увольнял его? — Лукас медленно прокручивается на месте, разворачиваясь к Чону лицом и облизывая губы, — я прямо представляю твой властный голос, отчитывающий и- — Примерно так же, как я кричу на тебя за разбросанные носки. Юкхэй разочарованно выдохнул, разворачиваясь обратно и теперь уже полностью посвящая себя ужину: — Понял, принял, обработал. Вот уже более полугода Чону работает на правах владельца в клубе Юты, руководя всеми сферами, на которые он только способен. Официально, согласно бумагам, клуб передан Юкхэю, но тот фигурирует в нем исключительно как представительный орган. Появляется раз в месяц, чтобы помахать белой перчаткой, как королева Англии, и смывается за пределы досягаемости. В принципе парню даже нравится. Чону чувствует себя высшей инстанцией, при этом занимаясь тем, на что способен — он разгребает документацию, прорабатывает поставки, организовывает работу клуба, как соединяющее звено, самостоятельно решая, отчитать сегодня бармена за слишком дорогие закупки или проверить записи с видеокамер, чтобы убедиться, что восемь разбитых бутылок были действительно разбиты, а не спрятаны в тень чьих-то курток, сумок и коробок. Парня очень тепло приняли в коллективе, но никто в друзья не набивается — всё на очень уважительном отношении, тут никого уже не удивляет, что начальство младше штатных работников. — Ты не замерз? — спрашивает Чону, когда парни уже падают в кровать после душа. Кровать, кстати, стала заметно шире. Юкхэй, в то незапамятное время, когда умоляющим тоном просил парня позволить переночевать у себя, в конце концов, добился своего и полноценно освоился в чужой небольшой квартирке. Для Чону это произошло настолько незаметно, что он только пару месяцев назад предложил парню тоже начать платить за коммунальные услуги и съем. Просто вещи Лукаса захватывали квартиру такими ничтожными шагами, что его даже нельзя было в этом упрекнуть. Сначала пришлось выделить ему полку в ванной, потом в шкафу в спальне, потом холодильник уже стал заполняться не только продуктами, но и большими банками протеиновых смесей. Недавно Юкхэй притащил домой коробку с деталями для турника и, даже не спросив мнения Чону, закрепил его на стене в гостиной. — Нет, а ты? — Лукас ерзает в кровати, по своей дурацкой привычке снова меняя сторону подушки. Это словно уже стало каким-то механизированным действием — парень чувствует острую необходимость приложиться ухом к прохладной части. — Немного, — старший показательно дует губы, обнимает себя за плечи, и Юкхэй всё понимает. Он подползает к парню ближе, прижимая его к своей груди и оплетая руками, как щупальцами. Лукас зарывается носом в чужую отросшую натуральную шевелюру, снова чувствует нотки своего карамельного шампуня, но уже не жалуется на то, что старший окончательно перешел на его бутыльки. Не в его положении. — Я прошу тебя, надень хотя бы трусы, мне некомфортно вот так вот лежать в твоих руках, когда он упирается в мою спину. — Чону откидывает голову на крепкое плечо китайца, заглядывая в его лицо и отправляя умоляющие импульсы. Юкхэй на чужие слова лишь смеется, сжимая руки крепче и растягивая уголки губ в мягкой улыбке. — Если ты не в курсе, у тебя тоже такая штука есть. — Я же в тебя ею не тыкаю. — Я тоже пока что. Я тыкаю в тебя этой штукой три раза в неделю по нечетным дням, а сегодня четверг. — Боже, Лукас, я не об этом! — Чону вскидывает руки, ерзая ещё сильнее. — Выпусти меня, я буду согреваться свитером. — Чем больше ты ерзаешь, тем больше нам троим создаешь проблем. — Я смотрю, он у тебя уже своей жизнью живет. Парень безысходно расслабляется, проворачиваясь в объятьях и утыкаясь носом Лукасу в шею. Он сначала даже пытается играть в недовольство, но в итоге настолько уплывает в мыслях, что через минут десять уже просто ковыряет ноготком чужое адамово яблоко, оставляя на горячей смуглой коже короткие поцелуи. Очерчивает две любимые родинки, которые бледными пятнышками дублируются чуть ниже. Он как-то хотел дать им имена, как звездам, но всё никак не собрался с мыслями. — Я отправил тебе на телефон адрес, ты получил? Чону с каждой секундой всё больше жалеет, что пару минут назад возникал из-за чужого члена, упирающегося в поясницу. Сейчас, достаточно наблуждав пальцами по крепким плечам, слышать низкий, размякший голос Юкхэя, пока тот проваливается в сон, — для его собственного члена испытание не легче. Ким вздрагивает, когда Лукас свои пальцы переводит с его позвоночника на макушку, и сначала даже думает сделать вид, что уже уснул. — Детка. Парень нехотя проворачивается в хватке, вытягиваясь за телефоном, и почти сразу ныряет обратно в свое личное китайское одеяло. Он медленно листает меню, заходит в чаты и находит новое, присланное сегодня утром сообщение в избранном, ещё не помеченное как прочитанное. — Что за адрес? — парень разглядывает буквы, номер дома и вопросительно смотрит снизу вверх на Юкхэя. — Мне нужно, чтобы ты завтра туда пришел в одиннадцать вечера, — младший практически зевает, но говорит достаточно серьёзно. Чону даже позволяет себе заранее расстроиться, будто что-то плохое случилось или случится. — У тебя там съемки? — На месте узнаешь, — заключает Лукас и окончательно отключается, предварительно подхватив Чону за подбородок и мягко поцеловав. Он, конечно, имеет на это полное право. Работает Юкхэй в последнее время непозволительно много. Чону бы и рад даже обратиться к менеджеру, по старой дружбе, чтобы уточнить, что там за проекты сейчас намечаются, и почему Лукаса таскают по кастингам до его изнеможения и отсутствия сил лишний раз даже на комедийный двухчасовой фильм, но его увольнение сфабриковано как «расхождение характеров ассистента с моделью, препятствующее дальнейшей плодотворной совместной работе». Бывает, парни прыгают на диван, обкладываясь пледом, пачками каких-то низкокалорийных странных снэков и пытаются провести наедине немногочисленные свободные часы. Но по итогу либо Лукас остается дома один, из-за того, что в клубе случается форс-мажор, и Чону в срочном порядке, как большой босс, едет разбираться с проблемами, либо младший теряет энтузиазм ещё на заставке и засыпает в чужих руках, тяжестью тела не дав даже шанса уменьшить звук. Чувства — это гораздо сложнее, чем временами краснеющие щеки и желание оставить след своих губ на чужих. Чувства имеют свойство меняться, вспыхивать яркими белесыми пятнами и потухать, как граница между морем и небом по ночам. Очень просто делать вид, что вы — парочка. Просто обниматься при встрече, держаться за ручки, если ты семнадцатилетняя школьница, а твой новоиспеченный бойфренд — вылезший с обложки дорамы старшеклассник-спортсмен. Можно на зависть всем петлять парочкой по городским паркам, мазать друг другу нос мороженым и глупо хихикать. Чону очень любит смотреть на то, как спит Юкхэй, но в такие моменты он чувствует себя немного обреченным и одиноким. Их чувства заперты внутри этой квартиры. Будто в мире есть всего пару мест, где они могут пофлиртовать друг с другом, и они все вмещаются в пару метров между прихожей и кухней. Чону иногда думает, что они поторопились, что этот переезд превратил их расцветающие отношения в пятнадцатилетний брак. Иногда, засыпая на дубовом столе в своем кабинете, он думает только о том, что оказался на этом месте благодаря Юкхэю. Вся его жизнь, смысл его существования плавно закрылись в клетке, и он внутри как пересмешник. Ничем не отличается от других птиц, но чем-то всё же зацепил хозяина, и теперь жертвует для того каждой крупицей жизни, отплачивая. Чону уволился, чтобы слухи не накрыли колпаком карьеру Юкхэя. Чону устроился руководителем в клуб, чтобы поддержать в трудную минуту лучшего друга Юкхэя. Чону на работе думает о Юкхэе, с Юкхэем — о работе. На следующий день ничего не меняется. К заботам добавляется новая заявка на проведение серьёзного мероприятия, назначение времени, всякого рода выискивания перед важными людьми, и совсем немного — переживания о грядущем вечере. Чону даже проливает на себя стакан воды, который каким-то случайным образом оказался в его руке. Простодушный парень, который подменяет диджея, заботливо интересуется, все ли в порядке. Может, Лукас собирается бросить его? Время на часах движется со скоростью, кажется, ниже обычной. Вселенная замедляется, входит в спячку, чтобы к одиннадцати вечера у Чону все нервы окончательно лопнули, и он ушел с работы седым. Юкхэй, наверное, на часы даже не смотрит, его жизнь расписана по секундам — времени на собственные мысли практически нет. Съемки для косметического бренда с эгье и указательным пальцем, направленным на какую-то дорогую пачку патчей от недавно открывшейся фирмы жены министра. Примерка для предстоящего показа. Два кастинга. Обед. Тренировка в бассейне. Тренировка по боксу. Перекус. Пара фотографий для постов в социальные сети, которые проработаны буквально до миллиметра, чтобы спонсоры были довольны. Куда в это расписание втиснуть мысли о собственном партнере? Чону уходит с рабочего места приблизительно в восемь вечера, он обычно почти никогда не остается в клубе на ночь, потому что предпочитает работать днем и не выносит этот накаленный давящий басами шум. Парень сразу едет домой, от волнения даже не заглядывает в холодильник и решает занять руки чем-то на пару часов, чтобы в десять начать собираться. Он умудряется залезть на турник, провисеть на перекладине минуту, а потом сразу спрыгивает, морской звездой прилипая к полу. Таксист приезжает очень быстро, и Чону даже чувствует себя немного жалким, когда просит того не торопиться, ибо итак понятно — он подъедет к месту раньше положенного времени. Мужчина немного хмурится, но вскоре радостно принимает чужое желание и заезжает куда-то в бистро с автомобильной точкой выдачи, чтобы прихватить себе кофе. Он немного неловко извиняется и говорит, что будет работать всю оставшуюся ночь, а клиентов в центре обычно так много, что времени на энергетик или стаканчик кофе даже не остается. Чону мило улыбается, кивая. Перед дверьми здания он все равно оказывается за десять минут до того, как планировал заходить. Холодный воздух широкими волнами нападает на него и играется с мягкими волосами. Парень немного ежится, оглядывая двухэтажное заведение, которое оказывается выставочным павильоном. На стене справа висит огромное объявление о возможности выкупить эту землю или снять этаж в аренду — полотно целиком закрывает окно, видимо, район не очень проходной, и выручки у владельцев нет. Сзади шумит дорога, широкая улица разделяет четные и нечетные дома, Чону ещё раз перепроверяет адрес, перед тем, как отпустить водителя. Справа работает какой-то небольшой кинотеатр, слева — такое же пустое здание, но уже без объявления об аренде. Ким переминается с ноги на ногу, думая о том, какой же он придурок. Вырядился так, словно собрался в дорогущий ресторан — он даже на свадьбах никогда так не выглядел. Натянул самые некомфортные ботинки, которые не смог разносить за два года, но выкинуть тоже не может из-за того, что жаба душит. Оделся в обтягивающую одежду, под пальто накинул на плечи шелковую рубашку. Если его бросят сегодня — так ему и надо. Чону делает пару шагов вперед, думая о том, что в такое место можно позвать, только если тебе нужна помощь в перетаскивании коробок или покраске стен. Он надавливает на тяжелую дверную ручку, игнорируя наклеенные на стену рядом выцветшие объявление о старых выставках, прошедших несколько лет назад. Парень оказывается внутри широкого коридора с винтовой лестницей вдали и жужжащей мухой под потолком. Рядом на стульчике за доисторической тумбой сидит мужчина-консьерж. — Добрый вечер, — Ким сначала кивает из приличия, а потом решает, что отсюда надо смываться. Без разницы куда, он сейчас готов даже проплатить всю ночь тому таксисту, чтобы колесить с ним по городу и тестировать везде кофе на вынос, — я, наверное, ошибся адресом. — Я слышу эту фразу каждый раз, — бодро выдает мужчина, поправляя очки на переносице, — скорее всего да, ты ошибся, но это только если тебя зовут не Ким Чону. По немного испуганному и смущенному лицу парня всё стало понятно — консьерж медленно поднялся со своего места, подошел ближе и указал своей рукой на винтовую лестницу. Чисто технически он мог сделать это и сидя, но его походка настолько испугала бедного Чону, что антураж можно считать оправданным. — Поднимайся, — сказал он, и Ким уже не смог сказать, что что-то перепутал. Ему было немного жутко, хотелось сбежать из этого чувства холода и сырости. Такое ощущение, что все здания, которые обустраивают как места для демонстрации или проработки творений изобразительного искусства, специально забрасывают на этапе отделочных работ, чтобы жуткость обстановки впечатляла голодных зрителей до гусиной кожи и желания больше не иметь ничего общего с искусством. Чону любит искусство, но здесь пахнет скорее его прикрытой, недоступной частью, словно выставочный центр для скульптур, которые списали и не пропустили к основной части инсталляций. Парень медленно одолевает ступеньки, оказываясь на втором этаже и вздрагивая от шипящих ламп. Перед ним открывается целый выставочный этаж, который привычно разделяет небольшие кучки экспонатов тонким гипсокартоном и скрипом покрытия под ногами. — Лу? — Чону, прижимая ближе к себе телефон, оглядывается, не понимая, почему внутри так тихо. Это не похоже на съемки или какой-то рабочий момент из графика Юкхэя, потому как рядом со зданием не было даже намека на припаркованные машины. Парень обошел первую стену с пустой стойкой — в такие белые рамки обычно вставляют краткое вступление, что-то вроде аннотации к книге, только это тизер всей выставки. Их никто не читает, но отсутствие таких листков все равно ощутимо. Чону вздрагивает. С четырех окружающих его стен на него смотрит он сам. Большие полотна с его собственным лицом заставляют распахнуть губы и взволнованно застрять на месте. Все кадры практически одинаковые, меняются только мимические детали, вроде улыбки и бликов в глазах. Он помнит эту фотосессию. Тяжелая байкерская куртка едва держится на худых плечах, в глазах жуткое волнение — Чону вглядывается в свое лицо и даже жалеет себя прежнего. Всем вокруг, наверное, было видно то напряжение, что сковывало движения и заставляло вжимать шею в плечи. На него смотрит маленький мальчик, который получил возможность на час пожить своей мечтой, но все равно струсил. Фотосессия, которая выкроила пару часов из расписания, но оставила отпечаток наверняка на всю жизнь. Ким дышит, с какой-то колкостью отторгая воздух ребрами. Он смущенно смотрит на свои фотографии и хочет их отсюда снять. Вдруг кто-то увидит, вдруг кто-то посмеется. Чону даже правда порывается стащить распечатанные хосты со стен, но видит, что те закреплены плотной леской. Он взволнованно медленно передвигает ноги, двигаясь дальше. Становится как-то некомфортно от одной только мысли, что тому мужчине на входе приходилось залезать на стремянку, чтобы подвесить эти кадры. Он наверное злорадствует и считает парня жалким. Следующий сектор отличается лишь планировкой кадра. Все тот же образ, только тут Чону уже сидит, вытягивая вперед ноги и облизывая искусанные губы. Настоящий Ким невольно сглатывает, чувствуя, будто сходит с ума. Он сгибается немного в спине, делает пару шагов к кадру, который максимально заинтересовал, и пальцами пробегается по плотному полотну, словно не веря в происходящее. Пару раз наклоняет голову в другую сторону, смотрит под новым градусом — это фотография ему правда нравится, но Чону на ней — совсем не Чону. Есть в том парне, что-то демонически привлекательное, но за внешностью совсем нет той трепетной начинки из смущения, граничащего со страхом, и призрачной веры в чудеса. Ким отходит обратно, зажмуриваясь и повторно оглядываясь. Рядом всё ещё никого. Ему кажется, что тут до неприличия тихо, не слышно чужого дыхания, скрипа воздуха или хотя бы гула широкой дороги за окном. Он словно на своих же похоронах. Парень проходит так ещё три зала, пока не натыкается на смену кадров. Новые фотографии гораздо хуже качеством, очевидно, сделаны они уже не на профессиональное оборудование. Вот тут Чону смеется, как он обычно это делает, откидывая голову назад и заливаясь каким-то лошадиным гоготом. Вот тут он задумчиво стоит перед кассой в пекарне, потому что не может выбрать между маффином с изюмом и маффином без изюма. Его брови соединены так, словно в голове происходит анализ макроэкономики. На следующей фотографии парень спит, пуская слюни на наволочку, потому что снова случайно столкнул ночью на пол подушку. Тут у него «вермишелина торчит из носа, детка, не двигайся, мне необходима такая фотка в галерее». Чону смотрит на всё это, и его нижняя губа начинает дрожать. Он как-то чаще вздыхает, поднимая глаза к потолку без причины. Эти фотографии нравятся ему куда больше. Да, они не очень удачные, где-то смазанные, но самое замечательное в них это то, что они сделаны исподтишка. Ким выдыхает в пол, прибавляя шаг и минуя новый поворот. Их первое селфи с Лукасом. Самая ужасная фотография, которая только есть во вселенной, сказал тогда Юкхэй, глядя на экран телефона. Они сфотографировались утром после совместной попойки на новый год, оба опухшие, немного прибитые похмельем к кровати. Чону не выдерживает и прыскает в кулак, параллельно чувствуя какую-то набегающую на глаза тяжесть. В новогоднюю ночь Лукас притащил домой курицу, которую отправила ему тетушка, живущая в Сеуле. Он тогда был жутко довольным тем, что вспомнил о ней спустя двое суток, и взволнованно добавил, что у его тетушки есть свой фирменный рецепт, который заставлял всех соседок грызть локти. Чону охотно поверил, радуясь тому, что ему не придется готовить, и сказал, что для полного счастья осталось только достать пару бутылок шампанского и крабовые палочки. Они тогда успели только десять минут простоять на балконе, наблюдая за салютами и целуясь, прежде чем желудки дали о себе знать. Локти никто не грыз — Чону только укусил младшего в плечо за то, что тот не сказал, что курица до появления на столе двое суток каталась в багажнике их водителя. Новогодняя ночь оказалась успешной по всем фронтам, и парни пропустили наступление полуночи, по очереди занимая туалет и переживая об иссякающих запасах туалетной бумаги. — Я тогда соврал, — Чону вздрагивает, оборачиваясь на любимый голос и сталкиваясь со спокойным умиротворенным выражением лица Юкхэя. Он делает ещё пару вздохов, приходя в себя, и бегает взглядом от холста на стене к парню и обратно, вопросительно нахмуривая брови. — На самом деле это лучшая фотография во вселенной. Лукас медленно подходит к Чону, оставляя между ними метр. Не давит. В книгах любовь всегда такая красивая. Она накрывает приятным волнением, словно девушку, которая привычно ездит по балам, но впервые встречает там нового кавалера из Лондона. Словно школьника, который неожиданно понимает, что его чувства к лучшему другу — совсем не платонические. Любовь всегда делает людей другими, превращает их в эгоистичных детей, кидает то в нездоровую эйфорию, то в лихорадку. Любовь — сродни болезни, люди её романтизируют, кто-то иронично подмечает выученное число из всемирного медицинского реестра, кто-то табуирует, навсегда вычеркивая из своей жизни. Но любовь на деле никак не проникает во внутренности своих жертв. Это люди сами меняются, играясь с ею, перекидывая солнечными зайчиками с правой руки на левую, заводят за спину, выкручивают — они стискивают свои чувства до болезненного иссыхания или делают их центром вселенной, с непритворным удовольствием заново обучаясь дышать, говорить и стоять на ногах. Кто-то играется с чужими чувствами, кто-то становится жертвой таких игр. Кто-то вдохновлённо пишет портреты, кто-то рисует разве что лезвиями по запястьям. Чону на фотографиях в первом зале — одинокий Чону, ищущий себя, ковыряющий мечту. Чону на этом снимке — счастливый даже без улыбки, светящийся жизнью и любимый. Они смотрят друг на друга. Оба в глаза. Оба как-то трепетно, будто видятся впервые после недопустимо долгой разлуки. Так и есть. — Я объездил весь мир, но все равно вернулся к тебе, — с улыбкой. Глаза Чону наполняются как прозрачные сосуды, в них застывают слезы, в них отражается ужасное освещение старого зала, перекрытые в десять слоев пыльные белые стенки и прямой вытянутый силуэт. Губы Юкхэя всегда казались парню искусством, его руки чем-то сродни работ Мирона, а глаза — вдохновением для «Дамы с жемчужной сережкой». Чону ошибался. Это он произведение искусства, а младший лишь трудолюбивый творец, с трепетом впускающий воздух в чужую грудь. — Льюис. Зевс — самоуверенная улыбка, двухкомнатная байкерская куртка и зависимость от счастья. Льюис — туманная тяжесть мыслей, вечный пубертат в одном месте и сердечки в глазах. Лукас и Чону — сплетение душ, общие подколы, одна на двоих ненависть к осени и политике. Старший смеется сквозь слезы, вытягивает локти вперед как блок от мира и прикрывает блестящие от слез и смущения щеки ладонями. Его привычно холодное тело сейчас горит, то ли от отсутствия кондиционера, то ли от внутренних терзаний. — Пожалуйста, больше не печатай мои фотографии размером больше чем метр на метр без моего согласия, — парень беззлобно выдыхает через пару минут, отнимая пальцы от век. — Мне и этих достаточно, — заключает Юкхэй, поднимая запястье. Смотрит на часы. Потом как-то расстроенно выдыхает, что не ускользает из-под взгляда Чону. — Что такое? Тебе надо на работу? — Нет. — Лукас машет рукой, словно убеждая в неважности мысли, — просто ты дошел до этого кадра раньше, чем я думал. По моему плану мы в полночь должны были оказаться тут, чтобы я сразу поздравил тебя с днем рождения. Чону прыскает. С каким-то неподдельным восхищением он смотрит в глаза парню, вытаскивая телефон из кармана и убеждаясь в оставшихся лишних пятнадцати минутах до полуночи. Он и забыл, что у него день рождения. Совсем замотался с работой, глупыми мыслями. Раньше парень праздник любил, но лет с двадцати праздновать его всё же перестал. Пропала та романтика лживых поздравлений со всех сторон и заваленных сообщениями мессенджеров. Пропало то чувство уникальности, нужности миру. Это всё так нереально, Киму кажется, что он просто спит. Приходится оглядеться ещё пару раз, неловко подметить очередные детали, которые не замечал раньше. Внутри его что-то отчаянно бурлит, всё никак не отпуская — кажется, это несварение, потому что Чону совсем не тот, кто поверит в бабочки в животе. Вокруг правда его фотографии. Через пару минут ему правда двадцать шесть. Рядом правда стоит тот человек, который его — Лу, — Ким резким порывом налетает на Юкхэя, закидывая руки ему на плечи и вытягиваясь в струнку, — я тебя не заслуживаю. — Он носом утыкается в шею, пытаясь выровнять дыхание. Очень тяжело как-то выразить и описать свою благодарность, а она — одно из самых важных чувств, которое только можно испытать. Слова путаются, хочется открыть рот и выдать хотя бы связку слов, но никак не выходит. Чону, конечно, будет потом стыдно, но он сдается и просто начинает плакать, в тиски стягивая чужую грудь. Он держится так, словно не отпустит до тех пор, пока у младшего не случится смещение органов. То ли стесняется своих непрошенных слез, то ли просто боится упустить момент. — Ты не должен меня заслуживать, — Юкхэй не двигается, дает понять, что никуда не исчезнет, — я тоже не должен тебя заслуживать. Нам хорошо вместе, и мы не зависим друг от друга. Понимаешь? — Я, кажется, люблю тебя. Рука младшего мягко съезжает с чужого плеча по позвоночнику, Лукас чуть отстраняется, медленно заглядывает в аккуратное лицо. Он видит красные, медленно опухающие глаза, подрагивающие губы и позволяет себе оставить долгий теплый поцелуй на чужом виске. — Я постараюсь сделать всё, что в моих силах, чтобы ты не пожалел об этом, — заключает Юкхэй, прикусывая губу и сдерживая счастливую улыбку. Пока они обнимаются, у него в кармане гудит телефон. Оповещение, — вот теперь с днем рождения, Ким Чону. Прости, я забыл купить подарок, но надеюсь, ты примешь в его качестве мои чувства. — Как часто в тебе просыпается этот романтик? — Раз в год, и если мы, так уж и быть, опустили формальности, — на лицо парня возвращается усталая ухмылка, — то я хочу напомнить, что пятница, вечер которой мы проводили тут — нечетный день недели. — Теперь ты больше похож на себя, — смеётся Ким, глупо чмокая младшего в щеку.х х х
Сычен, немного подрагивая на холодном ветру открытой широкой местности, прочищает горло, когда перед ним открываются тяжелые стальные ставни. По плотности такие, словно сшиты из материала для ракет. Мыслей касаемо необходимости в такой толщине у парня не возникает, вряд ли кто-то из заключенных высказывает желание прогрызть ограждение или подковырнуть его ножичком для масла. Оттуда вместе с двумя мужчинами в форме и японцем Дуну в лицо веет какой-то промозглый и сырой воздух, от которого он отмахивается, пытаясь сконцентрироваться и успокоить дрожь в пальцах. Словно воздух из другой страны, который ты получаешь вместе с посылкой и пупырчатой пленкой. Мужчины как-то по-дружески хлопают Накамото по плечу, кивают на сумку, которую ему всучили пару минут назад, точно чего-то ожидают. Юта презрительно делает шаг от них и дальше двигается, даже не оглядываясь. Подальше от всего этого. Нужно уйти, ибо есть неприятное посасывающее под лопаткой ощущение, будто сейчас один из слабоумных надзирателей дернет его за руку и потянет обратно. Лучше уж умереть. Японец подходит к Сычену не вплотную, остается на расстоянии двух метров, вопросительно кивает на машину рядом, будто спрашивая, можно ли сесть. Он не разменивается на дружелюбное приветствие, не показывает взглядом, как сильно счастлив и хочет нюхать одуванчики. В глазах перманентное отражение той же стали ставней — эмоции парня теперь тоже заперты за решеткой для всех окружающих. — Даже не прыгнешь мне на шею? Не упадешь в колени, чтобы расцеловать землю? — младший как-то разочарованно поправляет оправу имиджевых очков на переносице, едва сдерживаясь от того, чтобы цокнуть и закатить глаза. Всё, конечно, утрировано. Он не глупец, просто пытается разрядить атмосферу, которая при всё ещё мелькающих сзади силуэтах надзирателей словно наполнена шаровыми молниями. — Я грязный и потный. Поверь, больше всего в жизни я сейчас хочу в нормальный душ. Сычен стоит на месте так пару минут, будто пробуя слова на вкус. Он часто навещал старшего, но сейчас видеть его без тяжелой плотной полупрозрачной стенки перед собой — что-то вроде сломанного эффекта четвертой стены. Парень бесцеремонно игнорирует чужое высказывание, откидывая папку на землю и врываясь в чужое личное пространство с крепкими объятьями. Он обнимает старшего за плечи, фиксируя его как безвольную куклу. Немного давит на ребра. До тяжелого выдоха и хриплого кашля. Юта не сопротивляется, а после даже пытается высвободить руки, чтобы обнять в ответ. Так, как в дорамах, утешающе и с медленными ударами подушечек пальцев об чужую спину. — Я ещё и в туалет хочу. — Ты только и умеешь, что атмосферу портить, хен, — выдает парень, отстраняясь и подбирая небрежно откинутые документы в сторону. Он вздрагивает, неровно вдыхая, и указывает на машину. Таксист определенно нечасто по таким заказам ездит. Если бы Сычен не предложил двойной счетчик, мужчина бы точно проскочил дальше по полосе. Когда они оказываются внутри, и Дун пристегивается, японец, наконец, в последний раз оглядывается на широкую территорию за задним стеклом, немного скребет ногтем кожаную подушку под голову, а после просит ехать. Ему здесь словно дышать тяжело. — У тебя была личная камера, одна из лучших, между прочим, — едва не подкручивая указательным пальцем в воздухе, выдает Сычен, — с чего это ты грязный и потный? — По-твоему если я сплю не с пятью другими мужиками, а в одиночку, то это уже не тюрьма? — Накамото издает хриплый смешок. Ему ошибочно показалось, что младший никак не сдает попыток его уколоть побольнее. За эти восемь месяцев внутри закрытой равносторонней бетонной коробки Юта отвык от близкого общения, а ещё у него с утра отвратительное настроение из-за того, что кто-то из заключенных решил устроить розыгрыш и разбил ему парочку сырых яиц в ботинки. Откуда у тех сырые яйца — даже спрашивать бессмысленно. Люди, которые находятся в таких местах не один год, срастаются с системой и стенами в один медлительный организм. Такой противный, мрачный и ядовитый на запах. Тут у всех уже есть связи с поварами, своими знакомыми надзирателями и даже охранными собаками. Осталось всунуть в руки мягкие тапочки и объявить тихий час — тюрьма превратится в пионерский лагерь. — Я, так же как и они, работал, питался тоже с ними. Просто спал отдельно. Не думай, что если человеку проплачивают камеру, то исправительный срок для него превращается в смену в санатории. Вообще-то если обычному человеку проплачивают камеру, то он автоматически превращается в изгоя. Законы каменных джунглей. Сычен немного осекается, он ещё не знает, над чем можно шутить, а над чем не стоит. Скорее не из-за страха показаться невежественным — он просто не хочет задеть уставшего друга. Не хочет давить на него. — Хочешь, расскажу что-нибудь? — как-то неловко выдает он. Просыпается надежда, что повисшее в воздухе напряжение исчезнет, стоит парням заговорить о прошлой, счастливой жизни. — Только если за прошедшие две недели. В конце января ко мне приезжал Юкхэй с Джонни, они многое рассказали. — Юта слабо улыбается, когда за тонированным стеклом становятся видны силуэты домов. Они едут вдоль реки Хан, и с другой стороны уже прорисовывается кишащий и никогда не утихающий серпентарий. Высотки шпилями прячутся за грозовыми тучами, водитель чертыхается, желая поднять стекла и переживая о штормовом ветре. Юта высовывает руку наружу, вопреки чужому довольно красноречивому цоканью, и оглаживает мягкий поток воздуха, здороваясь с новым миром. — Ты, может, не хотел, чтобы я приезжал? — уточняет тихим голосом китаец. — В идеале я не хотел бы, чтобы вообще кто-то из вас за мной приезжал. Каждый раз, когда видел, что вы вынуждены таскаться в эту гниль, чтобы сочувствующе помолчать в трубку, чувствовал себя куском говна. — Парень хрипло усмехается, оглядываясь на соседнее сиденье. Дун рядом от неожиданности отводит взгляд, словно нуждаясь резко проверить, куда всунул телефон. Хлопает себя по карманам, пытается привести дыхание в норму, и заставляет этими колыханьями друга расстроенно вернуть глаза обратно к мелькающим мимо как сосульки силуэтам елей. — Сычен, ты вообще видишь, как ты выглядишь, — неожиданно выдает старший, вытягивая из скомканной кучи вещей пачку сигарет. Он взглядом пытается спросить водителя через салонное зеркало заднего вида, можно ли закурить, и, получая недовольный взгляд, спокойно поджигает выпадающие крупицы табака из белой самокрутки. — Как я выгляжу? Сычен осматривает свои худые колени в бежевых брюках с идеальными стрелками, немного вытягивается, чтобы проверить, всё ли в порядке с ботинками. Ему пришлось сейчас порядка двадцати минут простоять в пыли, выжидающе глядя на забор. Мог бы, конечно, остаться в машине, но тогда бы пришлось терпеть недовольные удары водителя пальцами об руль. — Ты выглядишь как человек, который не должен знать, что вообще такое тюрьма, — Юта затягивается, глядя на вспышки красных капилляров, пробегающие по табаку, — Сычен, тебе не стоило этим заниматься. Вообще ничем. Ни судом, ни поездками сюда. Я знаю, как загружен твой график, знаю, что ты не выносишь Корею. Я очень хочу, — Накамото чуть выпрямляется на месте, протягивая свою грубую ладонь, чтобы накрыть ею аккуратные пальцы китайца, — чтобы ты вернулся к себе и забыл об этом. Я тебе по гроб жизни обязан, буду переводить деньги каждый месяц, пока не покрою работу и все билеты. Но, пожалуйста, Сычен, забудь об этом всем и живи своей правильной жизнью. Корми кота дорогими кормами и води его к ветеринару из-за любой болячки, стирай носки каждый день, покупай кофе в известных кофейнях. Меньше всего на свете я хочу чувствовать себя сейчас трехмесячным ребенком, которого толкают из рук в руки, чтобы он научился ходить. Сам упал, сам заново встану. Отсыревшие сигареты противно горчили на языке, и японец выкинул их на проезжую часть, даже не добив до фильтра. Даже в тюрьме он не курил что-то дешевле среднего класса. Следствие шло очень сомнительным образом и было окутано мрачной, будто похоронной атмосферой. Казалось, что суд будет происходить на кладбище, а от решения по делу будет зависеть, насколько глубоко окажется зарыт Юта в сухую прогревшуюся майскую землю. Дэйчи вообще открыто показывал, что не воспринимает Сычена, как человека, способного и квалифицированного. Дун вел сомнительные игры, вставлял какие-то, казалось бы, пустые факты, всеми силами выбивал из Юты информацию о том, чье имя нельзя называть вслух. Его тактика разительно отличалась от политики компании старшего брата подсудимого. Поэтому тот обычно узнавал о ходе дела через Юкхэя, будто заранее разочаровавшись в исходе. Когда Юта встал на ноги, и встал ли он вообще — сказать сложно. Просто со временем его меланхоличность прижатого к проезжей части жвачкой голубя сменилась на ленивую пассивность. Он всё так же огрызался, когда Сычен заставлял его убираться, но делал это с какой-то неозвученной благодарностью. Как люди, которые сорок лет в браке и плюются ядом друг в друга при любом столкновении в коридоре, но продолжают при этом послушно опускать стульчак и делать поджарку из моркови и помидоров. Дун сразу предупредил Юту, что ему страшно повезло жить в Корее и иметь гражданство — в Китае наркоторговля может караться смертной казнью. Накамото, конечно, вставил дурацкую шутку, что всегда хотел постоять на эшафоте, но неосознанно сдержал скрип своих возмущенных легких. В день суда Сычен, казалось, выпил лошадиную дозу успокоительного, ибо на фоне всех разбитых людей вокруг он смотрелся как цветок, проросший в навозе. Юкхэй не мог прийти из-за того, что был в Китае, но его назойливые звонки через каждые десять минут создавали неплохую иллюзию присутствия. Марк с Джехеном грызли ногти друг другу, пока Тэен пытался подбадривать всех. — Тебя раздражает, что ты должен мне или что я сейчас влезаю в твою «новую» жизнь? Хочешь начать её без меня и без этого груза прошлого за спиной? — Сычен терпеливо выдерживает новый заинтересованный взгляд от Юты и теперь уже не отводит взгляд. Если старший может позволить себе не выбирать выражения, то почему он должен о чем-то волноваться? — Не хочу, чтобы на твоем прошлом было такое грязное пятно. Юта говорит о себе. — Врешь. Дун медленно проводит языком по деснам, создавая тем самым эффект разминки затекшей шеи. Как парни, которые говорят, пошли выйдем один на один, и для серьёзности начинают судорожно разминать плечи, проворачивая голову в разные стороны до хруста. — Ты стал эгоистичнее, — заключает Сычен, оценивающим взглядом застревая на старшем. На нем его собственная старая одежда, но она сидит уже иначе. Теперь Юта не заправляет футболку в брюки, отросшие блондинистые волосы тот состриг ещё на третьем месяце задержания. — Хочешь эмоции из меня выбить? Я, конечно, может и поплачу для вида, скажу, что ты ничего мне не должен, но потом ведь уеду на следующее утро, и слова не сказав. Ты не обо мне заботишься, ты просто хочешь скинуть с себя тяжесть этого стыда и чувства вины. Хочешь начать заново там, где никто не знает, через что ты прошел? Замечательно. Думаешь, что это жертва для всех? Всем станет хорошо? Ты у других то спросил? — Ты не понимаешь меня, не переиначивай. — Мы создали беседу с твоими друзьями, хочешь, покажу еженедельные сообщения от Марка или Джонни, где они спрашивают, всё ли у тебя там в порядке? Парни практически обратный отсчет вели. Как тебе Чону, который разбит не меньше твоего из-за потерянного лучшего друга, но почему-то продолжает волноваться о клубе и все прошлые месяцы порывался навестить тебя вместе с Юкхэеем. Я не против, давай, я сразу поеду в аэропорт, но сначала заедем в клуб, где тебя ждет приветственная вечеринка-сюрприз, ради которой каждый сорвал свои планы. — Взгляд у Сычена наигранно озабоченный, брови натянуты на ровный лоб, а имиджевые очки едва держатся на переносице. Когда машина врывается в громыхающий и переливающийся огнями Сеул, с ней туда врывается слабый запах тюремного порошка для стирки и перебегающие желваки Юты. — Я придурок. — Я знаю, — Сычен с характерным щелчком раскрывает свой дипломат и сует руку на дно, ковыряясь, словно в бездонном чемодане. Юта пытается не сталкиваться с ним взглядами, чувствуя себя пойманным на обмане ребенком, которого поставили в угол. Теплые пальцы Сычена как-то аккуратно и мягко ложатся на плечо старшего, и тот поворачивается на чужой жест, возвращая вопросительный взгляд. — Мне их отдали сразу после суда, думаю, ты скучал, — тепло и беззлобно заключает китаец, словно не было между ними той беседы пару минут назад, которая всё ещё неприятным осадком скребет ребра. На его ладони семь любимых серебряных колец Юты. Они не блестят, отражая огни города, но для старшего ладонь друга сейчас итак слишком ярко контрастирует с темным салоном. Он подхватывает их, перегоняя ребрами по линиям жизни на своей руке, медленно вспоминает родное расположение каждого кольца и возвращает их на их законное место, едва сдерживая детский восторг. — Хочешь сбежать из Кореи вместе со мной? Думаю, тебе не помешает проветрить голову пару месяцев в Гонконге. — Надеюсь, ты кастрировал своего кота.х х х
Холодный подъезд пропах чьей-то жареной курочкой. Приятный аромат, ласкающий обоняние, на зависть всем соседям липким слоем скотча приклеился к лестничным пролетам. Доен, наконец, стянул маску с лица, позволяя себе вдохнуть свежий воздух. Сегодня в городе повышенное содержание пыли в воздухе, потому встретить прохожих без вечного атрибута Кореи — практически невозможно. Скоро маска заменит лепестки гибискуса на гербе страны. Парень подтянул пакет с продуктами, затолкнул телефон в задний карман и продолжил считать пятками ступени, завистливо втягивая запах пряной курочки. Он пересек несколько пролетов, завернул к широкому коридору и продвинулся до практически самой крайней квартиры, отвлекаясь на жужжание пролетающей мимо мухи. Вытаскивая связку ключей из кармана, брюнет, конечно, выронил на пол продуктовый чек, но в итоге лишь фыркнул, решая проигнорировать его. За спиной раздался какой-то приглушенный щелчок, а все тело пробило вспышкой тревоги из-за холодного металла на затылке. Доен вытянулся в струнку, вздрагивая и роняя гремящую связку ключей. Пару секунд в этом положении не дают брюнету возможности переосмыслить жизнь, потому что его хватает лишь на судорожные попытки не забыть, как дышать. Волнение как вата заполняет мозг, и Доен путается в этом синтепоне, не зная, что делать. — Отсчитай на своих часах три минуты и посвяти их молитвам, — выдает Донхек, прожевывая слова вместе со жвачкой. — Сегодня я щедр, как никогда. Знакомый голос пугает Доена ещё сильнее. Он пытается сделать шаг вперед, чтобы развернуться или пуститься в бег — он пока не решил, но ствол на затылке следует за ним, словно его голова — южный полюс магнита, а дуло — северный. — Хэчан, это не смешно. Иди туда, откуда пришел, и оставь меня в покое. — А я-то думал, что тебя искать надо где-нибудь в горах в Норвегии, думал, ты живешь припеваючи и не помнишь, сколько стоит рамен, — неприкрытая усмешка едва просачивается через сведенную от отвращения челюсть. — Хэчан, это долгая история, и тут ни к чему устраивать шоу. Если ты хочешь поговорить, мы поговорим: просто опусти пистолет и зайди со мной в квартиру. — Жаль, конечно, что история долгая, но я не фанат растянутых концовок и мельтешащих титров, — парень улыбнулся, подтягивая к носу швейцарские часы и дулом надавливая на ухо Доена, чтобы тот повернулся к нему лицом, — я вроде говорил, что у тебя три минуты. К счастью, я стал более организованным человеком и теперь не упускаю дедлайны. Ким слегка расслабленно выдохнул, когда увидел чужое всё такое же не задетое взрослой жизнью лицо. С каждой секундой розыгрыш становился всё менее эффектным. Пока Донхек не показал, что ствол заряжен.