Daughter of Destiny

Анна вернулась домой за полчаса до отъезда и, не встретив на своем пути в комнату препятствия в виде дедушки Августа Блэра, как можно быстрее принялась укладывать вещи в чемодан. "Только бы он не вернулся! Не хочу его видеть...", — как молитву твердила девушка, складывая свой скудный гардероб: две юбки, передник, одна рубашка, теплая вязаная кофта, сорочка, шаль и чулки, упавшие в один ряд с нижним бельем. Её лихорадило не только от спешки приготовлений, не только от предчувствий, связанных с великой переменой и той новой жизнью, которая начиналась для Анны завтра. Она кардинально поменяет себя: погубит в себе глупого ребенка! Поверх одежды она вложила сборник молитв и мамин портрет в овальной рамке и, подумав с минуту, сняла с шеи серебряную цепочку с распятием, свое единственное богатство, и спрятала в дальний карман чемодана так, чтобы ее не было видно. — Сестра! — в комнату, как маленький вихрь, вбежал Олаф, и Анна, моментально среагировав, подхватила мальчишку на руки, отчего тот засмеялся, болтая в воздухе ногам. Он тут же забыл, зачем пришел. — Сестренка, — Олаф в миг стал серьезным, — папа просил передать, что через десять минут будет ждать тебя у крыльца. Его ладошки сжали тонкую ткань сестринской рубашки, словно этим жестом он надеялся удержать не только Анну, но и тот хрупкий мир, который расползался трещинами перед ним. Анна выдохнула. Чувства смешались у нее в груди, то ликуя, то тоскуя, но больше последнее, нежели первое. Она бы бросила свою прежнюю жизнь, ни на секунду не задумываясь, если бы не оставляла в ней своего маленького брата. Анна встала и прошла к зеркалу: тщательно вытерла его полотенцем и посмотрела на себя внимательно. В сущности она рассматривала себя впервые в жизни. У нее был зоркий и наблюдательный взгляд, но до сих пор она всегда была поглощена пестрым разнообразием внешнего мира, если можно было назвать норвудские степи пестрыми, и у нее не оставалось времени взглянуть на себя. Да и к чему? Ничье внимание она до этого дня не желала, а для себя самой давно решила: она не красавица, но и не то чтобы чудище. Теперь она видела перед собой лицо юной, пятнадцатилетней девушки, но никак не могла решить, красиво оно или нет, так как у нее не было критерия для подобной оценки. Только графиня, которую она увидела сегодня утром в домике аптекаря, но для такой красоты, как казалось Анне, не существовало ни рамок, ни оценок. Это бриллиант! Она смотрела в глаза своему отражению: рыжие волосы заплетены в две косы, веснушки повсюду, где ткань не скрывает молодое тело, тонкие губы, которые она часто сжимала, придавали ей какую-то аскетичность, глаза... "Да, самая обычная простушка, разве что эти дурацкие веснушки", — выругалась она про себя. Могли ли эти глаза понравиться кому-нибудь? Она засучила рукава рубашки и сравнила белую кожу повыше локтя с кожей лица. Она такая же! Бледная, как и та дама в темноте прихожей. Анна отчего-то заулыбалась, прижимая руки к груди, уже не рассматривая свое отражение. "А какие у нее перчатки были красивые..." — она предалась воспоминаниям. Какая ладонь у нее... Даже вспоминать и то было приятно. Прохладная и легкая, как снежинка. Она подумала о том, как чудесна должна быть ласка такой руки, и, поймав себя на этой мысли, покраснела и смутилась. Она оскорбила ее в своих мыслях! Ведь графиня — бледный дух над всем земным. Анна привыкла к жестким, огрубевшим в труде рукам мужчин и женщин, измученных домашней работой. А ее рука, даже через перчатку... она была нежной и мягкой, потому, что ей был незнаком труд. Анна вдруг увидела перед собою образ аристократии, людей, не знающих тяжелой жизни. Надменный и величавый образ. Она посмотрела на свои руки: "Еще не грубы, но надолго ли?" — Ой, а где мои перчатки? — Анна забегала по комнате, нервно осматривая каждый угол. Олаф сидел на небольшом стульчике и сдирал капли воска со свечки: глаза его были полны слез. Анна стояла у крыльца и смотрела на небо, затянутое серыми тучами: надвигалась гроза. Погода будто чувствовала всеобщее настроение Блэров и, нахмурившись, как человек, нависла над домами Норвуда, насылая на них ветер и запах дождя. — Анна, если будет время, пиши нам, — Агнарр Блэр взял ладонь дочери и слегка сжал ее в своей руке, — мы с Олафом будем ждать весточки от тебя. Девушка глотала слезы, стараясь не заплакать, потому что рядом с ее младшим братом стоял Август Блэр и улыбался своими коротенькими усами. Он один был как будто рад, что от девчонки избавляются таким обычным образом. Внезапно Олаф вырвался из мертвой хватки мужчины, обогнул отца и бросился к сестре, обняв ее за юбку обеими руками. — Не уезжай! Голос мальчика заглушили складки ткани, а маленькое тело тряслось, но не от холодного порыва ветра, а от эмоции, что рвали на части хрупкое сознание ребенка. Август Блэр сморщился, словно съел лимон. Подбородок и чуть тяжеловатая нижняя челюсть еще более подчеркивали властное выражение его лица. — Милый мой... — Анна погладила брата по мягким белым кудряшкам и улыбнулась сквозь слезы, — и в кого ты такой беленький? Как зайчик! Анна легонько щелкнула мальчика по носу, и Олаф улыбнулся ей в ответ. — Помнишь, — Олаф поднялся на цыпочки к сестре и прошептал ей на ухо, — мама родила меня с первым снегом. Ты сама мне рассказывала. Я дождусь тебя. Возвращайся... Анна обняла брата, зарываясь пальцами в его белокурых волосах. Старший Блэр нетерпеливо прошагал к детям и, протянув большую мозолистую руку, схватил Олафа за край рубашки и оттащил от девушки. Ручки мальчика дернулись вверх, но он уже не пытался вырваться и стоял подле мужчины, закрыв глаза, будто не хотел видеть, как уезжает та, которую он невольно называл мамой. — Нечего здесь сопли развозить, сестрица не в тюрьму едет, а учиться, — последнее слово Август произнес насмешливо и с иронией, повысив голос и тем самым давая волю нарастающему раздражению. Его бусинки-глазки сверкнули злобной радостью. Анна мрачно взглянула на дедушку. — Только посмейте его пальцем тронуть, — она сжала ладони до побелевших костяшек, едва сдерживая гнев. — Да ты... — мужчина направился было вперед, но резкий голос его сына привел в чувства обе стороны. — Анна! Отец! Перестаньте! Вы совсем забыли, что мы семья? — священник подошел к дочери, сотворил в воздухе крестное знамение и поцеловал ее в щеку. — Я не прощаюсь, Анна. До свидания. — До свидания, милый отец, — она полу села, поклонившись, и открыла дверь подъехавшего дилижанса. — Где твои перчатки? — Агнарр обратил внимание на покрасневшие руки дочери. Анна застыла на месте, держась за ручку открытой двери. — Я их, кажется, потеряла... — она закусила нижнюю губу. — Не волнуйся! Может, в школе нам дадут одну пару... — Я переживаю. Кажется, сильный дождь надвигается. Как бы вы не застряли на пути в пансион. — Все будет хорошо, папа, — Анна залезла в темное пространство дилижанса, — позаботься о брате. Она села на твердое сидение и отодвинула занавеску у окна. Блэр вновь вспомнила бледное красивое лицо женщины... Разве может она, Анна, надеяться, живя в этих убогих условиях, стать когда-нибудь с нею рядом или даже просто снова прикоснуться к ней? Она чувствовала безвыходность своего положения, положения человека из рабочего класса. До сих пор она принимала жизнь, как она есть. Она никогда не задумывалась над вопросом, хороша она или плоха, но теперь Анна увидела иной мир и даже прикоснулась к нему на долю секунды, мир, в центре которого стояла женщина-цветок. Эльза Разенграффе. Ее питала лишь надежда... Еще хотя бы раз заглянуть в глаза из самого синего льда. Дверь захлопнулась, кучер ударил поводьями лошадь, и колеса со крипом повезли Анну в темное, окутанное туманом будущее. Анна потом скажет, что мало что помнит из того, что случилось с ней в дороге до проливного дождя. День казался неестественно долгим и ей мерещилось через запотевшие от сырости окна, будто она проехала многие сотни миль. Дилижанс останавливался пару раз; лошадь выпрягали, кучер обедал. Затем к ним подсел еще мужчина, судя по виду, такой же рабочий. Они громко о чем-то разговаривали и много курили, но Анна, утомленная дорогой и грубыми голосами, то засыпала, то просыпалась, стоило им наехать на какой-нибудь камень. Сырой и туманный день клонился к вечеру. Когда надвинулись сумерки, девушка почувствовала, что они, должно быть, действительно уже далеко от дома, и ей нестерпимо захотелось прижаться к теплу, ощутить себя нужной, но вместо этого ей представлялась жалкая рыбешка, которую выбросило на берег. Она хватала ртом воздух и все равно задыхалась. Анна стирала капли с окна и все всматривалась в мелькавшие одинокие домики. На горизонте вздымались высокие серые холмы. Но вот сумерки стали гуще, дилижанс спустился в долину, поросшую лесом, и когда вся окрестность потонула во мраке, Анна еще долго слышала, как ветер шумит снаружи и бьет по крыше. Убаюканная этим шумом, она вновь задремала, однако проспала недолго и проснулась оттого, что движение вдруг прекратилось. Прогремел гром, сверкнула молния и она поняла, что они остановились. Блэр неуверенно открыла дверь и сразу же намокла: из-за стены дождя ничего нельзя было разглядеть, но она знала — они на дороге, в самый разгар ночи и они застряли. — Эй девчонка! — она разглядела в темноте мужчину с фонарем, который обращался к ней. — Зайди внутрь. Он помахал ей рукой, словно Анна была домашним животным и ее хотели загнать в стоило. Блэр послушно закрыла дверь. Послышалась возня. Дилижанс толкали, отчего всё тряслось, как в бочке, плывущей по воде. Лошадь фыркала и пыхтела, не в силах сдвинуться с места. Кучер ругался, кричал, хлестал животное, и Анна, не выдержав всего этого, закрыла руками уши и теснее вжалась в спинку сидения. Придя в себя, она посмотрела вокруг: дождь, ветер, мрак. Дверь затряслась и отворилась, показалось красное от гнева и мокрое от дождя лицо кучера. — Вылазь, красотка, — прокряхтел мужчина, — пошли с нами. — Но дождь... — хотела возразить Блэр. — Ничего, не утонешь, — он громко рассмеялся, видимо, привыкнув к непогоде. За ним была сплошная темнота. — Мисс? Вам приглашения что ли надо? Спустя пять минут, когда Анна и ее спутники промокли до нитки, она смутно различила перед собой какую-то кирпичную стену, а в ней открытую дверь. Они зашли в темное помещение, ей в нос ударил запах чего-то гнилого, словно где-то в доме уже несколько месяцев лежали забытые кем-то фрукты. Она хотела закашлять но, решив не раздражать мужчин, закрыла нос обеими руками и старалась дышать ртом. Кучер постучал в деревянную дверь. — Открывай, старая! Принимай постояльцев! — он кричал и кричал. Дверь тряслась, но в доме стояла мертвая тишина. — Подохла она там что ли? Его друг рассмеялся. — Да черт с ней, Райли! Она там дрыхнет, наверное, как семь мужиков с ночной смены. Ха-ха-ха! Ой! — он повернулся к девушке, вжавшейся всем телом в противоположную стену. — Прошу меня извинять, мисс! Он сделал реверанс. Парень хотел коснуться плеча девчонки, но та зажмурила глаза, словно он собирался ее ударить. Мужчина громко сплюнул. — Пошли, — снова обратился он к приятелю, — там у меня... Он что-то прошептал на ухо кучеру, тот расплылся в улыбке, и они проследовали на кухню, зажигая второй фонарь, что получилось у них не с первого раза: спички были насквозь мокрыми, а с пальто одного из мужчин до сих пор ручьем стекала вода. Два грузных тела прошли на кухню, беседуя на отвлеченные темы, давно забыв о девушке, которую должны были отвезти в школу. Анна осталась одна в темноте коридора, скатилась по стене, села на пол и задышала часто-часто, уже напрочь игнорируя неприятный запах. Они здесь надолго. Они пошли на кухню. У приятеля Райли в мешке была бутылка спиртного. Они грубые и неотесанные мужики. Она заплакала тихо, как котенок, закрывая ладонями худое лицо. — Ночь, всего лишь ночь, — шептала она в подол юбки, — это ночь вселяет страх. Необходимо потерпеть до утра: дождь закончиться, и мы вновь отправимся в путь. Ночь промелькнула незаметно; Анна настолько устала, что не видела снов. Лишь один раз она проснулась, услышала, как ветер проносится за стеной бешеными порывами, как льет потоками дождь, и хотела было прижаться по привычке к теплому телу брата, но рядом никого не было, а спина ужасно ныла от долго сидения на холодном полу, от которого пахло грязью и подвалом. Первые лучи солнца прошлись по грязным стеклам, и Анна посмотрела на свои руки: они были синими. Она поняла, что замерзла и в добавок не ела с прошлого утра, стены словно сжимали ее дрожащее тело. Блэр поднялась с неохотой; было ужасно холодно, а руки все еще тряслись то ли от сквозняка, то ли от страха. В помещении ужасно воняло спиртным, и Анна, пройдя на кухню, обнаружила там своих спутников: Райли храпел на скамейке, а его приятель гипнотизировал пустую бутылку, покачиваясь на стуле из стороны в сторону. — Уже утро, — она была не рада начинать беседу, но в пансионе ее уже давно должно быть ожидают. — Когда мы продолжим наш путь? Мужчина перевел на нее туманный взгляд. — Пошла вон, девка, — он, видимо, не узнал ее, так как был слишком пьян, — не видишь... Он не договорил закашлявшись. Она ощутила, как цепкие щупальца ее мира сжимаются вокруг нее, точно кольца ядовитой змеи, и тянут вниз, на самое дно. Она не выдержала: ее резко затошнило. Но это была скорее духовная тошнота, нежели физическая. Анна выбежала на крыльцо, вдыхая свежий воздух. Она едва не задохнулась в атмосфере этого дома. Неужели это все, что она увидит на своем пути? Блэр села на ступеньки дома, облокотившись на перила. Сил плакать больше не было. Она смотрела в пустоту перед собой. В доме все еще кашлял пьяный мужчина. Что ей теперь делать? Местность глухая, а дождь до того был сильный, что сапоги вязли в густой грязи. — Ужас... — пробормотала Анна, подтягивая колени к груди и пряча озябшие руки в складках юбки. Она сидела почти без единой мысли в голове и без всякого движения. Анна промокла до костей и все еще не высохла, и живая плоть содрогалась в утреннем холоде. Больная или здоровая, ей было все равно. Она все ещё была сильна духом, просто ей необходимо было отдохнуть и подумать, как быть дальше. Только сильный голод мучил ее, но Блэр не подавала вида. Да и зачем? Здесь нет никого, кроме нее и... Возле дома, за полу разваленным забором росла крапива. Анна сейчас завидовала этой траве, которая могла постоять за себя. Блэр закрыла глаза.