Операция "Поворот"

...Тойни уже забыл, когда в последний раз появлялся на станции переброски. Можно сказать, он уже привык к своему римскому дому, к рабам – двоим домашним и садовнику. Двое домашних рабов буквально боготворили молодого хозяина после того, как Тойни принял его личину. Они с Хоратом долго выбирали подходящий вариант и наконец подвернулась почти идеальная ситуация – старый сутяга с садистскими наклонностями держал своего взрослого сына взаперти чуть ли не с его детства – с тех самых пор, как умерла его жена. Сын, как выяснил Тойни, был олигофреном. Тойни в жизни таких не видел и думал, что уж в этой-то глубокой древности подобных детей точно убивали. Но поди ж ты, нашлось исключение. …После пожара в доме старика Биллия выжили только двое молодых недавно купленных рабов да молодой хозяин, которого нашли под обломками. И под обломками же – вот совпадение! – обнаружился сосуд с золотыми. Соседи поохали, поахали да и разошлись, а молодой Гай Биллий начал налаживать свободную жизнь богатого холостяка... - Господин, к тебе пришел учитель Блоссий, - Геспер, молодой эпирец, очень уважал Блоссия и величал его учителем несмотря на то, что видел: его господин и италиец не связаны узами учителя и ученика. Господин Биллий и степенный стоик часто засиживались допозна над свитками да за учеными разговорами, часто вели беседу на неизвестных Гесперу наречиях. Оттого уважение эпирца и к философу, и к своему хозяину только возрастало. Сегодня философ казался особенно взволнованным, в руках держал несколько свитков и Геспер окончательно уверился, что предстоит высокоученая беседа и почтительно прикрыл двери в таблиниум. Едва дверь закрылась, Хорат швырнул свитки на стол и с размаху сел в застонавшее под ним кресло. Тойни выжидательно уставился на старшего коллегу – если Хорат явился без предупреждения, значит, произошло нечто из ряда вон выходящее. - Наш приятель решил баллотироваться в народные трибуны, - сообщил наконец Хорат. - Не может быть! Но ведь… Ведь по нашим данным это должно было… тьфу! - то есть должно будет произойти только через два года, - Тойни сразу же перешел на Единый язык. - Совершенно верно, коллега! - ответил Хорат тоже на Едином языке. - Через два года, если верить летописцам, порази их Фортуна! - последние слова он произнес по-латински. - Кто же ошибся – историки или… или мы? – задал Тойни вопрос, волновавший его сейчас больше всего. Он не верил во всякие "эффекты бабочек", но после путаницы в хронологии готов был ожидать новых подвохов. - Историки, - твердо ответил Хорат. - Я тоже так думаю, - Тойни почувствовал нескрываемое облегчение. - Тут недавно выяснилось, что один поэт, который, по нашим источникам, еще не родился, - уже умер, - вспомнил он стихи, которые читала Реа. - Я планировал настроить нашего приятеля более радикально, рассчитывал, что тогда народ побоится за него голосовать, - продолжал Хорат, - говорил о нобилях и сенаторах, скупивших всю землю. Думал, он - молодой, горячий, кинется, сломя голову… Вообрази, говорил ему даже о создании государственных имений, во главе которых стояли бы магистраты, сдающие их деревенскому плебсу в аренду за низкую плату. Тойни сдержанно улыбнулся. - Если мне не изменяет память, создание подобных коллективных хозяйств уже было, позднее конечно. И окончилось страшной тиранией. - Да не в этом дело! – отмахнулся Хорат. - А в том, что он добился поддержки сословия всадников! В этом ему тесть помог – Пульхр делает все, чтобы утереть нос партии Сципиона Эмилиана, он ради этого не только со всадниками - с рабами якшаться будет. Пульхр тут вообще не при чем, подумал Тойни и помимо воли почувствовал гордость за римлянина – тот удивительно способный ученик. Ведь это он, Тойни, во время очередного диспута, которые Тиберий очень любил, совершенно бездумно заявил, что крестьяне горласты, но нестойки, а опираться стоит на более солидных людей. И Тиберий, очевидно, принял его слова к сведению. - Кстати, это ты говорил ему про «кухарку, управляющую государством»? – неожиданно спросил Хорат. - Это он от Реа услышал, - снова улыбнулся Тойни. Хорат нахмурился и ничего не сказал. - Кстати, Тиберий тебя сегодня ждет! – поднялся он с кресла. - Я нарочно захватил переводы «Медеи», которые делала Корнелия, якобы для того, чтоб показать Панетию и заскочить к тебе по пути. Чтоб никто ни о чем не догадался. Тойни тихо вздохнул, подумав, что возросшая беспричинная подозрительность коллеги порой граничит с паранойей ... Через положенные "три базарных дня" состоялись выборы народных трибунов. Одним из десяти стал Тиберий Семпроний Гракх. *** «Идя к дому Тиберия и проходя мимо табуляриев храма Сатурна, мы с Блоссием снова видели на белых колоннах многочисленные надписи в поддержку Гракха. Углем, красной глиной, а, возможно, и просто грязью: «Земли!», «Мы голодаем!», «Гракха в трибуны» Тиберия мы застали чуть ли не в дверях дома – он, как всегда в последнее время, куда-то торопился. Он бесконечно много встречается с людьми, с кем-то спорит, кому-то пожимает руки, кого-то пытается ободрить. За Тиберия Гракха агитировали даже насмешливые циничные ателланы – в эпоху перед Большой Катастрофой это назвали бы предвыборной кампанией, пробурчал Блоссий. Так что ничего удивительного в том, что Гракх в числе народных трибунов. В отношении Блоссия к Тиберию все больше личной неприязни – я теряюсь, не в состоянии разобраться в ее причине. Тиберий взволнованно рассказывал о своем походе в курию, куда его вызвали за постановлением Сената. Естественно, богатые оптиматы во главе с Назикой встретили его отнюдь не розовыми лепестками. - Меня даже назвали преступником, вроде Марка Капитолийского! – возмущенно закончил Тиберий. - А ведь я из плебейского рода и вполне естественно, что я поддерживаю плебеев! И главное – что сделалось с римлянами, почему слова о благе страны и народа сейчас вызывают такую насмешку? Разве тут есть что-то смешное? Почему-то я в тот момент вспомнил о своей работе еще там, в нашем времени – с выжившими из ума, не выдержавшими Государственного перевоспитания. Некоторым из них удавалось сбежать, и тогда они подстерегали нас в наших же тоннелях. Вот такому, как Тиберий, я доверил бы прикрывать свою спину во время отлова этих больных безумцев – до того, как мы приспособили для ловли роботов-поисковиков, я пару раз попадал в передряги. Я начал говорить ему что-то утешительное – все же Тиберий во многом похож на ребенка, хотя инфантильным его никак не назовешь. В нем удивительно сочетается внешняя мягкость со стойкостью и даже с упрямством. Смотря на него, я иногда испытываю сожаление, что не родился в более индивидуалистичной среде. Тиберий слушал меня со своей кривоватой смущенной улыбкой. - Спасибо, Гай, - хлопнул он меня по плечу. - Мы справимся. Однако Блоссий моих переживаний не разделял – он шел с нами рядом, крутя на пальце кольцо с импульсным генератором. Когда он - случайно или нарочно - слишком сильно нажал на его боковую поверхность, прибор отозвался возмущенным попискиванием и пару раз сверкнул красным. В шуме толпы этого не было слышно, но я почувствовал зуд в руке, на которой было мое кольцо. - Выключи сейчас же! Ты убьешь клона! – улучив момент, прошептал я Блоссию. - Убить… - лицо его просветлело. - А это и в самом деле мысль…» *** Хорат несколько раз легонько тронул кольцо и через короткое время тоненькая фигурка, кутающаяся в плащ, выскользнула из дома на противоположной стороне улицы и поспешила к нему и Тойни. - Ничего нового, - сейчас Хорату показалось, что голос Реа звучал как-то дерзко. - Через четыре дня голосование о законе, он волнуется, как бы кто-то из трибунов не воспользовался правом «вето». Хорат кивал, слушая ее. Лоботомия, подумал он. Глон был прав – только лоботомия. Даже искусственный организм, прошедший подготовку, вырощенный в психологически стерильных условиях, поддался этой всеобщей иррациональности - смотрит исподлобья и, кажется, у нее появляются собственные мнения. Вот у него, Хората, уже нет уверенности, что коллега Тойни вполне психологически стабилен. Недавно он начал рассуждать о целесообразности операции «Поворот» - неслыханно! Да что там, психолог вполне разделяет здешние индивидуалистичные развлечения, Хорату даже показалось, что Тойни отзывается о здешней поэзии не как ученый, а гораздо более вовлеченно. - Хорошо, на этом все, - коротко бросил Хорат, давая понять, что Реа может идти. Тойни поглядел на девушку несколько дольше, чем это было необходимо. - В ближайшее время постарайся не выходить за городскую границу Рима, - проговорил Тойни. Реа безразлично кивнула, отметив про себя почти неслышимо произнесенное "не" и подчеркнутое "городскую границу Рима". *** Хиона не верила своим ушам. - Ты собираешься уйти? Но почему тайно? Тебе кто-то угрожает? Реа покачала головой. - Меня трудно убить. - Тогда что же? Хиона подумала, что неожиданное решение Реа связано с недавним мелким происшествием – Гракх, который сделался постоянным поклонником Реа, зашел к ней в очередной раз и почти в вестибуле дома столкнулся со своим приятелем, начавшим лысеть блондином. Как выяснилось, блондин тоже пришел к Реа. - Гетера может и должна выбирать сама, - величественно провозгласила Апфия, которая частенько рассказывала своим ученицам о золотом веке эллинских гетер, о мудрой Аспазии и прекрасной Фрине. Оба молодых человека, не ожидавшие такого поворота, не знали, что предпринять. Они не были эллинами и – Хиона уже достаточно выучилась понимать римлян – для каждого отказ был бы чудовищным ударом по их римской гордости. А Реа тогда не заколебалась ни на мгновение. - Я выбираю тебя… Галчонок, - сказала она, протягивая руку искренне расхохотавшемуся Гракху. Блондин же явно не знал, огорчаться оттого, что ему предпочли другого, или радоваться, что его соперника назвали детским прозвищем. Сейчас, когда Хиона напомнила Реа об этом, светловолосая прикрыла глаза. - Нет, дело вовсе не в том, - ответила она. - Я могу быть опасна. Хиона нахмурила брови – гетер могли использовать для разных грязных делишек, но Реа казалась ей слишком проницательной, чтобы ввязаться в подобное. Да и не производила она впечатление интриганки. - Нет, интриг я не плету и с интриганами не знаюсь. Но меня могут заставить… - Реа мучительно подбирала слова, - заставить захотеть делать то, чего я не хочу. Я не могу всего тебе объяснить. Просто поверь. Эфиопку не оставляло чувство, что подругу она видит в последний раз. Реа снова угадала ее печальные мысли – ее ресницы дрогнули, и она почти ласково погладила эфиопку по плечу. - У меня есть еще немного времени. Сыграй, пожалуйста, ту мелодию, которую я не могла повторить. Хиона кивнула, взяла арфу, тронула струны и вдруг запела по-гречески. Я жду тебя, Мой любимый, мой воин, Жду тебя. Я жду тебя, Без тебя огонь подернут пеплом И тебя со мной нет, Лишь тоска, и боль. Реа слушала, усевшись на подушке, подтянув острые колени к подбородку. Большие ее глаза отражали огонь светильника. - Я думала, это песня твоей родины, а слова, оказывается, греческие. - Я попросила садовника перевести, он обучался когда-то в Ахайе. Он-то и написал эти слова. Я хотела, чтобы это был мой тебе подарок. А оказалось – подарок прощальный, - Хиона взяла руку Реа в свою и принялась внимательно разглядывать ее ладонь. - Странно, я ничего не могу прочесть по твоей ладони. Реа рассмеялась. - Никто не может! Азора вон тоже пыталась, а она величает себя хранительницей наследственного дара прорицания. Хиона, послушай, не сходись особо близко с Азорой и Руфией. С тех пор как умерла жена сенатора Клавдия и ты стала бывать у него частенько, тебя пытались и будут пытаться использовать. Считай, это мой тебе прощальный подарок, - светловолосая помолчала и добавила. - Если я смогу - я обязательно тебе напишу. Хиона обняла подругу, стиснув ее что было сил. И через некоторое время худенький молодой вольноотпущеник в высоком колпаке скрылся в темноте ночной улицы. ______________________________________________________________ * "хочешь мира..." (первая часть пословицы "хочешь мира - готовься к войне")