За окном снега

В большой, празднично убранной комнате царил сумрак и горело около десятка свечей. Нежный воск просвечивал золотом, словно алым — тонкие детские пальчики, когда сквозь них смотрят на яркий свет. Слабое сияние этих свечей ровно разливалось по всей комнате. Оно было тягучим и прозрачным, как мёд. За окном сыпался белый-белый снег, а в помещении было тепло, и неярко поблескивали из теней стекло игрушек, мишура и позолота. Они сидели на полу под елью: он и Зелас, светлокожая девочка с золотыми кудряшками и прозрачно-голубыми глазами. Девочка в нарядном платьице, украшенном цветными ленточками. Его королева, которая глядела так не по-детски серьёзно и крошечными ручками расставляла по паркету оловянных солдатиков, которых её генералу предстояло повести в бой. Он помогал: тоже брал солдатиков из кучки и ставил их в ровные ряды. Осторожно, чтобы не задеть широким кружевом манжеты. Детской рукой — лишь чуть крупнее, чем у нее. Она что-то напряженно шептала; он что-то шептал в ответ. Может, в этих словах был смысл, а может, и не было… но одно он твёрдо знал: бой, к которому они готовятся — важнее всего на свете. Отчаянный, смертельный. Безнадежный, как сама жизнь. Тихое тиканье часов в углу сменилось уверенным, быстро нарастающим боем — все громче и громче с каждой секундой. Неслышный треск пламени свечек вырос вдруг в сухой, чистый хруст — то ли веточек под ногами, то ли чьих-то крошечных костей. Шелест, шорох, шевеление — и лица солдатиков сереют, постепенно обрастают мышиной шерстью. В чёрных точках нарисованных глаз проступает влажный стеклянный блеск. Подергиваются длинные усы. И вот уже алые с золотом мундиры, гусарские шапки, кокарды, сабли — все смешалось с серым. Повсюду когти, розоватая кожа лап, носы и уши, изгибы голых хвостов, злобно оскалены крошечные зубки… Послышался звон, как от разбитого стекла. Он вскочил на ноги — и тут же мышиная рать хлынула, как штормовая волна, на него и за него. Часы наконец ударили в последний, двенадцатый раз. Низко, тяжело и гулко. Он обернулся. Их были тысячи и тысячи — сплошной живой ковёр, насколько хватало глаз и позволяла видеть темнота. Свечей больше не было, да не было уже и самой комнаты. Только серый и чёрный, и угрожающий блеск маленьких глаз и зубов; слабый, странный, как в грозу, холодный свет, и... Из мышиного писка вырос тоскливо-насмешливый вой скрипок. Вырос, поднялся — и полетел, оглушая, лишая рассудка и воли. В сером и чёрном проступил багряный. Глаза отказывались видеть весь силуэт, выхватывали лишь куски, которые никак не хотели соединяться в одно — туго обтянутые кожей суставы, складки кожи размером с корабельный парус; гигантские когти и пальцы на лапах… Странный, отвратительно нелепый многоглавый контур на фоне неба. Блеск голой кожи — не то влажный, как у густой венозной крови, не то хитиновый, как у надкрылий какого-то кошмарного жука. Странные отблески далеко в высоте — полукружьями, на всех семи головах... Тонкие пальцы вцепились в его плечо. Испуганный всхлип — и руку сжали до боли, словно в тисках. Он повернул голову и увидел в обрамлении золотых кудряшек совсем другое лицо: полузнакомое, совсем детское, в слезах. То же платье, те же волосы… Но это была уже не Зелас. Эту девочку он точно видел впервые. Ее круглые щечки и носик кнопочкой отчего-то вызывали в памяти образ веселого мальчика с бирюзовыми волосами, но… Приглядевшись внимательнее, он все же узнал её. Разрез глаз, изгиб губ — такие не спутаешь ни с чем. Он уже видел её раньше, она просто была тогда заметно старше. Филия. Он обнял девочку — потому что не мог поступить иначе. Её точно так же, как и настоящую королеву, хотелось защищать и беречь. Это казалось неправильным, но поделать с собой он ничего не мог. За те секунды, пока он тянулся к ней, ему в глаза вдруг бросилась сильная бледность её щёк… а потом, глядя через её плечо, он увидел ярко-алые пятна на платье. Тонкую ручку, окрашенную кровью до самого локтя — сплошной рваной раны, из которой торчали осколки стекла. Белый снег с россыпью красных капель. Розовую детскую туфельку с бантиком и каблучком — одну, перевёрнутую, в шаге от Филии. Пятачок снега отчего-то, казалось, уменьшался... Мыши! Прервав объятие, он храбро сделал шаг вперёд, к огромной багряной фигуре — которая, казалось, стала заметно ближе. Не спасти — так хоть защищать, пока хватит сил… Мгновения растягивались до размеров вечности. Мыши, пронзительно пища, ползли вперёд. Монстр, их повелитель, надвигался вместе с ними. Беззвучно. Шаг, шаг… Огромные когти впечатались в снег уже совсем близко. Над его головой что-то, вращаясь, пролетело. Это… туфелька? На самом излете она стукнула монстра по пузу, отлетела от него и бесславно приземлилась в сугроб. Чудище вдруг взревело во все свои глотки. Мыши — и крысы?! — издали не писк, а настоящий озверелый вопль, и бросились вперёд. Мир завертелся, закружился. Повсюду вспыхивали багряные, белые и алые огни. Вихри. Полосы ветра, и света, и хаоса. Не заботясь уже о себе, он обернулся — чтобы бросить на Филию последний обвиняющий взгляд: зачем? Это все из-за тебя! И увидел, что она — лишь кукла на снегу. Знакомое лицо, пустые глаза, помятое платье и растрепанные волосы. Просто игрушка. — Нет! — в непонятном, неосознанном ужасе воскликнул он. В полной тишине. И проснулся.