Ни раздумья, ни молитвы

      День уже давненько клонится к вечеру, а ебучее солнце нещадно светит прямо в глаза своими обезумевшими от скорого приближения заката лучами. И нахуй это солнце, нахуй вообще всё, ведь не стоит ждать ничего хорошего ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо ещё. Моя жизнь, жизнь Люсиль да и, наверно, каждого жителя этого выблюдского района, так сильно воняющего говнищем полудохлых дворняг и вязкой спермой, пущенной вхолостую прыщавыми девственниками, что неустанно дрочат, затягиваясь палёным гашиком, где-нибудь за прогнившим от ссаки углом, извращённо думая при этом о мужественном надирании сочных срак своих взрослых мамок с сиськами чуть ли не третьего размера, неумолимо идёт лишь по безнадёжной прямой, состоящей из тысячи и тысячи бесконечных шагов, не ведущих, ровным счётом, никуда: ни вперёд, ни назад — они нужны лишь для пустого существования… для того, чтобы просто вовремя посрать, поссать и пожрать какие-то отбросы, а дальше, собственно, ничего. Однако жизнь, по сути, должна протекать абсолютно иначе, развиваться по такой спирали, где каждый виток представляет собой новый уровень, казалось бы, повторяющий очертания предыдущего, но вся-то соль в том, что он уже будет возвышаться над пройденным этапом, пусть даже на самый паршивый миллиметр. Мы вроде как должны отказаться от старого и вместе с тем всё равно тщательно перебрать отживший себя хлам, чтобы сохранить тот ценный опыт, который позже станет фундаментом, необходимым для дальнейшей постройки безболезненного будущего. Только жаль, что в этом — на первый взгляд — благородном деле присутствует одно охуетительно малюсенькое «но»: любая подобная работёнка всегда тошнотворно муторная и невыносимо долгая.       Сигарета Camel тлеет между коченеющими пальцами, пуская вверх тоненькую, извилистую полоску ненаваристого дымка. Кстати, стрельнул её у одной очень милой дамочки с точёными ножками и охрененно привлекательным миниатюрным личиком. Пока мы перекидывались всякими банальными фразочками, я не переставал наблюдать, как Стефани — так звали женщину — роскошно и соблазнительно затягивалась крепкими, химозными сигаретами, непринуждённо выдыхая дым через редко покрытый веснушками нос. Господи, как она невъебенно вписывалась в песню Ricky Hil «Sarah’s Song»: такая же до усрачки грязная, но вместе с тем почему-то загадочно недоступная, словно иллюзия, которую можно потрогать, а вот опробовать на вкус уже никак нельзя. Её аккуратные, почти скульптурные губы так плавно двигались, высвобождая мягкие и возбуждающе убаюкивающие слова, на удивление, не пропитанные ни единой каплей превосходства. Думаю, что при иных, определённо заебенных, обстоятельствах, в которых у меня вдруг появляются деньги или вообще хоть что-то приличное, а не просто опиумная зависимость и засохшее дерьмо в штанах, я смог бы пригласить её куда-нибудь, а после и вовсе убедиться в безграничном мастерстве этой дамочки по части первосортного минета… Но всё это где-то там, далеко, откуда грёзы достать, к сожалению, невозможно. Здесь и сейчас у меня нет никаких шансов и уж тем более возможностей, чтобы взять усесться на мягком кресле, состроив счастливую мину, и без какого-либо напряга ждать любезного презента от госпожи Вселенной. Она и так дала мне Люсиль, а я вместо «спасибо» пустил по её венам не терпящий предательства героин.       Хоть одна радость за сегодня: мне всё-таки удалось стянуть несколько пятёрок у замечтавшихся говножуев, видимо, не способных надёжно спрятать бабки даже в собственной свинячей жопе, поэтому, надеюсь, данное происшествие послужит им впредь хорошим уроком. Согласен, довольно сомнительное оправдание подобным поступкам, но вы же сами понимаете: нет денег — нет дозы, а если нет дозы, а так бывает практически всегда, то и нормальной жизни для наркомана больше не существует.       Думаю, пора бы возвращаться домой, ведь ловить что-то ещё в этой куче разлагающейся безнадёжности не имеет больше ни малейшего смысла. Но мёртвый пепел вдруг падает на заношенные, почти выцветшие кеды, которых и так, блять, нихуя не в избытке. Я испуганно дёргаю ногой, проклиная тот ничтожный остаток сигареты, что умудрился устроить такую гнилую подставу, и в этот момент слышу обжигающий помотанные нервы свист. Звук, словно огромный фаллос, неожиданно воткнутый в нерастянутый пердак, заставляет меня вздрогнуть, прям как мнимого психа, страдающего навязчивой идеей преследования. — Эй, Оден! Ебучий ты пиздрик! Не хочешь поздороваться со старыми друзьями? — сучоношный ублюдок Алан, охраняемый своими крысиными прихлебателями, вальяжно направляется ко мне с чувством несокрушимого превосходства на хитрющем ебале: я должен ему дохрена баблосов за герыч.       Не знаю, чем я думал, но кажется, что у меня просто не было иного выхода, кроме как пуститься в уёбищный забег, распределение сил в котором таково: дрищавый торчан-полудохлик против крепких барыг-спортсменов. А как вы, думаю, уже успели заметить, я очень ответственный парень, ведущий здоровый образ жизни, и, наверно, именно поэтому я в итоге не смог добежать даже до конца потрёпанного временем дома. Что насчёт Алана? Ему вообще было абсолютно не в лом быстро догнать меня и резко схватить за ворот несвежей рубашки, которая, чуть не разойдясь по швам, на мгновение пережимает мне трахею. Поэтому, хлебнув горчащей слюны, я бедолажной кишкой падаю на пыльный асфальт, сплошь покрытый вздувшимися трещинами. Возникшая острая боль в содранном локте и по ощущениям нескончаемое, усиливающееся жжение вынуждают меня застонать, как какого-то чепушного слабака, что, конечно же, вызывает удовлетворительный гогот Алана и его дружков. Ёб твою мать, какого хрена я развалился перед ними, словно трусливая сучка? Мерзкая желчь подступает к горлу от отвращения к самому себе и этим гандонам. Дед сейчас стопудово сказал бы, что я, как чёртов мешок собачьего дерьма, прогнулся под ними смазливым гомиком, чьей задницей, обильно намазанной бабскими кремами, пользуется каждый желающий извращуга.       Хочу, чтобы у вас сложился достоверный образ, а для этого нужно уточнить одну очень важную деталь: Алан — это человек, обожающий ковыряться в сочащихся ранах других. Он с радостью ожесточённого ребёнка в два счёта сдирает в кои-то веки подсохшую коросту, залазит в ноющую ссадину пальцем и начинает давить на самые болевые, самые кровоточащие места. Думаю, что именно эта черта характера побудила его заниматься подобным бизнесом, сбывая не какую-то там траву, а нечто большее: то, что будет косить поголовно, практически не оставляя шансов на избавление от зависимости. Но, знаете, «можно простить идиота за то, что он честно ведёт себя как идиот и никого не пытается наебать. Хуже обстоит дело с наёбщиками», каким, в принципе, и является Алан. Пусть он хоть сколько продолжает строить из себя несгибаемого гангстера, якобы с улыбкой наслаждающегося страданиями других, но все мы и так знаем, что это всего лишь задвиги изгойного куска говна, которого в детстве каждый блядский день буквально мешали с помоями, втаптывая в грязь. Такие затюканные высерки в будущем обязательно имеют нездоровые фетиши по части доминирования и тирании, так как в большинстве случаев они просто-напросто не могут найти силы для прощения и отпущения этого хуёвого периода своей жизни, превращаясь потом в этаких неинтересных людишек с неоправданно завышенной самооценкой. Алану, кстати, очень симпатизирует мысль о том, что он является чуть ли не центром всего происходящего вокруг, а самое главное — маяком надежды, спасающим уличных зомби, готовых на кумарах продать Алу всё на свете, прислужливо ползая на тощих рёбрах и до блеска вылизывая грязные подошвы его ботинок.       Каким же чудесным образом я оказался в жопе и в шаге от того, чтобы начать жрать дерьмо этой мразоты? Всё очень просто и, как всегда, в стиле плаксивой драмы: наш небольшой район снабжают не так много людей, но всё-таки Алан и Пол — основные персонажи в этой незаконной истории. В силу определённых обстоятельств доступ к Полу и всем, кто с ним связан, мне был категорически закрыт, а из-за слишком быстро нарастающей потребности в изнасиловании своих жил и жил Люсиль у меня как-то не нашлось времени для поиска иных вариантов, поэтому выбор так и остановился на падле Алане. Жаль, что только потом, когда ситуация переросла в некий конфликт, который всё больше и больше нуждался в своём разрешении, я понял: он ужасно не любит, когда какие-то обсёрные нарки играют не по его правилам. Однако система наших взаимоотношений, лишённая всяческого перемирия, не погибает до сих пор, вопреки фундаментальным законам, лишь по одной причине: ему нравится Люсиль. — Господи, Оден, а ты стал выглядеть ещё хуёвее, чем раньше, — иронично улыбаясь, он медленно садится на корточки, снисходительно покачивая головой. Ублюдок. Мне невыносимо хочется смачно плюнуть в его довольную рожу. — Что это за пидорская причёсочка у тебя, а? Теперь ты не только берёшь за щёку у Ганса, но и во всём ему подражаешь? — Нет, Ганс уже давно вышвырнул свою шлюшку за борт, — в беседу вклинивается кудрявый парень по имени Аарон, раньше часто скавшийся в нашей общине.       Помню, он планировал стать архитектором, и на это я всегда шутил, что буду в таком случае сраным писателем. Слова звучали так несуразно, так глупо, особенно на фоне всей параши, нас окружающей, но он почему-то верил в них и часто повторял, что в будущем сможет построить большой дом для писателя. Господи, какой абсурд! Я смеялся… смеялся искренне, почти до слёз. Но звучит красиво, правда? Даже порой пытался выдать эту воображаемую картинку за правду. Но, как видите, писателем я так и не стал, да и дом тоже не получил. А Аарон теперь, пытаясь подняться над горкой костей, продаёт свою жопу Алу, совершенно забыв, что не может существовать счастья в делах, построенных на человеческом страдании. — Да? Это правда, Оден? — он задаёт свой вопрос с ожидаемо подгнившим в искренности удивлением, театрально прикрывая скотский оскал широкой ладонью. — Не твоё дело, — поджав губы, словно обиженный мальчик, пытаюсь встать как можно уверенней на подрагивающие от усталости ноги. — А мне, собственно, поебать. Ты главное скажи: где деньги? — делая вид, что ни капельки не уязвлён, устало выдыхает и встаёт с кортанов, неторопливо потирая омерзительно щупленькую щетину на подбородке. — Знаешь, я уже заебался ждать. Думаешь, у нас других дел нет, кроме беготни за какой-то торчащей сукой? — В тот раз я отдал тебе всё, что смог нарыть. А больше у меня нет, — хмурясь, кое-как стряхиваю пыль с одежды. — Блять, ты тупой, Оден? Этими грошами я и жопу подтереть бы не смог! — с краснеющим еблищем Алан начинает прицельно и старательно тыкать своим пальцем мне в плечо, попадая каждый раз практически в одно и тоже место. Тыкалка хуева. Ещё бы немного и моему плечу точно хана. — Мне вообще плевать на тебя, Бен, правда, мне абсолютно похуй: сдохнешь ты завтра или же послезавтра, но мне не плевать на Люсиль, которой не место в этом дерьме. — Вот как… Знаешь, я очень не хочу тебя расстраивать, но Люси, увы, не нравятся мудопроблядоны, не имеющие члена в штанах, — расплывшись в самодовольной лыбе, как ни в чём не бывало подтягиваю свои портки, наслаждаясь кратковременным замешательством, посеявшим шаткую смуту в рядах нашего святейшего рыцаря. Не спорю, в моём нынешнем положении совсем не стоит раскрывать неукротимый хлебальник, но уж больно мне захотелось взглянуть на его злющее, обсирающееся от возмущения лицо. Как и следовало ожидать, ликование моё длится недолго: я даже не успеваю что-то толком вкурить, как щедро получаю по мордасам. И пусть я особо не любил боль в любых её проявлениях, но именно сейчас, когда кровь, пробегая тонкой струйкой по щеке, капает на землю, ощущаю некое наслаждение от её воздействия.       Безусловно, одним ударом всё не заканчивается, и он хуячит меня ещё некоторое время, а я даже парочку раз пытаюсь отбиться, но, если говорить честно, то при любых раскладах это с большой вероятностью не принесло бы каких-то путных результатов: я был один, мне хотелось вмазаться, да и по комплекции я никогда не был бойцом для рукопашки, поэтому всегда играл в подобных стычках не по правилам. Скрючившись, я получаю удар за ударом, смиренно вдыхая дорожную пыль, так скоро оседающую во рту. Песок скрипит на зубах, доводя меня до мурашечных спазмов. Я изредка слышу смех и бессмысленные обрывки фраз, которые всё равно блекнут на фоне противного привкуса крови.       Казалось бы, ничего такого специфически обидного в моих словах не было, но, как я уже упоминал ранее, для таких кадров, как Алан, подобные высказывания являются чем-то вроде конечного щелчка гипнотизёра, вновь возвращающего их в ненавистную реальность, где у них был лишь один статус — задроченные изгои. Из этого следует, что, пиздя меня, он пытается доказать всем вокруг и самому себе в том числе, якобы у него на деле как раз таки есть член и немалых размеров, но ведь стопроцентная суть этого образного высказывания заключается не только в анатомическом наличии пениса, это только часть всего составляющего, хотя, не спорю, часть эта тоже немаловажная. Он применяет силу, потому что не способен применить слова. Он применяет шантаж и боль, потому что иначе у него не будет власти. Он агрессивный, потому что понимает: ему во многом не светит.       Ну, и в конце концов, когда пустое мутузево ему надоедает, уёбок обязывает меня, словно наикрутейший босс, притащить ему бабки к концу этого месяца. Кажется, что вся произошедшая поебень заканчивается так же, как и начиналась: слишком быстро и до ужаса бессмысленно. Какой итог? Да не такой уж и хуёвый, в общем-то, итог получается: пусть Алан и забирает себе все деньги, что я успел наскрести за день, зато напоследок он всё-таки подкидывает отстойного героина буквально на пару доз, но грех жаловаться, можно даже мысленно сплясать под песню Machine Gun Kelly «Bad Mother Fucker». Но танец может и потерпит, а вот Люсиль, битый час ждущая меня дома в обнимку с нашей излюбленной ложкой, не потерпит.