Дровосек из Нового Орлеана

У Аластора только две страсти: джаз и убийства. Будоражащий трепет предвкушения, с которым он бродит ночами по пустым улочкам Нового Орлеана, острое волнение при виде ужаса жертвы и темное, пульсирующее наслаждение, с которым топор проламывает человеческий череп или позвоночник, для него в сто раз ярче любого плотского экстаза. Это наслаждение остается с ним даже тогда, когда все уже позади; даже когда он стирает чужую кровь с деревянной рукояти и собственного лица, и возвращается к жизни обаятельного любимца всех радиоприемников Луизианы. Когда газеты перестают визжать об очередном найденном теле, оно начинает едва заметно покалывать кончики пальцев, а затем постепенно обхватывает за плечи, словно собственная ожившая тень, и мягко, настойчиво нашептывает на ухо, что нужно, просто необходимо убить снова. Кому нужно? Ему самому, конечно. Чтобы снова почувствовать сладкую пульсацию тьмы в груди, там, где должно быть сердце; чтобы снова ощутить себя божеством, которое само решает, кому жить, а кому умереть; чтобы на пару секунд стать бессмертным, забирая чужую жизнь. Не важно, чью. В чем прелесть осознанного выбора жертвы, когда можно поддаться жуткой воле случая, до самого конца не зная, кто станет его следующей жертвой: старик, супружеская пара или юная, еще толком не начавшая жить девушка? Он знает, что никто не поймет его тяги к убийствам. Знает, что весь город считает его чудовищем, даже не подозревая, что каждое утро за завтраком слушает голос того, кого боязливо зовет Дровосеком. Знает, что ему грозит, если его поймают - и делает все, чтобы идиоты из полиции даже не напали на его след. Он дразнит их, играет с ними, посылая в газеты ядовитые саркастичные письма, и легко уходит от преследования, словно быстроногий олень от стаи неуклюжих псов. Аластор не уверен, что когда-нибудь остановится - что кто-нибудь или что-нибудь сможет его остановить. Он слишком любит две вещи: джаз и убийства, и в крови у него текут и с детства знакомые ритмы, и чистая, неразбавленная, черная тьма.