***
Когда они возвращаются домой под их ногами хрустит сухой снег, Джим вслух перечисляет купленные продукты, сверяясь с заранее написанным списком, а на лице Шерлока, кажется, отражена скорбь всего человечества. Он мрачно глядит себе под ноги, левая рука занята пакетом, набитым какими-то специями, овощами и прочей продукцией, а правая же спрятана в карман брюк, подальше от мороза. Джим, идущий в нескольких сантиметрах от Шерлока, зябко мёрзнет — на нем всего-то осеннее пальто, явно не предназначенное для погоды в минус пять, и лёгкая рубашка. Он снова поленился накинуть в последний момент теплую куртку и схватил первую попавшуюся вещь с вешалки. Шерлок смотрит на него, и внутри словно все замирает в один миг от щемящего чувства нежности в душе, что стало зарождаться в нем совсем недавно. Он хмурится, чуть тормозит и ставит пакет на землю, покрытую хрустящим снежным ковролином. Расстёгивает пуговицы пальто и, стараясь не замечать непонимания во взгляде Джима, накидывает его на плечи Мориарти, сам оставаясь в одной рубашке и наспех накинутом, даже не застегнутом толком пиджаке. Он вновь берет пакет в руку и быстрым шагом идёт вперед — по залитому светом фонарных столбов заснеженному тротуару. Терпеть мороз Шерлоку не нравится. Он останавливается вновь — на сей раз, потому что не слышит шагов Джима. Шерлок оборачивается и тихо окликивает его, хмурясь и сведя брови к переносице: — Ты чего? — Ты замёрзнешь, — коротко отвечает Джим, рассматривая снежные хлопья, которыми укрыты плечи и взлохмаченные кудри Шерлока. Он все еще не привык к тому, что Холмс открыто проявляет к нему заботу, посему взгляд его тут же опускается на носки собственных зимних ботинок. Мориарти преодолевает расстояние между ними за считанные мгновения, сбрасывает с одного своего плеча рукав пальто Шерлока и накидывает на последнего, крепко жмясь к своему детективу. Холмс вытаскивает из кармана брюк замерзшую ладонь и мягко касается ею подрагивающей ладони Джима. В золотистом свете фонарей видны его раскрасневшиеся щеки, полуприкрытые длинные ресницы, на которых пляшут кристаллики снега, скрывающие глубокие карие омуты, в которых плещется усталость с долей сумасшествия, а на губах блестит умиротворенная улыбка. Мориарти крепко сжимает руку Шерлока в своей, и они более не произносят ни слова.***
— Джим, немедленно прекрати смеяться и распутай эту чертову верёвку Сатаны! — возмущается Шерлок, стараясь развязать тугой узел, нелепо и ярко искрящийся золотистыми огоньками. — И не подумаю! Ты выглядишь так комично, погоди секунду, мне нужен фотоаппарат, — вовсю засмеялся Мориарти. — Нельзя упускать такой чудный компромат на тебя, Холмс. Шерлок вздыхает: тяжело и устало. С его кудрей стекают капли оттаявшего снега прямиком на глупый свитер, который заставил его надеть Джим, и новые брюки. Длинные пальцы по-прежнему пытаются распутать гирлянду, а поодаль слышатся шаги Джима и тихий смешок. «Щелк!», — громко раздается на всю комнату. Из затвора старого полароида выскальзывает фотокарточка, на которой запечатлен он, Шерлок, в столь непривычном ему антураже: кудрявые волосы торчат во все стороны, брови устало нахмурены, на нем бежевый, «самый идиотский на свете» свитер с оленями, а руки закованы в наручники из яркой, пылающей бронзово-солнечными огоньками змеи, чей свет мягко ложится на грудную клетку, подбородок и щеки детектива. Губы Джима расплываются в улыбке. Он откладывает фотик с фотографией на стол, подходит к Шерлоку и аккуратно распутывает гирлянду, высвобождая запястья британца из плена. Злодей подносит их к своим губам и мягко целует там, где видны чуть красные следы от «оков». Шерлок аккуратно перемещает руки на отчего-то напряжённую спину Джима и позволяет себе лёгкие объятия. Мориарти расслабляется и утыкается носом Холмсу в район выпирающих ключиц, туда, где из-под свитера виднеется ключичная ямочка, а затем обнимает детектива в ответ, ластясь к нему словно довольный урчащий кот. Они стоят так до тех пор, пока Джим не отстраняется и не уходит на кухню делать глинтвейн, оставляя Шерлока в гостиной одного. Холмс отходит к креслу и садится на подлокотник, задумчиво глядя на завешанную мишурой и игрушками ёлку. Обычно Рождество проходило совершенно иначе: Джон заставлял его принимать непосредственное участие в подготовке к празднику, приглашал гостей, и к вечеру вся квартира светилась от огоньков многочисленных украшений, а добродушная Марта готовила целый рождественский стол. Джим решил обойтись одной лишь ёлкой, лёгкими украшениями и небольшим меню, состоящим из запечённой индейки, какого-то салата и имбирного печенья с пудингом на десерт. Шерлок, несмотря на нелюбовь к празднику, все же согласился помогать, пусть и с небольшим энтузиазмом. Мориарти тогда поцеловал его в губы и прошептал благодарное «Спасибо», не требуя большего. — Индейка будет готова через полтора часа, вот твой глинтвейн, Шерлок, — Джим отдает ему кружку с теплым напитком и присаживается рядом, делая пару глотков из своей. — В следующем году приготовлю эгг-ног, всегда хотел попробовать. — Не знал, что криминальные гении отмечают Рождество, — улыбается Шерлок, поворачиваясь к Мориарти лицом и чуть отпивая горячий глинтвейн. — Ты многого не знаешь о нас, милый, — в глазах Джима задорно пляшут чертята, однако он, спустя время, переводит вмиг ставший серьезным взгляд на окно и шепчет: — Спасибо, что выбрал меня в этом году. Холмс непонимающе хмурит брови, на что Мориарти, сделав очередной глоток глинтвейна и вновь сощурясь как настоящий кот, поясняет: — Рождество отмечают с семьей, Шерлок. — Ты и есть моя семья, Джим, — неожиданно для обоих слетает с языка Шерлока. Джим оборачивается, и Шерлок не может идентифицировать выражение его лица, отчего с губ и сходит всякая улыбка, но когда Мориарти хватается пальцами за свитер и притягивает Холмса к себе, все вопросы в мгновение отпадают. Джим на вкус слаще любого шоколада на свете, он пьянит сильнее всякого алкоголя, а их поцелуй со вкусом горячего вина и пряностей кружит голову до сумасшествия. Их первое Рождество полно невероятной нежности, искренности и счастья, что плещется в глазах Мориарти, и Шерлок впервые за долгое время с уверенностью может сказать, что он тоже чувствует себя счастливым. Мориарти отстраняется медленно, а внутри у него разливается тепло, и сразу становится так хорошо-хорошо, что Джиму кажется, что он ни за что не отпустит Шерлока — ни сейчас, ни когда-либо ещё. Он улыбается. Улыбается хитро и нежно одновременно — только так, как он один и умеет. Холмс вздыхает, ставит их кружки на небольшой столик и притягивает Мориарти за плечи к себе, зарываясь носом в черные, как густая смоль, волосы ирландца, на что слышит тихий хриплый смешок и чувствует холодные руки, забирающиеся под свитер и оглаживающие непривычно теплую кожу детектива. Шерлок пусть и не любит Рождество, но всей душой обожает своего Джима, ради которого способен вытерпеть что угодно. Даже самый глупый на свете праздник.