Daughter of Destiny

Эльзу разбудили мягкие, едва ощутимые толчки: кто-то уверенно тянул ее за батистовый рукав блузки, упираясь головой в плечо. Она медленно открыла глаза и, подтянувшись к изголовью, села на кровати. В комнате все также было темно, но она разглядела белые кудряшки мальчика, который стоял совсем рядом и довольно улыбался. — Олаф, где спички? Здесь совсем не понятно: то ли день, то ли ночь... — графиня заправила прядь волос, что упала ей прямо на глаза, а мальчик, словно заранее предвидевший подобный вопрос, протянул картонную коробочку. Она чиркнула пару раз спичкой, и перед ней предстало освещенное пламенем свечи бледное лицо ребенка. Она подарила ему ответную улыбку и погладила его ладошку. — Вот теперь — доброе утро, — Эльза машинально коснулась цепочки через легкую ткань, убеждаясь в том, что та все еще на ней, но Олаф не придал этому никакого значения. Внезапно мальчик присел, залезая под кровать: он был такой маленький, что смотрелось это весьма забавно, будто крохотный гномик боится не влезть в огромную дверь великана. Девушка даже наклонилась, переживая, что его проглотит подкроватная чернота. Раздалось копошение. Эльза прикрыла глаза, пока Олаф старательно искал какой-то только ему известный клад, но вместо того, чтобы просто сомкнуть веки, она зажмурилась до тонкой сетки белых полосок перед собой: необходимо было хорошо подумать и взвесить все плюсы и минусы. Нельзя было привыкать к детскому смеху, нельзя было привязываться к чужому ребенку. Кто она ему? Просто посторонняя, которая уедет сегодня, и, возможно, они больше никогда не встретятся. Мальчик забудет ее в силу возраста, а вот ей придется не сладко, если она успеет полюбить бездонные синие глаза. Она ведь не успела еще полюбить? Олаф чихнул, выползая из-под кровати, как самая настоящая каракатица. — Вы вчера сказали, что теперь мы — друзья, — он торжественно протянул ей что-то мелкое и деревянное, подвязанное черным шнурком. — Но взрослые ведь так часто забывают свои же слова. Вот. Это вам, чтобы вы не забывали обо мне. Его глаза засияли и он, не с первого раза взобравшись на постель, обнял женщину. Он тараторил, постоянно повторяясь и возвращаясь к исходной мысли, совсем как его сестра, когда волновалась. — Я буду стараться и буду делать все, что вы скажите! Только возьмите меня с собой! — Я... — Эльза, всегда умевшая подыскивать нужные слова, впервые не знала, что ответить. Она не может его взять, по крайней мере, именно сейчас. Графиня была знакома с ребенком несколько часов, а он так сжимал края ее блузки, словно знал гостью всю жизнь. Словно не чужая ему женщина должна покинуть его, а родная мать. Эльзе стало дурно. Она ощущала легкое головокружение. — Олаф, а как же твой папа? Мальчик быстро встрепенулся. Казалось, ему самому стало стыдно за то, что он забыл о важной части своей жизни. Но, в конце концов, ему было всего пять лет. Не удивительно было и то, что он так легко потянулся к заботе и ласке. Олаф спустился на пол, поправляя задравшуюся рубашку. С коридора послышался хриплый голос мистера Лойда, который терялся в ударах чего-то тяжелого о дверной косяк: обычно так отряхивают половик. — Уважаемое дитя, вы забыли про утреннюю молитву? — старик повысил голос, видимо, потеряв ребенка в собственном доме. — Вот я твоему отцу все расскажу! Олаф совсем по-взрослому тяжело выдохнул. — Простите меня, только дедушке не говорите, а то он будет сердиться, — мальчик посмотрел на яркий огонек свечи, — а мой подарок возьмите. Мы его с папой делали. Я ведь честно-честно... То есть он удачу приносит, а если встретите мою сестренку, то отдайте его ей. Так мы все будем связаны. Он хитро улыбнулся, и Эльза не смогла сдержать смеха. — А ты все продумал, снежок, — она распрямила его кудряшки, которые запутались после сна, и взглянула на деревянную вещицу. Резная снежинка на шелковом черном шнурке. Она хотела забыть эту встречу, чтобы не поддаваться никаким слабостям, но Олаф скрепил их сердца таким простым способом, и этот узел не хотелось распутывать. Отказы были забыты, страх дал трещину, а борьба была прекращена. — Это ты еще не ходила в церковь! А мы ходим туда каждое воскресение! — Лиззи помогала заправлять Анне кровать, в то время как сама Блэр тщетно пыталась согреться, растирая себя руками. Новой ученице выдали ту же форму, какую носили все девочки норвудской школы без исключения: полушерстяная юбка, клетчатый передник и слегка растянутая рубашка. А плащ был безвозвратно утерян в ворохе конфискованных вещей вместе с чемоданом, однако Блэр успела тайком пробраться в небольшую комнатку во втором крыле школы, откуда ее ввела графиня, и взять позабытые у камина перчатки. Но их нельзя было показывать, а значит, носить тоже, а так хотелось: руки леденели настолько, что по утрам их было практически невозможно разжать. Большие помещения школы были отапливаемые, но толстые стены источали пронизывающий холод и удушливую сырость, отчего ноги Анны, несмотря на то, что она была в обуви, приобрели мертвенно-бледный цвет, словно их посыпали меловым порошком. Она смотрела, как худые пальцы рук Рапунцель поправляют складки на покрывале, а солнце внутри нее кашляет-кашляет-кашляет, и девочке все это не нравилось, потому что ее мама перед тем, как умереть, кашляла точно так же... Анна возвела глаза к потолку, чтобы не видеть разрисованных ниточками вен босых ступней Лиззи на холодном полу. Сплошная безответственность по отношению к себе! Блондинка схватив со стола книги, кивнула подруге, мол, проснись уже, ведь нам надо идти, но, пропустив Анну вперед, удивленно замерла на месте. — Постой-ка, — она притянула руку Блэр к себе, дернула рукав рубашки, расстегивая пуговку, и вывернула сине-серую ткань. — Эмили... Солнце потухло в красивых глазах Лиззи, и Анна нахмурилась, не понимая, о чем идет безмолвная беседа между ее подругой и куском тряпки, но смутно догадывалась, что с Эмили, которая была лишь криво вышитыми буквами на манжете, случилось что-то плохое. Блэр тщетно пыталась представить, что эта девочка просто отучилась, а сентиментальная Рапунцель соскучилась, но так не скучают... Не с таким взглядом... — Что такое, Лиз? Ты вспомнила кого-то? — Анна потерялась и не знала, как реагировать на внезапный ступор подруги. — Эта девочка, она... — Умерла... — закончила блондинка, но тут же добавила, словно очнулась после долгого сна. — Мою старшую сестру звали Эмили, и это ее имя вышито у тебя на рубашке. Прошлая зима была не благосклонна ко многим в школе: тогда умерло... Я не помню точное количество, ведь у меня по арифметике кол, но в числе умерших оказалась та, что развеяна воспоминаниями по ветру. Эта манжета последняя память. Странно, что они ее не перешили, и немного обидно... Лиззи говорила медленно, словно доставала старые вещи из глубокого ящика. Блэр знала имя палача, уносившего молодые жизни, потому что он унес и ее мать — тиф. Страшное слово, от которого ее сердце билось тяжелым молотом о стенки грудной клетки. — Теперь ты — Эмили, — она посмотрела в глаза Анне, но сразу же спохватилась, — ой, я такая дура, прости. Нет, ты, конечно, не умрешь. Просто... Пока я не подняла глаза и не увидела твое лицо, мне казалось, что я держу руку своей сестры. Понимаешь? Анна тепло улыбнулась: ее веселая подруга вновь вернулась из страны мрачных воспоминаний. Блэр не понимала, как это у нее так быстро получается отгонять все плохое. Ей хотелось расспросить Рапунцель побольше о ее прошлом, но она решила повременить с этим, ведь хулиганка только пришла в себя. Анна быстро застегнула рукав, осматриваясь по сторонам и убеждаясь в том, что никто не видел этой сцены. Повсюду были те, кто умел выворачивать события на изнанку, а ей вполне хватило и тех претензий, из-за которых им теперь не спать всю ночь. Столовая была необъятной, а полы в ней всегда самыми грязными. Анна поправила манжету. — Но как ты узнала, что это именно та рубашка? — Э-э-э, а ты не видела, когда надевала ее? — Лиззи подхватила учебники, выбегая за дверь спальни. — Нет, — Анна старалась заглянуть себе за спину, но едва не свернула шею. — А что там? Эй, Лиззи, куда ты? Она вышла следом за блондинкой, и посмотрела на девушку, что прижалась к стене, будто ее не касаются никакие мировые проблемы. В коридоре было темно: свечи едва-едва мерцали в его дальних концах, а черные тени других девочек сонно двигались на завтрак. Анна обиженно скрестила руки на груди. — Там пятно, но не волнуйся, оно крошечное. Мое знамя победы! — взгляд Рапунцель бегал от одного пролета до другого: она прикидывала самый краткий путь до столовой. — Помнишь, кстати, нам сегодня столовую драить? Она поморщилась, и Анна повторила ее жест, но теперь не только из-за мрачных представлений ближайшего будущего. По коридору гулял запах чего-то явно несъедобного. — Какая гадость! Овсянка опять пригорела! — Лиззи взяла Блэр за руку, и побежала вперед, обгоняя заторможенных учениц. — Быстрее! Не то всё съедят! Зефир мотал своей отмытой до блеска мордой, пытаясь достать голый куст зубами: коню казалось, что ветки все еще хранят свой сок, а значит, их спокойно можно зажевать. Графиня сидя верхом, тянула удила на себя, не давая животному насладиться вторым обедом. Конь раздувал ноздри, бил копытом, стараясь засыпать хозяйку снегом, чтобы не повадно было, и с гордой покорностью проигрывал. Эльза напрягла кисти рук, вспоминая время, когда отец возил ее с собой на охоту и заставлял крепко-крепко держать маленькими ладошками толстые кожаные ремешки, чтобы лошадь чувствовала власть над собой. Девочке тогда думалось, будто граф частенько забывал о том, что у него дочь, а не сын, а, вспомнив, не мог прервать охоту. И маленькая графиня следовала, сидя в огромном седле, за мужчиной: она ненавидела убийство ради развлечения, она просыпалась ночью в холодном поту от криков умирающих птиц в своей голове, ее тошнило от оленьих голов и рогов, которыми украшали стены всех богатых домов Англии, она глотала слезы, всматриваясь в еще теплую алую кровь живого существа на белом снегу. Одежда душила, а жить вовсе не хотелось! Хотелось лечь к этим несчастным на землю и кричать извечный вопрос затравленных созданий: "Из меня ты тоже сделаешь чучело?" Эльза тряхнула головой, с трудом возвращая себя в реальность. С недавних пор она все чаще предавалась воспоминаниям, и они не всегда были хорошими. — Да стой же ты, прожорливое создание, — отчитывала она коня, пытаясь развернуть его в противоположную сторону, но Зефир только ударял ее длинным хвостом по сапогам. — Не стыдно тебе? Ты же не у себя дома! Ах, погоди, Грег с тобой по-другому говорить будет! Перепалку нарушил звонкий смех Олафа, наспех надевающего перчатки и спрыгивающего с заметенных снегом ступенек. Голуби под крышей распушились, показывая только свои маленькие розовые клювики: возле дома все еще остались крошки хлеба, и птицы ждали, когда суматоха утихнет, чтобы продолжить прерванную трапезую. Следом за мальчиком вышел лекарь, плотно закрыв дверь. Они с Эльзой обменялись быстрыми кивками. — Еще раз спасибо вам за все, — она наконец смогла справиться с упрямством коня. — Вы знаете, что двери моего поместья открыты для вас в любое время года. Олаф посмотрел на мужчину. — Даже не думай, озорник, — лекарь пригрозил ему пальцем. — Никаких визитов! Я стар, как тысяча ржавых колес! А тебя сдувает от любого сквозняка! Он прошел к девушке и, вставая рядом с конем, по привычке проверил ремни седла. — Ты сама почаще навещай старого мистера Лойда, и хорошо будет, — прокряхтел лекарь, и Эльза усмехнулась. Ремни были в норме, просто мужчина не менялся с годами. — Да, да, да, — мальчик обогнул старика и ухватился за плащ женщины, — через пять дней мой День рождения. Приезжайте, прошу вас! Она протянула к нему ладони, и мистер Лойд поднял ребенка над землей. Эльза коснулась теплыми губами нежной детской щеки, а затем проделала тоже самое с его ладошками. — Обязательно, — она щелкнула его по носу, — договорились, снежок. Только у меня одно условие! Ты во всем слушаешь дедушку и не гуляешь в одной кофточке на морозе! Идет? Олаф резво закивал головой, спрыгивая с рук лекаря на землю. Зефир недовольно запыхтел, устав стоять на одном месте, и Эльза, пожав руку мистеру Лойду, вывела коня за калитку и поехала вдоль заснеженной узкой дороги. Олаф еще долго держался за забор, смотря на удаляющуюся фигуру графини. Деревенские мальчишки бежали за грациозным Зефиром, стараясь коснуться его расчесанного белоснежного хвоста. Им, никогда не видевшим ничего подобного, казалось все это какой-то сказкой. Эльза смеялась, то останавливая скакуна, то вновь заставляя его пуститься легкой рысью, отчего дети падали в снег со звонким хохотом, будто этого и ждали. Олаф смотрел, а улыбка на его лице медленно таяла. Эти мальчишки снова будут дразнить его, едва он выйдет за порог: толкать и обзывать карликом. Он спрашивал взрослых, что означает это каркающее слово, но они молчали, молчали, молчали. С ним не хотели считаться: его не принимали, не звали играть, не пускали слушать истории у костра, убегали от него, стоило ему зайти в сарай, где обычно резвилась местная ребятня, дергали за волосы и говорили, что он поседел раньше времени. Но это ведь не так! Дедушка Лойд седой, а он беленький, как зайчик! Это и сестренка говорила... Она всегда его защищала, а теперь ему приходится прятаться за забором, чтобы другие мальчишки его не нашли. Другие... Нет, они нормальные! Это он другой! "Твоя мама умерла из-за тебя! Она не вынесла уродливого позора!" — кричали они ему всякий раз. Зачем? Олаф считал на пальцах: один, два, три, четыре... Четыре зимы прошло! И вот пятая выпала шапками сугроба! А он не растет! Его плеча коснулась знакомая мужская рука. — Идем, мой милый, — лекарь взял ребенка за руку. — Твой отец уже давно нас заждался. — Все, сил моих больше нет! — Лиззи гневно бросила грязную тряпку в ведро и вытерла мокрые ладони о передник. — Эта крокодилиха нам ни свечи, ни фонаря не оставила! Темно, хоть глаз выколи. "Лунный свет прекрасно освещает помещение!". Да чтоб у нее глаза на полу остались, как только она посмотрит на свое отражение! Анна сидела на холодной плитке, выжимая тряпку. Вода в ведрах была ледяной, и приходилось каждый раз согревать онемевшие пальцы рук подолом шерстяной юбки, но та тоже уже давно была мокрой и холодной. Блондинка красиво размазывала грязные разводы, а ее волосы были повсюду: на Анне, в ведре, на полу, на скамейках и даже в воздухе летали блондинистые волоски. Блэр смеялась, сдувая их, и чихала каждый раз, стоило ей только вдохнуть запах сырости и пыли. Луна бросала неровный свет через мутные ромбообразные узоры на стеклах просторной залы, а за окнами медленно падали большие хлопья снега. И все было бы прекрасно, если бы они не устали и не хотели спать. Анна то дело клевала носом, но Лиззи не давала подруге уснуть, брызгаясь в нее холодной водой. — Ты знаешь, как выглядят крокодилы? — девочка услышала странное сравнение чего-то с их учительницей по рукоделию и решила спросить, чтобы точно знать, кого стоит называть "крокодилом", а кого нет. — Не уверена, но кажется это что-то свирепое, — Рапунцель зарычала, надвигаясь на Анну. Она повалила ее на пол, а сама упала рядом. — Вообще, животное это такое... Или ружье... И так понятно что, что-то опасное! Может, пойдем спать, а мытье ну его? Я даже согласна на розги! Как думаешь? Анна посмотрела в окно на безупречный вальс снежинок и, встав с пола, подошла поближе к картине за стеклом. Ей стало трудно дышать. Она так наглоталась грязи, что едва могла разлепить слезящиеся веки. — Лиззи, ты можешь меня поднять? — она обернулась к хитро ухмыляющейся подруге. — Там наверху что-то вроде небольшого окошка, и я хочу его открыть. Ты как? Сможешь? — Без проблем! — Рапунцель в два счета оказалась рядом с Анной. — Только потом я! Анна кивнула, залезая на чужую спину. Подтянувшись всем телом вверх, она ухватилась за широкий подоконник и, стараясь не порвать подол юбки, забралась на него. Анна стала дышать на морозные цветы, которыми было разукрашено окно, и, очистив таким образом маленькое местечко, заглянула в скованный суровым морозом двор, где все казалось недвижным и мертвым, кроме снегопада. Блэр дернула старую раму, и та со скрипом поддалась: свежий ветер поцеловал лицо девушки, касаясь ее своими снежными губами, а Анна не могла надышаться. Она все стояла и стояла. Лиззи кричала внизу, что Блэр замерзнет, но ее голос доносился словно из бочки. Ничего больше не было. Только окно и снег. Блэр вытянула ладонь, ловя снежинки, но они тут же таяли в ее все-таки теплой руке. Анна напрягла свое зрение, всматриваясь в знакомый темный силуэт за воротами школы. Тень приближалась. — Кажется, розги отменяются, — улыбнулась девочка, пытаясь заставить сердце вновь биться в пораженном от восторга теле. — Что? — Лиззи села на скамейку, надуваясь, точно воздушный шар. Она не слышала, что говорила Анна. — Ты там что, приведение увидела? Или самого ангела? По расчищенной дворником дорожке шел неспешным шагом укрытый теплой попоной конь. Снег кружился, ложась белой шапкой на его гриву, и он стряхивал его, мотая своей словно высеченной изо льда шеей. Сторож нес фонарь: его лучи скользнули по мокрым решеткам ворот и размягченному внезапным светом гравию дороги. Лучи осветили фигуру женщины. Она сняла капюшон, и осмотрела знакомое здание, останавливая свой взгляд на открытом окне. Анне казалось, она махала ей. Эльза ловила хрупкие тела снежинок. Снежинки долго не таяли в ее руках.