Разлом

1

Избитая донельзя груша сотрясается от новых ударов, усердно и искусно наносимых по кожаной синей поверхности. Тэхён замахивается сильнее, крепко сжимая обмотанный эластичным бинтом кулак, ударяет по вымышленному противнику, оттачивая до совершенства технику рукопашного боя. Костяшки саднит, ноги уже слегка подкашиваются от перетренированности, но на часах всего десять тридцать утра, перерыв между заданием маршала и завтраком, который омега сразу же решил провести в спортивном зале, нарабатывая навыки и отрабатывая удары. По шее омеги уже вовсю течет пот, но останавливаться он не собирается, сила воли и желание бороться побеждают любые намеки на лень и даже скопившуюся в конечностях усталость, ее Тэхён уже научился выплескивать во время тренировок, и эта не - исключение. Тэхён резко поднимает ногу, с рычанием бьет по бойцовской груше, от чего та, подвешенная к потолку, начинает немного покачиваться из стороны в сторону. Впервые за несколько месяцев за окном огромного спортивного зала сияет радостное солнце. Чонгука, наверное, приветствует. Оно слепит своими бликами, отражается от поверхности водной глади и греет души и сердца всех работников базы, совсем уже позабывших о том, что такое тепло и хорошая погода. Весна здесь, готовится уступить свое место жаркому лету, но сакура еще даже не зацвела, а деревья не покрылись почками, только изредка над Фудзи рассеиваются облака и заснеженная вершина освещается ослепительными лучами. То, чего так сильно не хватало людям — это тепло, некая расслабленность и уверенность, будто бы уже не за горами. Совсем немного, и всё прекратится. Еще чуть-чуть и жизнь станет прежней. За всей суетой и подготовкой к неизвестной операции маршала пришлось позабыть о выходных, которые Тэхёну так сильно необходимы, забыть даже о тренировках в симуляторе, которые раньше омега не находил смелости пропускать. Еще этот Чонгук в голове сидит, мешается, попадаясь на глаза, потому что Тэхён понятия не имеет, как найти к этому неприступному альфе подход, как помочь своей семье и себе, при этом не совершить ошибку, не упасть и не поддаться его ложному обаянию. Тэхён делает глубокий вдох, сосредотачивается на легкой боли в пальцах и устремленно вглядывается в синюю грушу, со всей силы впечатывая кулак прямо в центр. — Замах слишком узкий, — отрывает от тренировки знакомый голос. Тэхён сразу же разворачивается, тяжело и устало вдыхая спертый воздух в помещении, пропитавшийся за секунду ароматом свежести и хлопка, будто только что Тэхён проветрил полностью зал, впуская холодный весенний ветерок. В дверях спортивного зала Чонгук, прислонившись затылком к холодному покрытию стены и сложив руки на груди, стоит уже минуты две и пристально наблюдает за каждым шагом омеги, как тот с огромными усилиями стирает собственные нежные кулаки, будто бы не омега совсем, а сильный и характерный альфа. Чонгук замирает, разглядывая издали аккуратно, чтобы не спугнуть, как пойманную охотником лесную лань, глубоко вдыхает, ощущая знакомый и похожий на собственный легкий аромат, но при этом почти не различимый, наблюдает за собранными на макушке в крохотный хвостик прядями, и будто слышит, как бешено начинает у омеги биться сердце, стоит только Чонгуку подать голос. — Сменил прическу? — улыбается Тэхён, начиная разматывать один из ослабших бинтов на запястье. Чонгук, смущенный, неловко запускает руку в подстриженные аккуратно волосы, которые сразу же распадаются и освобождают вид на особенно коротко бритые виски и аккуратный смуглый лоб. Филиппинский загар вряд ли когда-либо теперь сойдет с молодой кожи, навсегда отпечатается воспоминаниями о лучших моментах настоящего счастья. — Да, с длинными патлами было немного неудобно, — Чонгук отстает от косяка и, скрывая руки в карманах, направляется в сторону замершего Тэхёна, с интересом наблюдающего за тем, как Чонгук медленно, словно зверь, готовящийся наброситься и съесть, двигается шаг за шагом всё ближе. Смущенный собственными мыслями, Тэхён, словно провинившись, опускает голову вниз, рассматривая свои босые ступни. Почувствовав приближение альфы, он делает два коротких шага назад, лишь бы только не столкнуться с ним в опасной близости, лишь бы только не смотреть в кофейные глаза и не искать в них ответы на собственные мучающие каждую ночь с их прибытия на базу вопросы. — Тебе так гораздо лучше, — улыбается Тэхён, заправляя выпавшую из-под черной повязки на лбу прядь. Он возвращается к завязыванию бинтов, но руки почему-то нагло отказываются выполнять привычные действия. Пальцы начинают подрагивать, заправить конец бинта почему-то не получается, и в итоге всё оказывается тщетно. Тэхён пыхтит, пытается, начинает уже нервничать под пристальным взглядом альфы, дышит чаще обычного, поджимая нетерпеливо губы. — Давай помогу, — смеется тот, беря в ладонь тонкое запястье, слабо обтянутое эластичной тканью. Тэхён сначала тушуется, пытается слегка сопротивляться и пойти на отступление, но Чонгук так нежно, аккуратно и умело скользит пальцами по ткани, что омега полностью доверяется, расслабляя руки. Молчаливое напряжение, повисшее между ними, чувствуется слишком сильно и даже немного пугает. Чонгук ощущает учащенный пульс на запястье омеги, слышит, как собственное сердце заходится в истерике, норовится выскочить из груди, а Тэхён ведь даже за весь диалог и раз взгляда своего томительного не поднял, еще ни разу, обворожительно смотря из-под ресниц, не давал пощечину одним лишь словом и короткой улыбкой. Странное воздействие друг на друга, странное и неизвестное желание обладать и помогать, вспотевшие ладони и мечущиеся от одной глупой истеричной мысли к другой, не менее бредовой. Сознание подбрасывает совершенно неправильные картинки, дыхание становится более тяжелым, но, словно по щелчку, Чонгук заканчивает и выпускает покрасневшие руки из своих ладоней, скользит пальцами, будто бы пытается зацепиться и не отпускать. Но не может. — Готово, — полушепотом произносит он, как ошпаренный отходит назад и бегает взглядом по инвентарю за спиной Тэхёна, боясь столкнуться с ним и прямо, глаза в глаза, высказать все свои чувства. А какие чувства? Несколько дней назад у Чонгука омега погиб, несколько дней назад жизнь перевернулась, а о том, что будет завтра, через день, через месяц, даже и подумать страшно. Так о каких чувствах может вообще идти речь? Тэхён просто слишком привлекателен и молод, как нетронутый цветок, с ароматом целого чистого цветущего леса, разрастающегося в легких, туманом разум затмевает, губит свежестью и свободой, которую Чонгуку никогда не обрести. Тэхён светлый, до невозможности чистый и преисполненный верности — полная противоположность Чонгуку. Первый человек в жизни, что так странно оказывает влияние, будто бы сознание изменяет под воздействием наркотического дурмана, а наркотик, что хуже любого химического вещества, — его глаза и сталкивающиеся во Вселенные звезды в них. — Ты сказал замах не тот, — вдруг заговаривает Тэхён, вставая в боевую стойку возле груши. Он повторяет привычное действие и сильно ударяет по поверхности, демонстрируя еще раз Чонгуку прием. — Да, локоть слишком сильно расслаблен, попробуй напрячь немного, — отвечает ему Чонгук, всё еще равнодушный внешне, но заблудившийся в собственных мыслях, толкающих на что-то безрассудное и ненормальное. Альфа обходит грушу с другой стороны и, останавливая ее качение, крепко сжимает меж пальцев. Тэхён замахивается еще раз, бьет снова, сразу же спрашивая: — Так? — Нет, — недовольно выдает Чонгук, умудряясь еще и цокнуть, чем сильно задевает внимательно смотрящего за ним Тэхёна. Мужчина делает несколько шагов назад, замахивается и сильно ударяет, от чего омега с легкой ухмылкой даже отходит, чтобы огромный мешок с песком не прилетел ему в лицо. — Но я так же и делаю, — фыркает Тэхен, начиная показывать каждое действие по отдельности. — Замах, плечо расслаблено, вес тела перемещаю на левую ногу и удар. — Ты делаешь всё неодновременно, — Чонгук, закатив глаза, подходит к парню сзади, неловко опускает ладонь на бедро, давая сигнал слегка отодвинуть правую ногу назад. Тэхён следует его указаниям, ощущая, как затылок обдает слегка прохладным дыханием. — Разверни носок, чтобы он смотрел внутрь, — Чонгук опускается на колени, словно лепит из тела Тэхёна то, что ему нужно, а тот, как эластичный кусок глины, подчиняется своему скульптору. — Это даст импульс для разворота корпуса и бедра. Локоть согни, при выбросе соблюдай угол в девяносто градусов, чтобы локоть был параллелен полу, — Чонгук поднимается, подходит ближе, едва касаясь плеча Тэхёна, в непозволительно близком расстоянии от его лица осторожно помогает тому согнуть руку и замирает, наслаждаясь количеством разливающегося в душе тепла. Грудь омеги нетерпеливо вздымается, он растерянно поглядывает в бок, но рассмотреть виновника своей внутренней истерики никак не может. Чонгук, как яд, убивает медленно, легкими касаниями по плечам, слегка сжимает, оставляя едва видимые красные отметины, дышит прямо в шею, приоткрыв губы, разглядывает каждый участок смуглой кожи на лице: аккуратный нос своеобразной формы, розовые губы и раскрасневшиеся щеки. С влажных волос, как назло, стекает одна убийственная капля пота, катится по коже, и Чонгук, не властный больше над собой, опускает взгляд ниже, наблюдает за тем, как Тэхён нервно сглатывает, от чего его Адамово яблоко поднимается вверх, а потом так же нежно опускается, а капля растворяется в вороте хлопковой темной футболки. — Пробуй, — полушепотом, почти охрипшим голосом произносит Чонгук над ухом. Тэхён давно замер, давно уже стоит, как вкопанный, напряжен и потерян сам в себе. Запах, он повсюду, он окутывает каждый участок его тела, а голос, въедающийся позорно в мозг, вызывает страшные для самого Тэхёна фантазии. Всё будто повторяется, как было на острове, когда Чонгук спас от падающей с потолка балки, крепко прижимая к себе. Только в этот раз нет контакта глаз, только звуки, аккуратные едва уловимые касания и вздохи, каждый из которых не остается без внимания. Перед глазами пелена, а над ухом легкое дыхание, человек, затаившийся в ожидании удара, ждет того, чтобы теория была опробована на практике. — Тэхён, — вырывает из нескончаемых опасных мыслей мягкий голос. — Пробуй, — одна команда, одно слово, и этого достаточно. Тэхён повинуется, замахивается, со всей силы бьет по груше, оглушая громким ударом столкновения кисти о кожаный материал. По руке проходит сотня электрических зарядов, а всё то, что Чонгук за короткое нахождение рядом сделал с Тэхёном, словно пыль, опадает вниз с его тела и сознания. Никакого бешенного сердцебиения, никакого сбивчивого дыхания и желания услышать собственное имя, бережно срывающееся с его губ. Тэхён понимает, что это наваждение, Тэхён осознает, что это просто временное, секундное помешательство, с которым возможно справиться. Вот только на губах Чонгука расцветает невинная искренняя улыбка, его ладоши сходятся в тихих аплодисментах, и он поздравительно кивает: — Это было хорошо, очень даже. Тэхён закусывает нижнюю губу, утирает внешней стороной ладони выступившую на подбородке испарину, делает шаг в сторону от Чонгука, чтобы хоть немного ослабить дурное влияние мучительно приятного аромата, но глаз всё не поднимает, боится смотреть в чужие, боится, что последствия необратимыми будут. — Ты не собираешься пробоваться вторым пилотом в Фолгор? — невзначай бросает Чонгук, усаживаясь на сложенных рядом с местом тренировки Тэхёна матах, как ни в чем не бывало. — Нет, — отвечает омега безразлично и безучастно, резко меняясь. Всем видом показывает, что продолжать разговор на эту тему он не хочет. — А почему? У тебя потенциал же, явно. Иначе бы ты тут до седьмого пота не пахал, — усмехается Чонгук, подтягивая одно колено к себе и наклоняя в сторону голову. Он с прищуром всматривается в пытающегося отвлечься на тренировку Тэхёна, но только с нескрытым наслаждением наблюдает за его тонкой и сильной фигурой. — Не вижу в этом смысла, маршал всё равно не позволит мне оказаться в егере, — Тэхён машет печально головой, вновь закусывая губы. Говорить о том, чего никогда не произойдет, слишком больно. Мечты Тэхёна вынужденно каждый раз разбиваются о препятствие с именем Ким Намджун, что непреодолимой стеной встает на пути. Как бы Тэхён ни старался, как бы Тэхён не упрашивал и не умолял, маршал всегда будет против. Любая опасность, грозящая Тэхёну — опасность и его собственной жизни, и психическому состоянию. — Кто занимается подбором кандидатов? — интересуется Чонгук. — Капитан Сокджин, — коротко отвечает Тэхён. Чонгук сразу же в лице меняется, вытягивается, слыша знакомое имя. — Он со стажировки возвращается на днях, маршал должен ему это поручить, либо мне, в чем я сомневаюсь, — печальная усмешка и искаженное грустью и безнадежностью выражение лица. — Может, мне поговорить с маршалом? — не сдается альфа. — Я не уверен, что мы дрифтсовместимы, Чонгук, — говорит чуть громче Тэхён, заметив, как брови Чонгука в недоумении сходятся к переносице. Не страшно, что тест на совместимость может быть провален, не страшно, что придется перечить словам маршала в случае чего, Чонгук ничего больше не боится в жизни. Самое страшное, что Тэхён даже и пытаться не хочет, будто бы столько раз уже получал отказ, что смирился и идти к своей цели до конца больше не собирается. — Мы можем хотя бы попробовать, — чуть тише и спокойнее говорит Чонгук, не замечая слова, выскочившего невзначай и, вероятно, случайно, но так сильно режущего слух. Тэхён с улыбкой поднимает резко взгляд, это «мы» бьет похуже, чем кувалда, заставляет непонятному чувству вновь ликовать, а бабочкам устраивать хороводы в животе. — А зачем тебе это все? Какая разница, я или какой-то любой другой солдат? Всё равно, — пожимает омега плечами, от чего заправленная в брюки футболка немного собирается на талии. И действительно, какая разница? Действительно, всё равно. Чонгук опускает взгляд к темным пыльным шнуркам собственных ботинок, погружается во вновь одолевающие мысли, воспоминания об Айе. Рана всё еще кровоточит, всё еще болит, только моментами затихает и не издевается, а черти не пляшут свой победный танец. Чем сильнее доверие, тем крепче связь, чем лучше два пилота знают друг друга, тем лучше бой. Истины, которые Чонгук с самого юношества заучил, с языка Хосока их снял и бережно сложил в сундучок, где самое важное хранится. Но какое доверие, какая связь и дружба, когда единственный омега, который в сердце вызывает волну непреодолимой радости и стремления к жизни, омега и солдат, который заслуживает доверия, отказывается бороться за свое место под солнцем? А простого встречного пустить себе в голову Чонгук не сможет. — Я продолжу? У меня времени мало осталось, — отвлекает Тэхён, возвращающийся к тренировке. — Да, конечно, извини, что отвлекаю, — подскакивает сразу же Чонгук, срываясь с места в направлении выхода. Безвыходная ситуация. И вновь собственная судьба себе не принадлежит.

2

Небольшие балконы на стоянке стали любимым местом, где можно задуматься, глядя на разбитую о скалы реальности мечту. Егеря, новые и старые, те, что больше, и те, что меньше, собираются по одному, устанавливаются в свои отсеки. Каждый блестит, сияет, готов хоть сейчас броситься в бой и растерзать кровожадно монстров. Хосоку не требуется табак, чтобы смотреть за егерями, не нужен никотин, чтобы успокоиться и смириться. Смирением почему-то пахнуть перестало, стоило только появиться Чонгуку на горизонте. Его испуганный взгляд стоил миллиона долларов, и, наверное, за это и стоило бороться. Чтобы человек, разрушивший твою жизнь, прочувствовал всё то, что тебе приходилось переживать изо дня в день в одиночестве до его неожиданного появления. Чонгук обрек Хосока на страдания, и, увидев потухший огонь в чужих глазах, должен был и сам потухнуть, но почему-то наслаждение от падения Чонгука, от осознания того, что вот он, здесь, наконец увидел то, что натворил, не пришло. Удовольствие давно уже стало чуждо душе, а простые радости совсем не приносят счастья, от которого еще пару лет назад разрывало. Сделать бы глоток чистого воздуха. Вернуться во времена, когда уродливый шрам не портил собственное отражение, чтобы не воротило от отвращения к самому себе, когда способности и сила были неисчерпаемыми, вернуть бы жажду к боям, но всё меркнет, потому что тело болит, ноет ежедневно, и даже подняться по лестнице стоит огромных трудов. Всё можно было бы изменить, если бы не один конкретный человек, сделавший когда-то ошибку. «Все ошибаются, Чонгук. Но у всех есть право на исправление своих ошибок». От собственных слов, сказанных когда-то, смешно, и даже парадоксально, что, вроде бы, Хосок и готов дать шанс на прощение, готов принять Чонгука вновь, но тому это словно и не нужно, словно у себя в голове альфа уже давно действительно похоронил собственную ошибку, ошибку с именем Чон Хосок. Мстить не хочется, не хочется ничего и требовать, Хосоку бы сделать глоток чистого воздуха, вернуть всё назад, исправить… Он задумчиво опускает голову вниз, рассматривая снующих из стороны в сторону рабочих базы, на собственных спинах с тяготой несущих металлические детали для ремонта егерей. Все они такие потерянные, будто бы знают, за что бьются; на деле же только прикидываются, что жизнь их наполнена жаждой к спасению, изображают картину счастливого мира. Их планета уже давно сгорела, уже давно не принадлежит людям, а все они здесь только ради жалких попыток обороняться. Что бы Ким Намджун не придумал, ничего не сработает, и Хосок знает, что пессимизм до добра не доведет, но он по-другому не может, не умеет, разучился. Солнце для него давным-давно потухло, как и он сам. Улыбки на его лице уже не было два года, даже саркастичные комментарии в сторону Чимина пускать больше не хочется. Хосок крепко сжимает между пальцев металлическую трубу, начинающую уже ржаветь от груза времени, поднимает голову наверх, глядя, как главные ворота медленно с пищанием начинают раскрываться, а по ту сторону, на тросах, прикрепленный к вертолетам, с оглушающими звуками ступни неизвестного егеря устанавливают на транспортировщиках. Все люди на базе сразу же расступаются, освобождая место для огромных машин, везущих черный корпус егеря, полностью покрытый хромированным черным металлом. Он весь литой, обтекаемый, и единого лишнего отверстия, позволяющего кайдзю нанести удар, не виднеется. На плечах яркими огнями горят белоснежные сигнальные фонари, каждая глянцевая пластина на теле егеря демонстрирует отдельную мышцу, от чего сходство с человеческим телом становится еще больше. По одному внешнему виду гиганта можно догадаться, что он последней, пятой серии выпуска, а угольный цвет, в который выкрашен его идеальный корпус, отзывается у Хосока где-то в глубине проснувшейся на секунду страстью. — Мой красавчик, — слышит альфа за спиной грубый голос, резко разворачивается, наблюдая, как неизвестный молодой человек, что на пол головы выше самого Хосока, двигается к перилам балкона, держа в усыпанной татуировками руке поводок. Другую мужчина скрыл в кармане, медленными шагами двигается к Хосоку, растянув губы в доброжелательной полуулыбке. Темные блестящие волосы спадают до самых скул, навевая ассоциации с серфингистами и их влажными солеными волосами, но вида на его лицо не скрывают. Очередной красавчик, как и все пилоты на Тэпхедоме, но при этом еще и брутальный, с проколом в крыле носа и в брови, однако этого альфу нельзя назвать милым, и даже симпатичным — возможно, приветливый, располагающий к себе, но выражение лица его, хоть и с улыбкой, навевает не совсем положительные эмоции. Вероятно, из-за близкого расположения к переносице бровей и их угрюмого изгиба. Но с угрюмостью Хосока ему еще тягаться и тягаться. — Вектор Апекс, — становится он рядом с непонимающим Хосоком, вытягивает руку и указывает пальцем на небольшую надпись и символику орла на правом плече темного, как ночь, егеря. Улыбка с губ альфы всё еще не сходит, он сгибает одно колено и упирается ботинком в одну из протянутых труб на перилах, слегка подаваясь вперед и вытягивая Хосоку приветственно ладонь. — Лиам Ву, пилот Апекса. — Чон Хосок, бывший пилот Фолгора, — принимает Хосок приветствие, пожимает крепко руку, и даже слегка улыбается, что становится для него чем-то прогрессивным и непохожим на обыденность. Хосок глубоко вдыхает, ощущая резкий запах коры дерева, всматривается в новое лицо, проводя полный и доскональный анализ. — Фолгора? Это который два года назад потерпел поражение? — спрашивает альфа, получая короткий кивок в ответ и снова повернутого к нему профилем безразличного Хосока. — Бинхи, сюда, — подзывает он начавшего звонко лаять в другой стороне пса к себе. — Малыш еще пока не освоился, — усмехается Лиам, наклоняется и чешет персиковую шерсть голубоглазого шиба-ину. Хосок опускает взгляд на подбежавшего и начавшего сразу же ластиться к нему щенка, который почему-то громко начал лаять и прыгать с высунутым языком на Хосока. — Ты ему понравился, — улыбается Лиам. — Ну всё, Бинхи, хватит, успокойся, — усмиряет альфа собаку и возвращается к диалогу с Хосоком. — Егерь пятой серии? — неожиданно начинает разговор Хосок, поворачиваясь к Лиаму и с прищуром вглядываясь в его лицо. Вроде бы ничем не отличающийся от других альфа, но почему-то не вызывает никаких подозрений и не заставляет с недоверием скрыться где-нибудь в одиночестве, как Хосок привык делать. — А? Да, пятой, списали в Австралии недавно. Мало мы с ним послужили, — с ноткой печали в голосе отвечает Лиам. — Австралия, так вот откуда такой акцент, — качает головой Хосок. — Я родился в Китае, отец наполовину австралиец, а мать китаянка, но в раннем детстве мы вернулись в Сидней. Отец был военным, моим вторым пилотом, — Лиам звучит немного отстраненно, рассматривает свой егерь влюбленными глазами, будто бы вдается в какие-то страшные воспоминания, от чего глаза его начинают немного поблескивать, и у Хосока это незамеченным не остается. — Он погиб? — выстреливает в лоб Хосок. Тактичность никогда не была его сильной стороной, и события последних лет дают ему полное право быть прямолинейным и честным с каждым. Жизнь научила — каждый день, как последний. — Нет, ни в коем случае, — смеется Ву. — Подал в отставку, сказал, что уже стар для седла, а потом егерь списали, и пришел запрос на переправку его на Тэпхедом для какой-то секретной операции. Всего два года мы с ним с кайдзю лицом к лицу выходили. Всего два года… — Понятно, — равнодушно отвечает Чон. — Я зову его просто Маверик. — А? — озадаченно устремляет взгляд на восхищенно рассматривающего свой егерь Лиама Чон. — Вектор Апекс, я зову его просто Маверик, мне так больше нравится, — заключает он, ощущая острую необходимость в молчании, которое сразу же повисает между ними, когда Хосок сначала пристально с прищуром смотрит на альфу, а потом отверчивается и понятливо опускает голову, размытым взглядом следя за тем, как Апекс окончательно устанавливают на свое место, как к нему сразу же съезжаются машины, выставляются лестницы и протягиваются тросы с ремонтниками, будто бы начинают готовить к бою. Оказалось, двигаться вперед после чудовищной трагедии, после того, как тебя ломают против твоей воли, гораздо сложнее, чем думают люди вокруг тебя. Потеря, в особенности потеря собственного я, для Хосока была фатальным событием, и даже предугадать произошедшее было просто невозможно. Это бы случилось: в другом месте, в другое время, — но принцип — от того, что тебя действительно ждет, не убежишь, здесь показывает себя в полной мере. Глупая ложь, иллюзия возможности сделать выводы и двигаться дальше — всё это бессмысленно, бесполезно, и Хосок это знает, чувствует. Просто со временем приходит смирение: смирение с собственным ничтожным положением, сломанной душой, предательством и с уничтожением всего, что было «до», потому что никакого «после», его не существует. Когда смысл потерян, когда сил нет встать с колен, поднять подбородок, сжав крепко челюсти и кулаки, твердо шагать, пытаться восстановиться и хотя бы попробовать вновь оказаться на месте, для которого был рожден, нет никакого светлого будущего, нет даже его обозримого. Но сегодня почему-то будто тлеющий уголек в душе разгорается, одаривая приготовленные за два года сухие ветви жаром, ведь егерь прямо в центре стоянки такой великолепный, тянущий, а пилот рядом такой одинокий и ждущий товарища по правую руку в кабине. Желание к перерождению и восстанию из мертвых сильно, как никогда.

3

— В целом, тренировки могут быть начаты, состояние здоровья хорошее. Не отличное, конечно, старая травма руки и некоторые нейронные повреждения, оставшиеся после разрыва связи и из-за того… — Ыну делает глубокий вдох, набирается смелости, — из-за того, что ты вел егерь в одиночку, могут проявить себя в любой момент, но тренировкам это не помешает. Я выпишу тебе диету, курс восстанавливающих лекарств, и, как всегда, витамины, — Ыну снимает очки, потирая слегка подуставшие за весь день веки, откладывает их в сторону, отчужденно тыча пальцем в лист для заметок на краю стола. Смотреть в глаза Чонгуку не то, чтобы страшно, это попросту не хочется делать. — Спасибо, Ыну, — кивает Чонгук, сразу же поднимается с кушетки, ни на шаг не приближаясь к бете, так как чувствует всем нутром, что даже здесь, в кабинете врача, Ыну, человека, который так приветливо и добродушно относился много лет назад, пытался всячески помочь, видеть не особо хотят, и с первого дня пребывания Чона младшего на базе Ыну и не скрывал, что Намджун вновь совершает огромнейшую ошибку, приписывая Чонгуку героическую доблесть единственного во всем мире человека, способного управлять егерем в одиночку, и давая ему второй шанс. В их ситуации шанс у каждого только один, и Чонгук свой упустил. — Постой, — твердым тоном произносит доктор Чха, с прищуром вглядывается в спину развернувшегося к нему Чонгука, ощущая, как давно уже повзрослевший альфа начинает загораться, заметив пренебрежение и предвзятость в манере общения Ыну. От былой дружбы и следа не осталось. Но Чон послушно возвращается назад, надеясь, что не задержится здесь надолго. — Выслушай, Чонгук. — Я здесь, — разводит Чонгук руками, поджимая губы и делая глубокий вдох. — Говори всё, что думаешь, доктор, — усмехается альфа. — Я готов получать новую порцию унижений, — с досадой опускает он голову. — Я тебя не унижать собираюсь, Чонгук, — холодно отвечает Ыну, одним взглядом прибивая сильного и характерного альфу к земле. В горле образовывается ком, ведь тон врача совсем ничего хорошего не предвещает. — Ваши разборки между собой меня не интересуют, меня интересует только успех операции, и с твоим присутствием здесь маршалу его никак не удастся достичь, — грудь беты тяжело вздымается во время того, как он говорит слова, что иглами впиваются в Чонгука, оседая свинцом в легких. Дышать тяжело, двигаться тем более, а собственные мысли не только не успокаивают, наоборот, подкидывают исходы, что похуже в сто крат. — В прошлый раз я сглупил, что не сказал сразу именно тебе об этом. Ты как бомба замедленного действия, Чонгук, твоя связь в бою никогда не будет достаточно прочной из-за детских травм, и какими бы лекарствами мы тебя не пичкали, восстановиться ни ты, ни Хосок не сможете окончательно, — Ыну смаргивает тень сомнения с век, соединяет руки в замок возле собственных губ, в секунды молчания быстро пробегаясь по врачебному заключению о состоянии Чонгука, лежащему прямо перед его глазами. — Я не уверен даже, что кто-то из пилотов захочет пробоваться на роль твоего напарника. Чонгук отворачивается в сторону, одной рукой зарывается в волосы, нетерпеливо шагая по кабинету, чем только страшит и без того напуганного бету, ведь он не может быть уверен, чего ждать от Чона, что он может выкинуть. Доверие к нему потеряно у каждого. — И что ты мне предлагаешь сделать? — подходит чуть ближе Чонгук, впиваясь жестко пальцами в край стола, выплевывает слова сквозь зубы, от чего доктор, в испуге прикрыв глаза и поджав губы, отодвигается на стуле назад. — Я ничего не предлагаю тебе, Чонгук, я выношу заключение, что должен был сделать еще много лет назад. Я говорю тебе о положении вещей, таком, какое оно на самом деле. Оно неустойчивое! — срывается бета на крик. — Рано или поздно ты подорвешь всех вокруг себя, и Хосок был только пробным заходом. Ты даже агрессию не можешь контролировать, ты смотришь на ситуацию неадекватно, ты пережил слишком много трагичных событий, и это как открытый перелом, с которым ты рвешься в бой. Ты не подходишь для операции «Егерь». Тебя лучше отстранить. Чонгук крепче сжимает в руках белоснежный деревянный край стола, с дьявольской усмешкой, что расцвела на губах за мгновение ока, аккуратно наклоняется вперед, едва ли не в лицо шепча доктору, выпучив сумасшедшие темные глаза, на дне зрачков которых разжигается адское пламя. — Бомба дважды не взрывается.

4

Намджун, собственной персоной, несмотря на забитый сегодня график лишь с парой помощников рядом с собой, сложив в замок руки, спокойно наблюдает за тем, как приближающий к базе вертолет замедляет свой ход, осторожно и предусмотрительно выходя на посадку. Из-за вращения лопастей вся осевшая за долгую зиму этого трудного года пыль поднимается наверх, а рабочие, регулирующие посадку, размахивая красными указательными огнями, расходятся в стороны, освобождая пространство для железной птицы. На часах уже давно вечер, красочный закат уже давно уступил место темной и загадочной ночи, и только маршал Ким всё еще не спит, ведь волнительное ожидание и учащенное сердцебиение попросту этого сделать не позволят. Сдержать улыбку кажется невозможным, а переполняющее счастье в груди рвется наружу в легком подрагивании в колене. Намджун переступает с ноги на ногу и сжимает крепко пальцы, оставляя на коже лунки от впивающихся в нее ногтей, наблюдая, как лопасти постепенно останавливаются. Люди сходятся к вертолету ближе, но главная дверь всё еще не открывается. Маршал делает несколько шагов вперед, придерживая разлетающиеся в разные стороны полы своего парадного пиджака, с прищуром разглядывает виновника сего торжества, в легком мандраже ожидая его появления. Намджун ускоряется, оказываясь прямо рядом с начавшей открываться дверью вертолета, из которой сначала показывается только одна стройная ножка в лакированных кожаных туфлях, а после и всё худощавое тело омеги, застывшего на выходе, стоило ему только увидеть легкую улыбку Намджуна и его наполненный счастьем взгляд. — Капитан Джин, — любезно вытягивает альфа руку, перекрикивая шум базы и смакуя на языке наконец произнесенное новое звание Кима и его сладкое имя. Джин расцветает, как только слышит наконец-то этот голос в реальности, а не по телевидению в еженедельных сообщениях. Два года. Два года нетерпения, два года переосмысления после того, что произошло. Два года тяжелой работы и получения новых званий. Прошло много времени, и всё вокруг кардинально изменилось, даже сам альфа изменился — пара морщинок под глазами ему весьма к лицу, всё-таки возраст дает о себе знать, и даже на идеальном лице его уже видна тень трудной жизни и положения. Неизменными остался только сам Джин, его безграничное уважение к маршалу и… любовь. Любовь, именно она. Чувство постоянной вины, ощущение неправильности ситуации, стыд за то, что посмел влюбиться так безрассудно в альфу, едва ли не годящегося в отцы, но Джин смог переступить через собственные, но выстроенные обществом и воспитанием, преграды. Из постыдной любовь стала освещающей путь, Джин просто сделал из нее маяк, к которому на своей старой шлюпке пытается добраться сквозь бушующий океан. Там, где маяк — он, там, где конец пути — признание, до которого Джину еще слишком далеко, а посещающие иногда мысли, что Джин просто глупый молодой омега, слишком сильно уважающий старшего по званию, окунают в воду, заставляя захлебываться вновь и вновь. Довольствоваться только лишь тем, что переполняет сердце, этим теплым ощущением и острой необходимостью в одном только человеке во всем мире, граничащим с сумасшествием и одержимостью, но Джин готов к этому. Он уверен, что делает всё правильно, только пока что маршалу нежелательно знать об этих его особых ощущениях и эмоциях. Сейчас омега, отвечая на воспитанный жест альфы, вкладывает свои тонкие пальцы в его ладонь и медленно спускается по ступенькам, ощущая, как крепко Намджун сжимает его руку, словно боясь вновь отпустить и потерять. — Рад вас видеть, маршал, — улыбается Джин, глядя пронзительно наполняющимися слезами радости глазами. Они стоят несколько секунд, глупо улыбаются друг другу, с наслаждением и упованием разглядывают едва ли изменившиеся черты, и почему-то не могут оторваться, словно то, что потеряли много лет назад, снова найдено и греет душу. Джин неловко отводит взгляд, рассматривая ставшую еще шире базу, с виднеющимися на горизонте строящимися новыми корпусами, и освещенный голубоватым светом огней мост, связывающий две части огромного механизма, не засыпающего ни на секунду. Такая сильная ностальгия, что иногда посещала во время разглядывания старых фотографий с сослуживцами, друзьями, семьей, когда там за океаном в особенно одинокие часы становилось невыносимо, не сравнится с той печалью и грустью, разливающейся в сердце сейчас. Это место стало совсем другим, еще более потерянным и холодным, навевающим плохие воспоминания. Это место, как концентрация всего ужасного, что несет в себе война, разрывает душу на миллионы частиц, в одночасье вновь его соединяя, крохотным молоточком, бьющим по мозгу, напоминает о всех людях, которых здесь встретил, о всем том, что пережил с ними, теперь вернувшись и освещая своей улыбкой огромную площадку. Сколько же они здесь потеряли, но сколько нашли. Джин здесь — незаменимая деталь, без которой было трудно справиться, без которого каждый день будто превращался в Ад на Земле, но сейчас вся наполнившая грудь мерзость выходит, стоит только ему повернуться и вновь приподнять вымученно уголки губ, поправляя мешающиеся на глазу сапфировые пряди. — Я тоже, — отвечает ему Намджун, с трудом контролируя рвущееся наружу желание заобнимать омегу до смерти. — Очень рад. Джин опускает смущенно взгляд, позабыв совсем о том, что вокруг них стоят работники базы и с интересом рассматривают воцарившееся между альфой и омегой напряжение, ощутимое едва ли не на генном уровне. — Наконец-то документы будут распечатаны на листе ровно, а не под углом, — усмехается Намджун, запуская оледеневшие пальцы в карманы. Джин смеется в ответ. — Тэхён плохо справлялся? — выпучивает глазки Сокджин. — Ни в коем случае, это мои личные придирки, — отмахивается Намджун, покачивая отрицательно головой. Он делает несколько коротких шагов в сторону входа в широкие ворота базы, и Джин поспевает за ним, становясь рядом и продолжая разглядывать новую куполообразную крышу стоянки и высокие серые здания. — О чем еще, кроме криво распечатанных документов, я должен знать? — спрашивает заинтересованно Джин, четко прослеживая, как Намджун начинает чувствовать вину за свою не совсем удачную шутку. — Мы с вами обсудим всё завтра, я расскажу ваши новые обязанности, расскажу о ближайших планах, и вы сможете приступить к работе, а сегодня просто отдохните, — спокойной произносит Намджун, с заботой говоря последние слова. — Перелет был долгим, да, — наклоняет Джин голову, поджимая устало губы. Чувство неловкости так и норовит прорваться наружу, вводя Джина в еще больший транс собственных мыслей и раздумий, но Намджун стойко сдерживает разыгравшиеся между ними двумя заряды, бьющие под дых и буквально сваливающие с ног, этим заставляя и Джина оставаться на плаву. Весь оставшийся путь до лифта они разговаривают ни о чем: Намджун вежливо расспрашивает о том, как Джину было в Америке, а тот с воодушевлением рассказывает о каждом своем дне пребывания на базе в Штатах, о том как сильно отличаются их правила и распорядок дня, о том, что там царит свобода и распущенность, упуская лишь детали того, что за два года у Джина были дела и поинтереснее, чем просто служба и работа. Он рассказывает о своих обязанностях, и даже не замечает, как они с альфой остаются вдвоем в крохотном лифте, где воздуха будто бы становится критично мало, и каждый вдох — доза мучительно перчащего в горле запаха спички, что оседает на горле. Джин и забыл его совсем, забыл, какой Намджун на самом деле, как он может скрывать свои чувства и себя самого от глаз целого мира, и только оказавшись на опасно близком расстоянии к друг другу, вновь ураганом срывает тормоза, которые Джин так старательно регулировал два года, растворяясь в других людях и работе. Предательство? Он так не считает. Ведь в таком случае, Намджун предавал его множество раз, тех самых, когда пилот Пак с гордо поднятой головой выходил из его кабинета, утирая опухшие от чего бы то ни было губы. Как они будут работать вместе? Как Джин вынесет всё, что его ждет? Как можно будет сохранить свою глубокую тайну, ни раза не дав и намека на то, что давно очевидно и на поверхности — их двоих связывает что-то. Что-то неуловимое и неподвластное контролю, что-то, что в коротких улыбках, смущенных взглядах и скованных движениях скрывается. — Джин, — неожиданно начинает Намджун, когда створки лифта закрываются и механизмы начинают тихо жужжать, отправляя их наверх. — Есть одна новость, которую лучше бы сообщить вам заранее. Омега удивленно и непонимающе уставляется на Намджуна, всматриваясь в его лицо и ожидая ответа на свой невысказанный вопрос. — Чон Чонгук здесь, — сокрушительно произносит альфа, жестоко и безжалостно втирая в кору его затуманенного мозга суровую реальность, обрушившуюся на Джина за секунду. — Что? — Он нужен нам, — будто оправдывается Намджун. — Что, простите? — уголки губ Джина дергаются в улыбке отчаяния и непонимания, он задумчиво отводит взгляд, рассматривая подсвечивающиеся голубым кнопки с номерами этажей. Первый, нулевой, минус первый, минус второй… Джин считает каждый, переваривая в мыслях только что полученную информацию, шокировано упирается взглядом в спокойного и уравновешенного Намджуна, ожидающего совсем другой реакции. — Он же… Он же погиб, мне сказали, что он погиб… Намджун виновато опускает голову, разглядывая начищенные носы собственных ботинок и боится взглянуть на растерянного Джина. Омеге ведь никто и не рассказывал, даже намека не давал на то, что Чонгук может быть жив. Он даже не знает, где и при каких обстоятельствах погиб младший Чон, знает только, что Хосок выжил и находится на базе, и кроме этого ни слова больше не было до него донесено. Джину кажется, что весь мир за секунду рушится. Намджун врал, или просто не говорил всей правды? И почему Чонгук вообще здесь? Почему нельзя было оставить его в покое спустя два года? Два года постоянных мыслей и переживаний, два года, за которые Джин смог найти смирение и спокойствие, принимая тот факт, что альфа, жизнь которого только начиналась и так внезапно оборвалась, покоится в безграничной глубине океана. — Мы обсудим это завтра, — коротко отрезает Намджун, прибивая Джина одним своим суровым взглядом к полу. — Сейчас не время и не место это обсуждать. — Не время и не место? Маршал, я два года жил с мыслью, что Чонгука нет. Я думал, что мы все его потеряли! Но если это не так, почему вы не искали его сразу, почему вы не нашли его сразу же, как только узнали, что он жив? Что изменилось сейчас, если вам было абсолютно всё равно, где он и что с ним? — начинает загораться Джин. Сдерживаться кажется невозможным, когда переполняющая грудь злость разъедает внутренности, а кровь вскипает до таких температур, что обжигает с трудом и упорством качающее ее сердце. — Мне не было всё равно, я не был равнодушен. Но Чонгук был преступником, и всё, чего я хотел, — замолкает альфа, закусывая изнутри язык и раздумывая, как можно деликатнее подать информацию, — я не хотел, чтобы он оказался за решеткой, — заканчивает он свою тираду, подаваясь немного вперед. — Я ждал удобного случая вернуть его, — бросает напоследок Намджун, не понимая, почему вообще рассказывает о своих целях кому-то, но жгущее чувство стыда перед Джином внутри покоя не дает. Джин озадаченно смотрит ему в глаза, вдыхает любимый и до боли отзывающийся теплом аромат, теряя рассудок окончательно. Слова Намджуна кажутся чем-то отдаленно напоминающим альфу, с которым когда-то прощался Джин, они звучат совершенно непривычно, незнакомо и даже пугающе, ведь чувства для маршала всегда были чем-то чуждым, а отношения между ним и служащими всегда были только профессиональные. Он делает шаг навстречу, мысленно сцепляет их пальцы, нежно касается другой рукой щетинистой щеки, поглаживает аккуратно, с пониманием успокаивает и передает часть поддержки и уверенности. В реальности же просто испуганно рассматривает и кивает, без слов благодаря Намджуна за то, что сказал, за то, что сделал. Лифт останавливается на этаже Сокджина, где пустует его маленькая и уютная комната, ставшая ледяной. Он делает несколько шагов вперед, оборачивается, с легкой улыбкой глядя на маршала, пленяя его сердце и очаровывая добротой, кроющейся в радужке, и направляется в сторону своей комнаты, жадно вдыхая аромат серы, оседающий на горле. Намджун смотрит пристально вслед, слышит, как двери лифта начинают закрываться, ограничивая вид на омегу, и что-то в голове его слишком громко и оглушительно щелкает, словно непобедимая стена, выстраивающаяся многие годы, дает предательскую трещину. Над губой вновь появляется красная дорожка, стекает по губам, оседает на языке стальным привкусом, очерняя собой родной приторно сладкий запах покинувшего омеги. Сознание вновь начинает оставлять тело, и альфа тянется к внутреннему карману, где по традиции незаменимое лекарство в железной коробочке с символикой щита и захлестываемой волной горы. А аромат Джина немного изменился. Меда в нем стало больше, а чайные листья и цитрус лишь играют на фоне, создавая антураж. Намджун глупо улыбается.

5

Почему ковыряться в собственном обеде, отвлеченно размышляя совсем не о еде и даже не о работе, стало привычкой? Когда вся жизнь, каждый день начали крутиться вокруг одного человека и события, еще неделю назад не имеющего для Тэхёна никакого значения? Он каждый день встречается ему в столовой, каждый день одинаково уныло улыбается, кивает приветственно головой и проходит мимо, опустив подбородок. Он каждый день приходит есть в самые последние минуты обеда, только бы не столкнуться с призраками своего прошлого, садится за один и тот же стол, со скоростью света уплетает свою порцию неприятной армейской пищи, каждый день встает со своего места и относит полностью пустой поднос, ставя его в правый верхний угол стола для грязной посуды, откуда потом его забирают работники столовой. Он каждый день приходит с наполовину не зашнурованными берцами. Бесит тем, что подошва его ботинок шаркает по бетонному полу. Он может улыбнуться случайно своим старым знакомым, поправить бейсболку, которую надевал всего пару раз за неделю пребывания на базе, и каждый раз снимает ее, складывая рядом с собой на скамейке, а потом ест со скоростью света и ставит поднос в правый верхний угол стола для грязной посуды. Каждый божий день. Все его действия одинаковые, отточенные за почти всю жизнь нахождения в армии, и они совсем не забылись за время его отсутствия здесь. Отеки и синяки постепенно спали, остались только слегка красноватые гематомы и царапины на скулах и на еще только заживающем носу. Он менял пластырь каждый день, и за всё время тот стал в два раза уже, а кровоподтеки сменились зеленоватыми пятнами под глазами и ярко-розовыми на носу. Тэхён это всё замечает, иногда поглядывает на него из-за спины, надеясь, что он не обернется в ответ, и вновь возвращается к своему занятию, совсем не замечая, что он тоже рассматривает его прямую спину, следит за тем, как он, отобедав, поднимается по ступенькам со скрытыми в карманах своих любимых темно-синих карго руками. Чонгук с интересом подмечает его манеры, его удивительную и совсем неприметную для всех улыбку, но для него особенным теплом отзывающуюся в душе. Чонгук часто не может наглядеться на его длинные пальцы, сжимающие между собой легкий планшет. И, кажется, у Чонгука фетиш на руки. Именно только на эти руки с едва заметными лунками на широких ногтях, с перекатывающимися мышцами на предплечьях и украшенными браслетами тонкими запястьями. Перед сном неосознанно всплывает его образ, а сознание тянется в направлении мыслей о нем. Не об умершем омеге. А о нем. Это стыдно, мучительно, позорно и совестно. Но он почему-то отпечатался там, на самой подкорке, воспоминанием из юношества, из прошлой жизни, как якорь держит здесь, заставляя каждый день разгадывать эту немыслимую загадку. Читать его, как книгу, исследовать, как предмет науки, узнавать каждый день о нем еще больше, даже если это джемпер, который он носит по вторникам и средам, и то, как он любит заправлять футболки в брюки, подчеркивая этим самым тонкую изящную талию. Даже если это кудри, которые ложатся по-разному на его лоб, когда он спускается по лестнице, и когда он идет в его направлении, гордо задрав подбородок и делая вид, что не заметил. Заметил, еще как. Всё его внимание обращено к Чонгуку, и сам Чонгук обращен к нему, в надежде услышать с того самого дня хотя бы слово, но он всё проходит мимо. Видимо на что-то обижен, но смелости поговорить и высказаться не хватает, как и у Чонгука. С того дня что-то определенно поменялось между ними, и чувство это на бессознательном, как рефлекс, побуждает к действию, но разум заставляет себя контролировать, ограничивать собственные желания и потребности. И с каждым часом это становится всё труднее, невыносимее. Его спина кажется притягательней с каждой встречей за обедом, его планшет, в который он пристально вглядывается, допивая напиток после основного приема пиши, и то, как он иногда улыбается своим друзьям. Эта чертова улыбка, способная заставить планету сойти со своей орбиты. Но они не влюблены, ни в коем случае. — Можно? — Чонгук подходит со спины, внезапно и неожиданно вырывая из нескончаемого потока мыслей о нем же, от чего щеки предательски покрываются румянцем, и Тэхён начинает быстро в суматохе и стеснении кивать. Чонгук усмехается такой реакции и ставит свой поднос на стол, перекидывает ногу через скамейку, и, выдерживая дистанцию, садится рядом, случайно едва касаясь локтя омеги, от чего тот вздрагивает и одергивает руку, опуская ее на колено. Сидящие в нескольких столах позади Шону, Чимин и Хосок в шоке роняют челюсть. Улыбка Тэхёна пахнет предательством, его раскрепощенные движения и этот взгляд, прямо кричащий о том, что чувства есть, отталкивают. Чонгук сегодня впервые сел не за свой привычный столик в углу, чем невероятно смутил Тэхёна, и тот от страха и внезапности проглатывает язык, утыкаясь в изучение присланной маршалу отчетности. — Как у тебя дела? — не находит ничего лучше, чем задать стандартный вопрос Чонгук. — Всё отлично. Не считая межгалактической войны с неизвестной нам инопланетной расой, конечно, — усмехается Тэхён, даже не глядя на Чонгука. — А еще рис сегодня особенно дерьмовый, — качает головой омега, подтверждая собственные слова жестами, и его губы вновь раскрываются в улыбке, а Чонгук следует его примеру, подхватывая шутку и хотя бы намек на уничтожение слишком огромного напряжения между ними. — Согласен, рис просто отвратительный, — Тэхён вновь улыбается Чонгуку, и это первый удар током, от которого по всему телу прямиком в сердце проходит электрический заряд. — Да уж… — замолкает в неловкости Тэхён, поджимая пальцы и царапая ногтями поверхность стола. — А как ты поживаешь? — Всё отлично, не считая того, что большая часть людей здесь ненавидит меня. — Ну, прямо большая… — Именно, посмотри вон на того, — Чонгук слегка наклоняется ближе к столу и вытягивает палец, указывая на пялящегося на него грузного альфу с рыжей бородой, и Тэхён рефлекторно повторяет за ним, проводя по нижней губе кончиком языка. Еще один удар током. — Он прямо сейчас готов подойти и надрать мне зад, — смеется Чонгук, подмигивает мужчине и толкает языком щеку, от чего альфа испуганно отворачивается. Легкий, идущий прямо из глубины души смех ласкает слух, и Чонгук чувствует непреодолимое желание прямо сейчас замереть, разглядывая, как яблочные щечки омеги поднимаются, закрывая глаза, а белоснежные ровные зубы украшают собой его обычно строгое и серьезное лицо. — Вот об этом я и говорю. — По крайней мере, теперь они ненавидят и меня, — поворачивается, наконец, к Чонгуку Тэхён, опуская смущенно взгляд. — Ну уж нет, — отрицательно машет головой альфа, складывая в замок руки на столешнице. — С чего бы это им ненавидеть тебя? Тэхён невольно опускает взгляд на его пальцы и украшенные переплетениями вен ладони, внемлет каждому их незначительному движению. — Они не ненавидят тебя, Чонгук. — Ненавидят. — Они тебе не доверяют, — Тэхён пронзительно смотрит в чонгуковы глаза, которые становятся темнее, и вдыхает тяжело, ощущая, как природный аромат альфы становится намного ярче, обволакивает рецепторы приятным послевкусием. — А ты? — Что я? — Ты мне доверяешь? Хоть немного? — совсем неправильно, совсем не вписывается, но почему-то так необходимо сказать, чтобы услышать хотя бы пару слов одобрения. Тэхён опускает голову на потухший экран гаджета, отдаляется от альфы куда-то в собственный океан мыслей, надеясь, что тот заметит его неловкое положение. И тот замечает. — Тэхён, п-прости… Я-я… Правда, извини, — в смятении начинает тараторить Чонгук. — Конечно, ты мне не доверяешь, здесь и говорить не о чем. Просто вырвалось, правда. Вина за бездумно произнесенные слова начинает давить тяжелым грузом на плечи, а как ее загладить, Чонгук не знает. Взять омегу за руку — можно сделать еще хуже, приобнять — подписать себе смертный приговор, а говорить что-то рядом с ним Чонгуку, видимо, категорически запрещено и противопоказано. — Нет, всё в порядке, — отмахивается Тэхён. — Ты спас меня тогда, во время обвала, ты бежал за мной, и я вижу, что ты по непонятной причине мне доверяешь, но… Чонгук, я… Я никому здесь не доверяю, кроме маршала. И на это есть свои причины, о которых я не могу рассказать. — Я понял, — кивает понимающе Чонгук и наконец обращает внимание на уже остывший обед. Тэхён дает ему несколько молчаливых секунд на трапезу, мельком поглядывает на играющие желваки на лице Чонгука, за напрягающейся острой линией челюсти, наблюдает за его напряженным взглядом из-за недосказанности. Брови сведены к переносице, от чего на лбу образуется небольшая морщинка, и Тэхёну кажется, что Чонгук выглядит расстроенным. Но иначе нельзя. Подпускать его ближе к себе — всё равно, что зайти с голодным волком в клетку: никогда не знаешь, он прижмется к тебе своим горячим телом и будет ласкать, почувствовав расположение и безопасность, подчинится, либо же перегрызет шею, напившись кровью вдоволь. С Чонгуком скорее второе. — Ты знаешь, что на базе остались твои старые вещи? — вспоминает Тэхён, резко поворачиваясь к Чонгуку и отвлекая его от трапезы. — Нет, — отвечает тот с набитым ртом. — Да, в камере хранения. Я могу тебе дать номер и ключ, только сейчас запрошу, — Тэхён сразу же тянется к планшету, быстро открывает нужную вкладку и начинает сразу же вводить данные в строку поиска, пока Чонгук недоуменно следит за его пальцами. — Твоя с номером 1456, — произносит омега. Могу занести тебе вечером ключ, или отправить код… — осекается Тэхён, начиная размышлять, на что он отправит код, ведь Чонгук еще не получил уставные гаджеты, а единственное средство связи с ним — установленная в его комнате неудобная для общения система умного дома. — Буду очень признателен, — кивает благодарно Чонгук. — Тогда зайдешь после вечерней тренировки? — Да, — отвечает с улыбкой на губах омега, внося меткой в свое расписание пункт «Занести Чонгуку ключ от камеры хранения», и помечает его двумя звездочками. — Тэхён, слушай, а помнишь, ты в день нашего прибытия заходил ко мне вечером? — задумчиво начинает Чонгук, опуская палочки на поднос. — Конечно, — вытягивается в струнку Тэхён, надеясь на благоразумность альфы и на то, что он не будет задавать лишних вопросов, тем более, что ответов на них у Тэхёна нет. — Я попросил тебя об одной услуге тогда… — Ох, да! Конечно, просто не было случая тебе рассказать, — в смятении сцепляет пальцы Тэхён, принимая несвойственную ему неуверенную позу. — И… Что? — требовательнее интересуется Чонгук, но Тэхён почему-то не торопится отвечать, сверля взглядом собственные вспотевшие за секунду ладони. — Его тело ищут, под завалами это сложно сделать, но они пытаются изо всех сил, — больно, но произнести нужно. Тэхёну это удается с трудом. В сердце сразу же начинает ныть, а вина перед Чонгуком просыпается в упреках совести вновь. — Прости. — А что с другой просьбой? — Доктор и его сын? — Да, они. — Они в порядке, кайдзю не дошел до их деревни. Радиус поражения составил всего один километр, — Тэхён слышит, как Чонгук облегченно выдыхает. — Тэнгу оказался там очень вовремя, и ущерб городу был нанесен минимальный, почти никто не пострадал, — с опущенным настроением продолжает Тэхён, и, почувствовав, как накаляется от его слов Чонгук рядом, прекращает. — Прости… Я… — вновь извиняется он, но ушедшего в свои мысли Чонгука, кажется, уже не вернуть. Тэхён испуганно бегает взглядом по напряженному лицу альфы и приходит к выводу, что лучше оставить его сейчас наедине с собой. Ему слишком нелегко принимать всё произошедшее, и адаптация к новой жизни и условиям будет продолжаться не один месяц, и всё, что может сейчас сделать Тэхён — дать ему время на смирение и осознание. — Знаешь, я пойду, мне нужно… Маршал вызывает… Еще раз извини, — быстро вскакивает Тэхён, сгребает в охапку планшет, некоторые бумаги и едва удерживает в руках почти пустой стакан. — Тэхён, постой, — вдруг останавливает его Чонгук, крепко цепляясь за край мягкого джемпера, поднимает тот же преисполненный страданий и тяжестью взгляд, что был вечером, когда Тэхён приходил к нему помочь с травмами. — Ты злишься на меня? — неожиданно для себя и для омеги. — Что? — После нашего разговора во время твоей тренировки ты игнорировал меня, — звучит неоднозначно, и Тэхён озадаченно щурится, закусывая нижнюю губу. — Ты злишься на меня? — Что? Нет, конечно, с чего бы мне вообще на тебя злиться? — отчасти врет, но ощущает панику из-за всё еще находящейся в нескольких сантиметрах от запястья руки Чонгука. Вопрос: почему он не взял Тэхёна за руку, как тогда? — С того же, с чего злятся и все остальные, — полушепотом произносит Чонгук, медленно отпуская кофту омеги и ощущая на кончиках пальцев его неуловимый почти и слабый аромат. — Я не злюсь на тебя, — так же почти одними губами отвечает Тэхён, направляя всё свое внимание на альфу. Ему хочется солгать, только в этот раз внушить уверенность в том, что всё будет хорошо, что Чонгука примут вновь, заверить в том, чего нет и никогда не случится. Однако, всё это — жалкая ложь. Но лжи достаточно, как и недосказанности, недопонимания и других порочных и неправильных поступков, из-за которых Чонгук уже потерял всех, кого только мог. Если нужно, Тэхён станет единственным островком правды в его жизни, и он уже чувствует, что ему это аукнется. — Спасибо тебе… — запинается Чонгук. — Спасибо, что ты единственный, кто не отвернулся, — отчаянная улыбка уродует красивые черты лица, и пелена на глазах страшит превратится в слезы, но Чонгук наконец находит силы спустя несколько дней раздумий сказать искренне то, что рвалось из сердца. Вместо души кровавое месиво, и чувствовать что-то кажется уже невозможным. Чонгук смотрит в бесконечные глаза Тэхёна, а он отвечает ему тем же, безмолвно принимая благодарность. — Мы с тобой теперь друзья, получается? — усмехается Тэхён, разряжая атмосферу и, наконец, признавая, что от ненависти к альфе, которую приходилось подогревать еще месяц назад, не осталось практически ничего. Вместо нее — разливающееся в душе великодушие и понимание. Ненависть исчезла в тот момент, когда Чонгук обнимал его, прижимая к себе крепче в хаосе разрухи и ужаса. Именно в тот роковой момент всё рухнуло, именно в тот момент, когда его дыхание обжигало шею, а пальцы цеплялись за ткань его дорогой одежды. — Получается, — смеется в ответ Чонгук. Гул в столовой затихает, и Чонгук с Тэхёном сразу же обращают всё свое внимание на вход в помещение, уже наизусть заучив, что затишье голосов во время обеда равно появлению кого-то действительно значительного, и этот раз совсем не исключение. — Капитан, — с улыбкой произносит Тэхён, разглядывая вошедшего в столовую смущенного омегу.