***
Даст сонно приоткрыл глаза. Ему очень не хотелось просыпаться. Тепло и уют затуманивали разум, и он просто лежал, глядя вперед и ничего не замечая кроме мутного промокшего дождевика. Гроза закончилась, растворившись в выцветшем небосводе и оставив после себя запах бодрящей свежести. Где-то в сырой листве чванливых осин чирикали и синькали птицы. Мальчик медленно перевернулся на другой бок, скривив губы. — Спящая красавица соизволила пробудиться? — раздался шелест ироничных слов, заколыхавший светло-серые примятые пряди Мердера. Пыльный мигом вырвался из плюшевых лап дремоты, словно облитый горькой морской водой. До него только сейчас начало доходить, что он все это время провалялся на ногах Эррора, а тот все это время имел возможность на него пялится! — Который час? — стремительно вскочил с пригретого местечка Пылев, скидывая дождевик и безнадежно краснея. Небесные росинки резво спрыгнули с прозрачной ткани и крапинками украсили толстовку. — Без пяти четыре, — зевнул Глюк. — Я уже думал тебя растолкать, но, к сожалению, ты почувствовал скорую опасность. — Ага… — отстраненно буркнул восьмиклассник, сжигая пытливым пристальным взглядом приятеля. На самом деле, Даст просто задумался и принялся по своему обыкновению пялиться в одну точку. Он не мог понять, что его слегка напрягает в этом странном парне. Почему ему иногда кажется, будто Эр сумасшедший, способный на любые непредсказуемые действия. Почему в светящихся глазах мелькает смутный страх и непонимание чего-то, чего другие не видят и не слышат. Почему в его доме неуютно и холодно, как в красочной темнице. Почему он живет отдельно от матери. Почему, наконец, в момент их первой встречи он в кровь разбивал кулаки об острые осколки. Вдруг беспечно улыбавшиеся зрачки Ошибки сузились. Пыли почудилось, словно Пустов каким-то образом смог прочитать его мысли. Но это было явно не так. На смуглом умном лбу выступил блестящий пот, брови сложились домиком, а рот удивленно приоткрылся. Словно десятиклассник кого-то внимательно слушал. А в следующую секунду на лице проявился неконтролируемый гнев. Пыльный даже уловил скрежет зубов и злые ругательства. — Эррор, — осторожно дотронулся до его плеча Мердер. — Все нормально? — А? Да, все отлично, — с трудом отозвался Глючный и сглотнул накопившуюся слюну. — Слушай, мне пора идти домой. Они сказали… В общем, погуляем в любой другой раз. Я записал номер в твой телефон, звони, когда захочешь. Я почти всегда на связи, в наушниках сижу целыми днями, чтобы их не слышать… Прости, что ухожу так скоро, — грустно выдохнул он, схватил рюкзак и молниеносно приблизился к знакомому им обоим дереву. Внезапно Эррор обернулся. Широчайшая тонкая улыбка убийцы и унылые неживые глаза трупа. — Знаешь, все мы уходим скоро… Пыльный испугался и даже не стал орать на Эра за то, что он без спроса брал его телефон. Они сказали. Чтобы не слышать их. Кто они? А последняя фразочка? Все мы уходим скоро. Да, но, черт, как же жутко… С трудом верилось, что Ошибка вообще умел говорить настолько будоражащие вещи. А что если?.. Даста передернуло. Нет, вряд ли. Мальчишка облизнул пересохшие губы, невесело глянув на недоеденную ими шоколадку.***
Пустов не понимал, куда идет. Ноги и разум благополучно отделились друг от друга, и хорошо еще, что парень мог положиться на ноги, сами ведущие его в сторону подъезда. Глюк радовался отсутствию людей в мокрых дворах и переулках. Иначе бы не обошлось без лишних вопросов. Десятиклассника сильно шатало, словно после неплохой пьянки, и он разбрызгивал грязную воду, как нарочно вступая в глубокие лужи. Глаза окончательно обезумели, они метались в поисках убежища или защитника, но ничего не находили и продолжали бешено прыгать вверх-вниз. Что хуже всего, так это его судорожный шепот, который невозможно было остановить. А ведь встреть он какую-нибудь впечатлительную мамочку, прогулка бы закончилась поездкой в дурку. «Замолчите, замолчите…» — бессвязно повторял Эррор, мелко дрожа. «Не возвращайся домой. Там тебе все равно никто не рад. Останься на улице. Дождись ночи. Кинься под первую проезжающую машину. И тебе станет очень хорошо. Ты сделаешься самым счастливым на всем черном свете. И счастливее тебя будет только светлячок Эл. Кинься под машину… Перережь вены… Повесься, в конце-то концов. Зачем жить, если умереть так легко и забавно?» «Не буду! Заткнитесь!!!» — отчаянно кричал в собственных мыслях Глюк. Но тот же убедительный, мелодичный, однако от этого не менее ехидный и коварный голос продолжил напевать адскую колыбельную: «Ты должен умереть. А то совсем нечестно получается. Совсем нечестно. И никто не думает иначе. Все мечтают о твоей смерти. Почему бы тебе впервые не осчастливить свою семью? Это легко. Прыгни под машину. Хотя нет, лучше все-таки перерезать вены, как месяц назад, помнишь? Сейчас же ты не остановишься? Или ручка дрогнет? Какой ты, однако, противный. Неужто ли не хочешь их увидеть? Здесь тебе делать нечего. Ты причиняешь хорошим людям боль. От тебя уже почти все отвернулись, разве не видно? А ты еще и эгоист. Зачем подружился с тем ребенком? Чтобы и с ним что-нибудь случилось? Он слишком чист для общения с тобой. Так же, как и Инк. Ты обязан выкинуть их из своей жизни. Для их же блага, разумеется… Тебе нельзя домой! Поверни обратно! Сейчас же! «Кто бы ты не был, прекрати!» — шептал Пустов, ощущая горячие слезы, готовые хлынуть по щекам вниз. Нетвердые пальцы механически вводили код. Он вбежал в подъезд и рванул на лестницу, тяжело вдыхая пропахший сигаретами и мочой воздух. Парень прислонился к замызганной стене и постарался успокоиться. Непонятный голос исчез. А вот желание себя прикончить — нет. Он раздраженно стер соленые капли с ресниц и с недоверием начал вслушиваться в каждый шорох и вглядываться в каждое пятнышко. Ему виделись темные смеющиеся тени и окровавленные руки на своей шее. Маленькие руки с перламутровым колечком… А еще мерещился визг тормозов и гул машин. Но откуда они взялись в подъезде?! Эррор вцепился в волосы. «Ты сходишь с ума», — насмешливо констатировал голос, и Глючный тихо кивнул. Он и не спорил, соглашаясь с этим «нечто». Вдруг парень ощутил сырые щупальца на левой голени. Обернувшись и не увидев ровным счетом ничего, он бросился наверх, на пятый этаж. Около входной двери Эр затормозил с выскальзывающими из потных пальцев ключами. А может реально?.. Нет, нельзя ему поддаваться! Ошибка упрямо проскользнул в общий коридор, а оттуда в захламленную квартиру. Свет горел лишь в одной комнате, все остальные были погружены в полумрак благодаря плотным задернутым шторам кобальтового матового оттенка. На крошечном грязном коврике валялись две пары обуви: детские кеды с серыми шнурками и строгие лакированные мужские туфли. Пустов кинул кроссовки приблизительно туда же и повесил длинную кофту рядом с апельсиновой жилеткой на кое-как вбитый в стену железный крючок. Вдруг по паркету прошелестело что-то фиолетовое, напоминающее мифическую змею с непробиваемой перламутровой чешуей. Или оторванную конечность утопленника, покрытую струпьями… Но, приглядевшись, десятиклассник понял, что это всего-навсего зимний шарфик. Шарфик Даста. Парень не успел отдать его мальчонке перед своим преждевременным уходом. Он едва ли не трепетно поднял его, сжав мягкую, ласкающую руки ткань. А все же приятно. Словно есть человек, для которого ты не пустое место и не источник душевных мучений. Или это обычная иллюзия? Они с Дастом ведь знакомы всего-то два дня и не успели узнать друг друга. Хотя Эррор был убежден, что видит восьмиклассника насквозь и чувствует каждую его мысль. — Ты где застрял? Напротив массивного зеркального шкафа, где в полном хаосе смешались шапки, перчатки и забавные подтяжки, появился старший брат Глюка. Эрни тоже нельзя было назвать красавцем, зато он, как и младший, владел природной грубой грацией. Красневшие лопнувшими сосудами, строгие, едва ли не занудные глаза в обрамлении лохматых, но от этого не менее шелковистых на ощупь черных волос, вечно уставшее осунувшееся темное лицо со складочкой на лбу, словно при сильной головной боли. Типичная физиономия порядком задолбавшегося студента. Вообще внешность Эрни с легкостью могла бы выдать его за испанца, но в пустом скучающем взгляде не было той самой озорной искры, придающей неповтаримый шарм южанам. — Папа дома? — поинтересовался Ошибка, незаметно пряча еще теплый шарф в рюкзак. — Сам же видишь, что нет, — скептически хмыкнул старший. — У него на работе конкретный завал. Он вернется в лучшем случае часам к одиннадцати. — А где Эрик? — Недавно проснулся, занимается поделкой, — сухо сказал Эрни, отчего-то убивая брата ледяной ненавистью. — Что случилось? — раздраженно спросил Глючный, мысленно сжимаясь от затаенной обиды. Больно, больно приходить туда, где тебя не ждут. — Помнишь, куда мы едем в среду? — проигнорировал вопрос он, не меняясь в лице. — Днем и вечером будет идти дождь, так что придется пропустить тебе школу, мне колледж, а Эрику садик. Не то мы просто не проберемся… туда. Надеюсь, ты не забыл, какой это день? — Не забыл, — голос звучал предательски бездушно, а сердце разрывало само себя в клочья и истекало горькой кровью. — Отлично, — с едва различимым ядом проговорил Эрни. — Я пойду готовить ужин, а ты, будь добр, сделай домашку и помоги нашему брату с фигуркой для садика. Там вроде слепить из пластилина что-то надо. Парень, недружелюбно зыркнув на младшего, ушел. С пиликаньем включилась электрическая плита и знакомо зазвенели кастрюли. Эр секунду простоял в тоскливом раздумье, а потом неслышно вплыл в детскую. За круглым солнечным столиком скрючился Эрик, уменьшенная копия Эрни, только с куда более живыми и светлыми эмоциями. Худенький ребенок увлеченно мял в руках оранжевый пластелин, постепенно придавая ему форму лисьей головы. Эррор окинул мимолетным взглядом две незаправленные кровати, рассыпанные по пыльному ковру игрушки и книги, полузасохшие бальзамины на подоконнике, носок, живописно свисающий с люстры. Надо бы прибраться, но как же лень… — Привет, Эр! Смотри, какая лисичка! — с энтузиазмом воскликнул мальчик. — Сделаешь ей хвостик? — Конечно, — ласково произнес Ошибка и тут же подал брату готовую рыжую трубочку с белым кончиком. — Красиво! — восхищенно округлил глаза малыш, аккуратно пристраивая хвост на должное место. — Маме понравится? Она же любит зверят? — Послушай… — А когда они с Эл вернутся? — грустно протянул Эрик. — Эл хотела купить мне конфеты с ромашками! Она обещала. И я хочу поиграть в кубики с мамой или посмотреть картинки в ее книжке про Африку… Почему они не приходят? Элисе жалко конфеток? Мама про меня забыла? — Нет, что ты, она про тебя никогда не забудет, — смущенно промямлил парень, не понимая, что делать и говорить в этой неловкой ситуации. — В среду мы к ним поедем. У Эл день рождения, и мы ее поздравим, отнесем цветочки. — А мама? — А мама рядом с нашей сестренкой, ее тоже надо навестить и подарить желтые тюльпаны. Она ведь их обожает, правда? Десятиклассник во внезапном порыве присел около мальчика на корточки и крепко обнял его тщедушное тельце, чувствуя каждой клеточкой, что Эрик теплый, живой. Живой, и это главное, больше ничто не важно. Щечки розовеют, ресницы недоуменно подрагивают, крошечное сердечко бьется… У Элисы раньше тоже билось сердце… Тихий всхлип. Эррор глянул на братишку, но тот не плакал, продолжая с детской жалостью и непониманием смотреть куда-то вниз. Тогда только Глюк ощутил холодную влагу на собственных щеках. Он испуганно смахнул капли, попав в пластилиновую лисичку. Что с ним происходит?! — Эррор! — возмущенный возглас Эрни заставил вздрогнуть обоих. — Подойди сюда на минуточку. Эр на ватных ногах приблизился к старшему. Сознание вновь помутнилось, вновь запели неведомые демонические голоса, умоляющие его умереть прямо здесь и прямо сейчас. — Эррор, — со вздохом проговорил студент, буравя Глючного выцветшими глазами, — прекрати говорить с ребенком про мать и сестру. — Ты мне предлагаешь тупо молчать? Ему же тяжело, как и нам с тобой, даже тяжелее. Он по ним скучает и не подозревает о том, что произошло, — глухо и упрямо противоречил Ошибка. — Если кому-то и обсуждать с Эриком Элису и маму, то точно не тебе! — резко, злостно выпалил Эрни с сузившимися от презрения и жестокости зрачками. — Это случилось по твоей вине, Эррор. Только по твоей! Они могли бы стоять рядом с нами! Они могли бы смеяться! Могли бы дышать! Но они мертвы!!! — юноша восклицал относительно тихо, однако если бы не малыш, сидевший в детской, он бы наверняка вопил, срывая и без того хриплый голос. — Все из-за тебя, из-за твоего проклятого эгоизма, ужасной несообразительности и банальной трусости! Уверен, папа считает так же и ненавидит тебя не меньше меня. Ты лишил нас всех самых дорогих людей на свете, а теперь ходишь гулять, будто ничего не было?! Кто ты после этого? Скажи, кто? Ты втираешься в доверие к ребенку, но я-то знаю, что если он узнает правду, не пожелает считать тебя братом. И, разумеется, ему тяжело! Я не слепой, и не хуже тебя это вижу. Я просто не хочу, чтобы ты таким бесстыжим образом болтал с Эриком про тех, в чьей смерти повинен! Это… низко! И прекрати изображать из себя страдающего раскаявшегося идиота. Плохо получается. Эр держался из последних сил, однако после столь яростных атак родного брата не выдержал и, развернувшись, ринулся в ванную, оставив Эрни в пустой кухне наедине с тишиной и кипящей водой. Парень обессиленно опустился на пушистый нежно-розовый ковер. Беззвучные рыдания сотрясали его, словно разряды электрического тока. Он дрожал, пытаясь унять всхлипы и остановить слезы, но делал только хуже. Комната расплывалась и мутнела, а на штаны одна за другой падали капли, не успевая впитываться. Ошибка обхватил колени руками, корчась от невыносимой боли и разрывая острыми зубами предплечье в надежде хоть как-то притупить моральные муки физическими. Лицо мгновенно покраснело, а по висками неутомимо стекали соленые ручьи. Комок в горле был попросту невыносим, хотелось кричать и рвать на себе кожу, но нельзя издавать ни звука. Почему так больно? Почему? Он кое-как поднялся и открыл шкафчик, где лежали зубные щетки, паста и шампуни. В темном пакетике, далеко за гелями, невинно блестел канцелярский зеленый нож. Нетвердые пальцы выдвинули лезвие. Давай, убей себя, скорее! Легко, свободно, кровь сама смоет твои грехи! Но Эррор не слышал его, совершенно обезумев. Он резко провел равнодушной сталью по венам. Поперек. Еще взмах. И еще. Парень с сумасшедшим взглядом исполосовал всю руку от запястья до локтя. Рубцы набухали медленно, однако из многих начала сочиться рубиновая жидкость, вырываясь наружу тонкими струйками. Остальные безобидно белели, готовые открыться при малейшем движении подростка. Ножик был заляпан красным, и Пустов заботливо его промыл, возвращая на место. Легче не стало.