Пустота

Темный и сырой вечер декабря. Зима в этом году что-то не торопилась вступать в свои законные права, и в середине её первого месяца в Стокгольме не было ещё ни сантиметра снега. Было уже за восемь часов вечера. На окраине города на улице можно было встретить лишь нескольких одиноких прохожих - все порядочные шведы уже давно сидят по домам, ужинают тефтелями и смотрят новости. Но только не он. Его Бентли (да, не Кадиллак, но тоже большой и черный) припаркован здесь, недалеко, за оградой. А сам он стоит у свежей могилы. Ее могилы. Он уже забыл, что делал в тот момент, когда Димберг позвонила ему и сказала это. Но когда он услышал эти слова, его сердце пропустило удар. А потом ещё один. И ещё. В горле стоял ком, он не мог ничего сказать. - Алло, Пер! Ты меня слышишь?.. - видимо, его минутное молчание встревожило ее. - Слышу. - Голос был неожиданно тихим и сдавленным, словно принадлежал кому-то другому. Он выслушал ее до конца глядя прямо перед собой и ничего не видя. Когда Димберг отключилась, он вдруг заметил рядом с собой Осу. В ее глазах стояли слезы - очевидно, она все поняла. Он написал текст для прессы, отправил его по электронной почте в менеджмент и так и остался сидеть за компьютером, бессмысленно уставившись в монитор. В голове крутилась лишь одна, по-детски наивная мысль: "Пожалуйста, пусть все это будет неправдой, пусть это окажется лишь ночным кошмаром..." Но увы, сознание упорно говорило ему: это действительно так... Все следующие два дня прошли как в тумане. Наверное в первый раз за восемь лет он выключил уведомления у Фейсбука, потому что они приходили каждую секунду. Люди со всего мира плакали и писали на всех страницах свои соболезнования и воспоминания. Но читать их было слишком больно. Он не мог позволить себе сломаться. Он шел и не видел куда. Он слышал свое имя и не понимал, что обращаются к нему. Слез не было - была лишь огромная пустота внутри. Ее больше нет... И никогда не будет... Нет, но как же так! Неделю назад они разговаривали по телефону. Месяц назад он заезжал к ней. Три года назад они ещё выступали вместе, собирая стадионы и заставляя людей рыдать. Она где-то здесь. Она ведь сорок лет была где-то здесь, рядом с ним... Но теперь ее нет. Нет, и больше никогда не будет. Было объявлено, что на похороны позовут лишь самых родных и близких. Его позвали. Забавно, когда-то его, знавшего её чуть ли не дольше всех, даже не пригласили на свадьбу. Он тогда здорово на нее обиделся. Но потом простил. Нельзя было не простить. А теперь вот он, здесь, среди самых близких и родных. Ведь он и был ей таковым, всегда был. Когда его попросили сказать что-нибудь, он долго молчал. А потом вдруг быстро начал что-то говорить, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрожал. Он не помнил, что именно сказал, в памяти осталось только то, что говорил он долго и что после его речи все полезли в карманы за носовыми платками. А он по-прежнему словно был отделен от всего мира стеной воды - не замечал вокруг себя почти ничего. Наверное кто-то подходил к нему, пытался завести разговор. Но он никому не отвечал. Не потому что не хотел - он просто не слышал. А потом было кладбище. Он молча, без слез на глазах, смотрел, как деревянный ящик опускают в сырую земляную дыру. Ничего особенного. За последние семь лет этот ящик уже четвертый. Четвертый раз, когда внутри этой деревянной коробки в землю уходит тот, кто ему дорог. Мать. Брат. Сестра. Теперь и она тоже. Оса смотрела на него, и ей становилось страшно. На его лице не было ни слез, ни скорби. Все было много хуже. Он был похож на ребенка, которого взрослые зачем-то привели на похороны. Такой ребенок стоит и не может понять, что происходит вокруг. Все, что он знает - это то, что он свидетель чего-то очень-очень печального, но чего именно - для него загадка. Поэтому на его лице нет ничего, кроме пустоты, нет понимания, осознания происходящего вокруг. Оно придёт много позже, взорвет его изнутри, как бомба, которую поставили на отсрочку. Вот на кого он был похож тогда. Наступал вечер. Все начали потихоньку расходиться. Ушли и они с Осой. Он на автопилоте довёз ее до дома, припарковал машину, поднялся на свой этаж. Оса зашла в квартиру и начала снимать куртку, а он так и застыл в дверях. Кажется, он что-то забыл там. Что-то очень-очень важное... Оса прочла этот немой вопрос в его глазах и молча кивнула: "Иди!" Он развернулся, захлопнул за собой дверь и пулей, не дожидаясь лифта, слетел вниз. Сел в машину, завел двигатель и поехал обратно, туда. По дороге он заскочил в какой-то магазинчик на обочине, где купил зажигалку. Даже если продавец его и узнал, то не подал виду. Пока он ехал назад, туман в его голове начал понемногу рассеиваться. Перед глазами постоянно всплывали образы, воспоминания, но он тут же загонял их обратно в подсознание. Нельзя сейчас, нельзя. Нельзя дать им власть над собой. Он за рулём. Сейчас есть только он, машина и дорога. Больше ничего. В конце концов свет фар выхватил из темноты железные прутья ограды. Он поставил машину рядом, вышел из нее и глубоко вдохнул. Пахло дождем и холодом. И конечно же цветами. Где-то здесь, совсем недалеко, лежит очень много цветов. В основном роз. Белых. Калитка открылась почти без скрипа, и он вошёл внутрь. Было темно, но он почему-то не сомневался, что найдет дорогу туда, куда ему нужно. И действительно, после трёх минут блуждания среди холодных каменных мемориалов, он нашел ее. Гора белых роз, которые как будто светились в темноте. Несколько угасших от ветра и дождя свечей. Фотография, которую было почти не видно, но он итак отлично знал, кто на ней изображён. И крест с табличкой, на которой было написано всего два слова. Имя и фамилия. "Marie Fredriksson" Около пяти минут он просто стоял и смотрел на могилу. Глаза постепенно привыкали к темноте, и он различал все больше и больше деталей. Потом медленно полез в карман, достал купленную зажигалку и зажёг одну из свечей. Огонек осветил небольшую площадь вокруг себя, в том числе и ту самую фотографию. Теперь он смотрел на нее. В ее глаза. И перед ним тут же поплыли воспоминания, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, набирая ход и унося его с собой... Вот он и четверо его друзей - все, как один, крашеные блондины - приходят в студию и вдруг застают там группу, которая тоже ее арендует, но в другое время. Его взгляд падает на длинноволосую брюнетку, которая, как сумасшедшая, орет под синтезатор... Вот они в баре знакомятся поближе, потом он довозит ее до дома, и они ещё полчаса сидят в машине, разговаривая об этом и о том... Вот они вместе в его квартире, и он с гордостью показывает ей свою огромную коллекцию пластинок, а потом они вместе слушают некоторые из них и мечтают о том, как однажды вместе покорят мир... Потом - конец его прежней группы, два неудачных сольника, отказ певицы от сотрудничества с ним, и он предлагает ей записать песню на английском. Вместе. И она соглашается. Что было дальше - уже история. Бешеная популярность сначала в Швеции, а потом, благодаря чистой случайности, и за ее пределами. Германия, Штаты, Аргентина... Look Sharp, Joyride, CBB... Миллионы проданных копий, десятки золотых и платиновых наград, четыре номера 1 в Америке... Они стали тем, кем и мечтали. Весь мир знает их, весь мир знает их песни. И никто, почти никто уже теперь при слове Roxette не вспоминает песню Dr Feelgood'а. Только тот самый дуэт из коротко стриженной блондинки и брюнета с всклокоченными волосами. А потом... Потом случился страшный 2002 год. Никогда до этого он ещё не сталкивался с подобным. Словно в стену головой. Ее шансы были 1 к 20, и он постоянно боялся, что прогнозы врачей сбудутся... Но один оказался больше двадцати. Она выжила. Снова начала петь. А он ждал. И вот, в 2009 году он спрашивает ее, не хочет ли она снова выйти с ним на сцену. Она отвечает "нет", но его не так-то просто обмануть. Они снова делают это. Они заставляют публику в маленьком клубе Амстердама рыдать в истерике. Просто потому, что Roxette - это не только прошлое. Это ещё и настоящее и будущее. А потом - понеслось. Ещё шесть лет. Ещё три альбома. Ещё два мировых тура. И ей опять становится хуже. Он видит это, но не может ничего сделать - теперь уже она не хочет останавливаться. Сначала она выступает босиком, а потом сидя. И в конце концов, в феврале шестнадцатого врачи говорят: все. Хватит. Больше нельзя. И они прекращают. Выпускают последний альбом и говорят: "Все. Пока, ребята. Спасибо за joyride." И вдруг страшная мысль пронзает мозг как молния. Это же все из-за него! Это он тогда предложил ей выступить, зная, что она не сможет отказаться. Это он позвал ее записывать новые альбомы. Это он потащил ее в эти проклятые мировые туры. Это он убил ее! Все то, чему он не давал выйти наружу эти два с лишним дня, пробивает все его внутренние перегородки, и огромная волна боли и отчаяния затапливает мозг. Из груди вырывается дикий стон, ноги подкашиваются, он падает на колени и начинает рыдать. Громко, горько и безутешно. Так плачут дети, которым сделали очень больно. Лицо закрыто руками, но слез слишком много, они просачиваются сквозь пальцы и капают на землю, одна за одной. А в голове проносятся страшные слова: "Умерла... Навсегда... Это я убил ее! Я!" Он плачет уже очень долго, но слезы и не думают кончаться. Как вдруг тихий голос где-то совсем рядом с ним произносит: - Пелле, не надо. Он мгновенно вскакивает с колен. В глазах пелена от слез, и он никого не видит рядом. Он здесь один, больше никого нет. И все же, этот голос он узнал бы из тысячи... - Мари! Мари, где ты? Ответа нет. Он вытирает глаза руками, смахивает остатки слез со щек и всматривается в темноту вокруг. Никого нет. Здесь только он и огонек догорающей свечи. В голову упорно лезет мысль, что ему показалось, что это все игры разума, но когда слезы опять наворачиваются на глаза, голос повторяет: - Не надо, Пелле. - Мари! - Она здесь, это точно! Она видит и слышит его! Он должен что-то срочно ей сказать, но что? So much to mention, but you can't find the words... - Мари, прости меня. Я не хотел. Я люблю тебя... - его взгляд падает на догорающую свечу, и вдруг в голову приходит мысль, такая простая и естественная, и в то же время красивая... Как будто кто-то другой направил ее ему в подсознание... Ладонью он вытирает остатки слез со щек и тихо начинает петь, стараясь, чтобы его голос не дрожал и звучал как можно более нежно: There's a time for the good in life A time to kill the pain in life Dream about the sun, you queen of rain Dream about the sun, you queen of rain Dream about the sun, you queen of rain... Когда он допел последнюю строчку, пламя свечи начало постепенно угасать. И он, глядя на него, прошептал: - Прощай, Мари. Я люблю тебя. "Я тебя тоже, Пелле." Огонек дернулся последний раз и погас. Пер Гессле понял, что остался один.